Снова Собор собрал, снова согласием иерархов заручился, а смута ширится. Кто только не винит святейшего за самовластье. Что архиереи - бояре, и те досадуют. Всяким уговорам противятся. Может быть, собинному другу титул дать - великим государем величать велеть? Все равно положил, коль в поход идти, надзор за Москвой да семейством царским ему одному передать.
5 февраля (1654), в день празднования иконы Божией Матери, именуемой "Взыскание погибших", родился царевич Алексей Алексеевич.
- Услышал Господь молитвы твои да наши, государыня-сестица, услышал! Сыночка тебе послал, и имечко-то ему по Божьему благословению какое вышло - в честь покровителя Москвы святителя Алексея. Вот и успокоишься ты с Митенькой покойным. Мыслимое ли дело, сколько лет слезы лить!
- Аннушка, родимая, сама своему счастью не верю! Государь не то что с Марфушкой, - тотчас пришел. Светлый такой, радошный. Что хочешь, говорит, царица, проси - за великий твой дар все исполню, ничего супруге своей не пожалею.
- Попросила что, Марьюшка?
- Ой, что ты, сестрица, что ты! Как можно!
- Чего ж от счастья-то своего отказываться? Государю, поди, в радость родильницу одарить.
- Вот я и сказала: ничего, говорю, великий государь, мне, кроме милости да любови твоей не нужно, и еще, чтобы дочек любил, кровиночек своих.
- А государь что в ответ?
- Улыбнулся, Аннушка, будто солнышко взошло. Я, говорит, царица, всех вас люблю, а только ты мне как нельзя лучше угодила, что в канун похода сыночка принесла, наследника нашей державы Российской. У меня сердце от страху зашлось, да сама молчу, про себя слезы глотаю.
11 марта (1654), на память святителя Софрония, патриарха Иерусалимского, и Евфимия, епископа Новгородского, царь Алексей Михайлович отправился из Москвы в поход на польского короля, через Троице-Сергиеву лавру, Саввино-Сторожевский монастырь и далее к Смоленску.
- Владыко, царевна Татьяна Михайловна прислала узнать, не соблаговолишь ли принять?
- Сегодня часу нету. Разве что завтра после ранней обедни.
- Вроде как дело у царевны спешное.
- С ее спехом и обождать можно. Пожалуй, лучше так посланцу скажи: когда владыка освободится завтра, тогда и гонца пришлет. Пусть ждет.
- А тележному мастеру что прикажешь?
- Пришел, значит?
- Карету привез, показать хотел, может, в чем не потрафил. Тогда-де исправить можно. У заднего крыльца поставил.
- Вот и ладно. Тотчас и спущусь. Келейника позвать вели, чтобы все досмотрел. Одно дело на вид, другое - как в деле окажется. За ремнями подвесными бы приглядел.
24 июля (1654), на память мучеников благоверных князей Бориса и Глеба, во святом крещении Романа и Давида, в Москве получено известие о взятии русскими войсками под командованием Семена Лукьяновича Стрешнева литовских городов Дисна и Друя.
- Благослови, владыко!
- Господь с тобой, государыня-царевна. Всегда тебя, Татьяна Михайловна, видеть рад.
- За милость спасибо, а я к тебе, владыко, с просьбою. Не дашь ли благословения парсуну твою списать.
- Потрафишь, значит? Это хорошо.
- Живописец говорит, потрафлю. А коли нет, себе, с твоего разрешения, оставлю - в палате повешу. Ведь кабы не ты, владыко, никогда бы государь-братец дозволения мне своего не дал живописью заниматься. Где там! Баб-то и в Москве немало икон пишет, царевне же будто и невместно.
- Глупость одна! На то человеку дар Божий и дается, чтобы втуне не оставался. Великий то грех. Господь на всех дает, хоть и в одном сосуде. Делиться с другими непременно надо. Не для себя одного человек живет, но для других. А тебе-то, Татьяна Михайловна, щедрой рукой талантов отпущено.
