- Что Арина Михайловна? Меня застращать хочешь, великий государь? Так я с одного с тобой ствола веточка - гнуться, может, и гнусь, а сломать меня не сломаешь. Одного отца, чай, дочь, одной бабы - старицы Великой внука.
- Прочь поди, царевна! Прочь! И чтоб без разрешения моего более в покои мои не являлась, слышишь? Прочь!
2 ноября (1675), на день памяти мучеников Акиндина, Пигасия, Аффония, Елпидифора, Анемподиста и иже с ними, умерла в Боровске в земляной тюрьме боярыня Федосья Прокопьевна Морозова.
19 ноября (1675), на день памяти преподобных Варлаама и Иоасафа, царевича Индийского и отца его Авенира царя, скончался в Москве Епифаний Славинецкий.
- Никак, отец Симеон к тебе заходил, царевна-сестрица?
- С вестью печальною, Софьюшка. Епифаний Славинецкий преставился. Дела своего до конца не довел. Жаль его, куда как жаль. Отец Симеон толковал, иного такого дидаскала уж нынче нету. Моисеево Пятикнижие перевел, "Ирмолог" года не прошло как закончил, Литургию Иоанна Златоустого. Лексиконы составил: греко-славяно-латинский да филологический, с толкованием слов из Священного Писания. Да ведь есть они оба у тебя никак?
- Есть. Без них нынче не обойтись. Только орации говорить он куда лучше писаний своих умел - заслушаешься. Да и собой пригож. Статный. Рослый. Чело высокое…
- Не зря его из Киева в Москву для риторического учения вызвали. Да Украйну-то он, поди, свою совсем позабыл. Сколько себя помню, он все здесь был. Старик уже.
- О ком это вы, государыни-царевны?
- Опять ты, Фекла. Не успею к Марфе Алексеевне войтить, ан уж бежишь со всех ног. Чисто соглядатай какой.
- Не серчай, не серчай, государыня-царевна Софья Алексеевна. Новостей у меня много, вот и бегу царевнам моим донести, пока верховые боярыни-то разошлись. Новости мои не для чужих ушей. Пересказать и то страх берет.
- Уж ты со своими страхами! Софьюшка права, никак нам отай потолковать не даешь.
- Да ты послушай, послушай, Марфа Алексеевна, скончалась боярыня-то Морозова, нету больше нашей Федосьи Прокопьевны, доконали болезную, доконали мученицу.
- Откуда знаешь?
- Вру, что ли, Софья Алексеевна? Стрелец с вестью приехал. Доклад привез, а потом от себя порассказал. Самому на часах доводилось над ямой-то стоять.
- Какой ямой? В тюрьме же Федосья Прокопьевна была.
- Кому тюрьма, а попросту яма колодезная: ни входу, ни выходу, ни крыши над головой. Они-то там попервоначалу вдвоем с сестрицей сидели. Федосья Прокопьевна все собой княгиню прикрывала, вроде грела. А как сестрицы-то не стало, все молилася громко так, ясно. Каждое словечко, стрелец сказывал, слышно было. Да вот к концу октября ослабла. Морозы, сами знаете, лютые. Снег в яму валит, а из ямы пар, как дымок какой, вьется. С каждым днем все тоньше. Тут Федосья Прокопьевна и начала стрельцов окликать. За ради Бога кусочек хлебца аль сухарик какой просила кинуть. У стрельцов один ответ: не приказано. Известно, коль на голодную смерть приговорили, какие там подачки. Про огурчик поминала, про яблочко. Стрельцы на все нет, да и только. В одном не отказали - рубаху ради смертного часу постирать. На морозе посушили да боярыне и кинули. Благодарила очень, уж о сухарике не толковала. Видно, с жизнью простилася. Быстро окоченела. Петлей веревочной ее потом вытаскивали. Так и на скудельницу стащили. Дровни брать дьяки не разрешили, волоком пришлось. Упокой, Господи, душу рабы твоей Федосьи, приими ее во Царствие Твое Небесное.
- Да ты что, Фекла, белены объелась? Какое для супротивницы царской Царствие Небесное? Гореть ей до Страшного Суда в геенне огненной!
- Не прогневайся, государыня-царевна Софья Алексеевна, а только наши расчеты да вины Господь во царствии своем иначе пересудит. Отмаялся человек на земле, доброты да милосердия своего ему не пожалеет. Правда-то, она у Господа нашего и у людей разная. Где нам, грешным, Господнее произволение уразуметь.
- Государыня-царевна, Марфа Алексеевна, хоть ты негодницу уйми. Ишь до чего разошлась - в царской правоте сомневаться стала! Где ж такое слыхано! Вот и прав государь-батюшка, каленым железом неслухов выжигать надо; иначе недолго стоять русской земле.
27 ноября (1675), на день празднования Божьей Матери, в память Ее Знамения, бывшего в Новгороде Великом, приходили к патриарху на благословение казаки Запорожские, атаман с товарищи.
