- Ну, она-то попроще, чем мнишь. Ей лишь бы у Иоанна Алексеевича допрежь Петруши наследник не родился, лишь бы старшему брату не уступить.
- Так полагаю, опасаться уж перестала. Много от царицы Прасковьи Федоровны проку: одних дочерей рожает, как заговоренная.
- Да уж, как у государя Ивана Васильевича от второй его супруги Марьи Темрюковны. Чуть не восемь раз рожала - год за годом, и все дочки, все царевны. Никак Иван Васильевич своей Аннушки дождаться не мог. Ведь в духовных грамотах поминал дочерний удел - Аннушкин, коли такая родится.
- У каждого свои желания. Только там царевны в малолетстве помирали. Как у Прасковьи будет, еще неизвестно.
- Да Бог с ней, с Прасковьей Федоровной. Хуже, коли Лопухина сыновей почнет приносить.
- Вот потому и хочу поход Крымский повторить. Не может он на этот раз не удаться.
- Это почему же? Заговор какой знаешь?
- А знаешь, Марфушка, не хуже заговора. Всех дел-то нашим военачальникам до места дойти, в переговоры с османами вступить да мир-то и подписать. О войне тут и речи нету.
- Так-то оно так, Софья Алексеевна, да войско вести - не самому в повозке ехать. Кормить, поить его надо, на ночлег да отдых устраивать. Неужли не хочешь Голицына от беспокойства такого ослобонить? Непривычный ведь он к заботам таким-то.
- Не уговаривай, Марфа Алексеевна, толку от меня не добьешься. Как я тебе верить могу, когда ты всегда противу князя доказательства находишь?
- Кажись, тем разом о его же удобствах хлопочу.
- Ан нет, царевна-сестрица, не о них, вовсе не о них! Будет другой человек войском командовать, пиры-ночлеги устраивать, ему вся слава от мира заключенного и достанется. Князь Василий Васильевич ни при чем окажется.
- И так его вознаградишь не жалеючи.
- Вознаградить можно - все в моих руках. Да людишки-то опять против него стоять будут. Раз не посчастливилось прошлым разом, исправить надо. Там же. Так же.
- Не обманывай себя, Софья Алексеевна. Ничем ты тому старому горю не поможешь.
- Еще как помогу.
- Так думаешь. А песню куда денешь? Песня-то она страшнее всяких грамот, летописцев любых. Она в живой памяти останется. От деда к внуку переходить станет: "А Москвой князю ехать, - было стыдно".
- Вот потому и хочу, чтобы князь в поход отправился. Вернется с победой, тогда Бог с ней, с песней-то.
- Только и о попах подумай, каких в поход отправишь. Тяжело о том говорить, только не любит тебя преосвященный, больно не любит.
- Да он и на словах не больно любезен.
- Бог с ними, со словами. Лишь бы не подучил своих попов, чтоб против тебя и князя рассуждали. Сила ведь у них в руках, великая сила. Это в сказках над ними трунить можно, в жизни-то каждому боязно.
- Федор Леонтьевич, зайти тебе велела. Нужен ты мне.
- Что прикажешь, государыня-царевна Марфа Алексеевна?
- Приказать ничего не прикажу. Расскажи ты мне, что с войском нашим деется. Неужто опять не солоно хлебавши домой ворочаться будет?
- Уже ворочается, царевна.
- Господи! Да случилось-то что? С утра к сестре пошла, на нее глядеть страшно. Почернела лицом вся. Глядит - не видит.
- Оно напрасно великая государыня все так близко к сердцу принимает. В государстве ведь как: здесь не устроится - в другом повезет.
- Мне твои рацеи, Шакловитый, ни к чему. Ты мне дело говори. Что приключилося? Ведь никаких боев не проиграли, воинов своих не положили, городов не оставили.
- Все так, государыня-царевна, да оттого не легше. Далеко наше войско тем разом дошло - до самого Перекопа, откуда после степей южных крымская земля начинается. Хорошо дошли, весело, а тут заминка вышла.
- Да не тяни ты душу - какая заминка?
- С водой плохо стало. Людям в обрез, а коней и вовсе поить нечем. Кони ржут, бесятся. Подыхать начали.
- Да ведь море-то рядом.
- Что из того, царевна. Соленое оно. Из него не напьешься. Видимость одна, что вода.
- А переговоры?
- Переговоры начались. Больше скажу - хорошо пошли, да как турки приметили нашу слабинку, так тянуть начали.
- Что ж, каждый свою пользу блюдет.
- Может, и иначе было. Рассчитали турки, что без воды нашим не устоять, а о воде никто и не подумал. Лазутчики ихние им и донесли.