- Намереваешься ли, великий государь, школу Греко-латинскую посетить? Голландцы, что там побывали, не знали, что и сказать - нахвалиться не могли. И порядок-то в ней, и дети-то одних бояр учение принимают, и благонравию обучаются - до шестнадцати лет у иноков под надзором остаются, по-латински, как на языке родном, диспуты ведут, орации произносят. А более всего господин Кленк похвалял, что от дурных примеров вдали растут. Вот только засомневался насчет духовных отцов ссыльных, мол, не след им среди молодых быть.
- Кто ж это взболтнул ему, владыко?
- Не дознался еще. Сам в безмерном удивлении пребываю от его осведомленности.
- Не твои ли иноки за чашей доброго вина? Поди, угощал их?
- Как не угощать. Столы большие ставили, как ты, великий государь, захотел.
- А с чего разговор о ссыльных пошел?
- С княгини Анны Глинской. Ведь вся беда на Всехсвятском пожаре при государе Иване Васильевиче Грозном от духовника государева, протопопа Благовещенского Федора Бармина приключилась. Кричать принялся, что княгиня с детьми и людьми своими по Москве ездила и волхвовала. За духовником бояре, а там и до толпы недалеко. До того народ озверел, страх Божий позабывши, в храме Господнем, у самого митрополичьего места сына княгининого - князя Юрия в клочки растерзал. В толк не возьму, как его государь Иван Васильевич простил - постригся поп в Чудовом монастыре, там же и дни свои скончал. От вины своей занемог, разболелся, да и порешил схиму принять.
- Покаяние не тюрьма.
- А боле ни о чем господину Кленку, великий государь, говорить не стал. Сам ему указал, что место сие святое, потому что принимали в нем святое крещение, по обычаю, царские дети. Да уж коли о Глинской речь повели, правда ли, великий государь, будто ты царевен своих сватать за иноземных королевичей решил? Слух до меня дошел из Посольского приказа.
- Дальше слухов, владыко, дело еще не пошло.
- И слава тебе, Господи. Нешто мыслимо православных царевен за папежников отдавать.
- Какую ж судьбу ты им, владыко, прочишь? В царском терему век скончать? А ну как долгий окажется? Аль в монастырь идти, как сестра-царевна Анна?
- А хоть бы и так? Святое дело. За государя да за державу Российскую Бога молить, плохо ли? Нет им ровни среди правителей православных, стало, так тому и быть. О мирском, государь, хлопочешь, о мирском. И о школе тебе я не зря сказал. Рацеи тебе преотличные школяры приготовили, только как бы и к ним папежники ходу не отыскали. Учителя-то все киевские, а там, сам знаешь, до Риму недалеко.
- Рим Римом, владыко, а что со своими бунтовщиками делать будем? Когда осаде соловецкой конец придет? Шестой год отряды царские у стен обители стоят. Шестой, владыко! Кругом супротивность великая, но чтоб твои иноки так в упорстве своем закоснели! Обращался ли ты к ним, и давно ли?
- Обращался, государь, да они грамоты патриаршьи не принимают. Не читаючи, гонцу возвращают. Мол, не патриарх я для них, не отец духовный.
- Что ж, пущай пеняют на себя. Казнить их буду. Всех, как есть, казнить! Пусть пощады да милости не ждут. Нет у меня боле на всех супротивников терпения. Благослови, владыко!
- Господь да пребудет с тобой вовеки, великий государь.
19 января (1676), на день памяти преподобного Макария Великого, Египетского, приходили к патриарху ко благословению черкасы, что от Дорошенка приезжали, Павел Елетка с товарищи.
22 января (1676), на день памяти апостола Тимофея, присномучеников Анастасия Персеянина и Анастасия, диакона Печерского, в Ближних пещерах, воевода Мещеринов взял Соловецкий монастырь, благодаря монаху Феогносту, указавшему царским отрядам тайный ход в обитель. Из защитников монастыря оставлено 14 человек, остальные казнены и разосланы по тюрьмам.
- Худо, худо государю!
- Как худо? Занемог, что ли?
- Какое занемог! Никак, кончается. Духовник уж давно в опочивальне. Князья Одоевские приехали: Яков Никитич да Никита Яковлевич, чуть не бегом бежали.
- А за детками, за детками-то послали ли?
- Послали, а как же. Вон, не видишь, что ли, царевич Федор Алексеевич поспешает. Дорогу, дорогу царевичу!
- За царевнами недавно пошли. Поди, тотчас и будут.
- Царица-то в опочивальне?
- Нетути. Не приходила.
- Да ты что? Как не приходила?
- Не посылали за ней, оттого и не приходила еще.
- Никак, идет. Слышь, голосит. Не она ли?
- И впрямь она. Да и мамок взгомонила - царевичей несут.
- Как на всех места хватит. Старшие царевны государыни поспешают. Арине Михайловне вона как трудно идтить-то.