- И они тянуть стали.
- Полагаю, что так. Только пришлось князю Василию Васильевичу переговорам конец положить да в обратный путь собираться. Да сказывают, он и не жалел вовсе. Больно жажды напугался.
- За испугом у Голицына дело не станет. Нет причины, сам придумает.
- Вот теперь великая государыня и думает, как дорогих гостей в первопрестольной принимать, чтоб без ущербу для чести государственной было.
- Какая уж тут честь! Наградит всех непомерно, и дело с концом.
- Да есть, государыня-царевна, и еще одна загвоздка. С рекой Амуром.
- Там-то что стряслось?
- Ввечеру посланец от Головина примчался, сколько коней в дороге дальней загнал. Сам еле жив остался. Пришлось Головину в Нерчинске мир с Китаем подписывать.
- Что ж тут плохого?
- Как посмотреть.
- Знаю, китайцы там разбушевались, того гляди, войною могли на нас пойти.
- Вот потому Головин и отдал им все, что казаки завоевали, все до последней пяди.
- О чем ты говоришь, Федор Леонтьевич?
- Об Амуре-реке, матушка царевна. Отдал Головин китайцам оба его берега, будто наших там и не бывало. Нерчинский тракт это называется. Одно утешение, от столицы далеки земли приамурские. А жаль, больно жаль!
- Эх, Софья Алексеевна, Софья Алексеевна, досталися тебе помощнички - в дурном сне не приснятся. Ладно, Федор Леонтьевич, ты поменьше болтай, а я к государыне пойду. Оно и понятно, как нехорошо у нее на душе теперь.
8 августа (1689), в день памяти Перенесения мощей преподобных Зосимы и Савватия, Соловецких, и поминания святителей Емилиана исповедника, епископа Кизического, и Мирона чудотворца, епископа Критского, царь Петр Алексеевич с семейством уехали из Преображенского к Троице от опасности стрелецкого бунта.
- Петрушенька, сынок, что ж теперь будет-то? Какая судьба нас ждет? Чего из Преображенского, как на пожар, сорвалися? Не на погибель ли свою? Может, кто тебя нарочно из Москвы-то вызвал?
- Матушка, царица Наталья Кирилловна, не тревожься, родная. Ничего худого с нами не будет. Только бы до Троицы добраться, за стенами ее неприступными укрыться.
- Почем знаешь, Петр Алексеевич? В Москве-то кто тебя известил?
- Стрельцы, маменька.
- Ой, не верю я им, непутевым. Обманщики они, Петруша, все как есть обманщики.
- Не все, маменька. Думаешь, всем правление Софьи Алексеевны по душе пришлось. Многие от нее избавиться хотят. Не знают, с чего начинать.
- И ты веришь? Неужли веришь, Петрушенька! Чем она для бояр-то плоха? Каждого уважит, каждого не по чину да заслугам наградит, слов ласковых три короба наговорит. Что им ее на тебя менять, сыночек.
- Однако видишь, как Федька Шакловитый к стрельцам в Кремль явился, зачал их мутить, чтоб государыней объявили, нашлись и такие, что не поленились до Преображенского добраться, меня упредить.
- Ахти мне! Государыней! Ее-то! Как только Бог грехам терпит: девку царицей, да еще, поди, и с супругом невенчанным, с князем Василием Васильевичем.
- Что невенчанный - дело нехитрое. Позвал попа да окрутил - вот тебе и законный супруг.
- Что ты, сыночек, такое говоришь! Жена ведь у него!
- Жену в монастырь, под клобук - велико ли дело.
- Да где ты вольности такой набрался, Петр Алексеевич, все законы Божеские да человеческие попирать! Ну, а как мы одни у Троицы-то окажемся? Пришлет за нами Софья Алексеевна верных стрельцов, и дело с концом. Ой, горюшко ты мое, горе! Помнишь ли, как нам остатним разом вместе с царевной по этой же дороге из Москвы бежать пришлось? В Воздвиженском дворце тогда задержалися. Тут Софья Алексеевна бунтовщиков и порешила, к Троице не пошла. Может, и нам так, а, Петрушенька? До Троицы вон еще сколько, а царица Евдокеюшка у нас в тягости - куда ее дальше трясти.
- Ничего, выдюжит молодая царица. Она у нас крепкая. К Троице и преосвященный приехать обещал.
- Кир-Иоаким? Да быть того не может! Не ошибся ли ты, Петрушенька? Чтоб сам патриарх и с нами?
- А он и так, маменька, к правительнице не больно склонен. Вот и тут сразу гонца прислал, что за мной поспешать будет.
- И ты веришь, Петр Алексеевич?