- Да что, владыко, в тереме-то сделать можно. Иной раз книг добрых почитаешь, иной живописью займешься. А так ведь и словом перемолвиться не с кем.
- А что царевна Ирина Михайловна нешто тебе не собеседница? Ее учености не то что девице, мужчине позавидовать можно. Вон библиотеку какую собрала!
- Молчальница она у нас, сам, владыко, знаешь. День разговорится, неделю словечка не обронит. Зайдешь ненароком - пестрядинной завесой портрет королевичев прикрывает. Помнит его. Без малого десять лет с тех пор прошло, а помнит. Поглядишь на нее, голубушку, сердце заходится.
- И опять грех - грех уныния и скорби. Поговорить с ней при случае надо. Образумить.
- Верно, все верно, владыко, да женскому сердцу не прикажешь. Глупое оно да пугливое. Ты уж не тревожь, батюшка, сестрицу, а то ведь за слова мои неуместные обижаться на меня станет, откуда ты стал о тоске ее известен, сразу догадается.
20 августа (1654), на память пророка Самуила, в Москву пришло известие о взятии литовского города Озерище.
В теремах переполох. Девки, как тени, по переходам шмыгают. Мамки головами качают. Ладаном росным потянуло - будто невзначай палаты окуривать стали. На дворе жара. Август на исходе, а солнце палит - листья на деревьях чернеют. Воды в Москве-реке - из теремов видать - поубавилось. Спала от жары вода. Не то что у Крымского брода, того гляди, у Каменного моста вброд переходить можно. Звон погребальный день ото дня гуще над городом нависает. Мрут люди. Двора нет, чтоб покойников не несли. Царица молебен за молебном о здравии служить приказывает. Слава те, Господи, святейший приехал.
- Собираться надо, государыня. В Москве оставаться негоже. Как ни берегись, беда везде подкараулит.
- Куда собираться-то, владыко?
- Я так рассудил, в Вязьму. Вещей да рухляди много брать не вели, чтоб с отъездом не замешкаться.
- Далеко ли то будет, святейший?
- Верст полтораста, не боле. Дня за четыре как раз поспеем. Из Москвы бы скорее выехать. Мои-то уж все наготове.
- И ты с нами поедешь, владыко?
- Не иначе.
- А потом ворочаться будешь?
- Ворочаться? Пошто? Пока поветрие моровое не утихнет, и мне в первопрестольной ни к чему быть.
- Ни к чему, ни к чему, святейший. Вот только…
- Что ты, царица?
- Москвичи-то как же? Ни государя, ни патриарха. В час смертный каково им будет?
- На все воля Господня. Кому судьба, выживут, кому судьба - преставятся.
- Так ведь и мы…
- Нам о державе печься надобно. Судьба судьбой, а государство государством. Тут счет особый. Некогда разговоры разговаривать, царица, да и к государю поближе будешь.
- Как поближе?
- Так поближе: Вязьма на полпути от Москвы до Смоленска, куда государь в поход пошел.
- Только бы Марфинькины именины на дорогу не пришлись, новогодие бы нам в пути не встречать. Незадача-то какая! Пирогов именинных и то толком не поставить!
1 сентября (1654), на память преподобного Симеона Столпника и матери его Марфы, а также мучениц 40 дев постниц и учителя их диакона Аммуна, в Москве получено известие о взятии литовского города Усвят.
- Гонец из Москвы? С письмами?
- От князя Михайлы Петровича Пронского, государь.
- Что гонец-то говорит?
- Не гневись, государь, часу не было порасспросить - к тебе побежал. Да и гонцу - еле жив, передохнуть бы надо.
- Потом отоспится, зови его сюда, немедля зови!
- Государь-батюшка, не след тебе с ним говорить - зараза-то, сам знаешь, какая летучая. Не приведи, не дай, Господи. Мы уж его подале отослали. Одежу всю пожгли.
- Плохо в Москве, Макарыч? Лучше правду скажи. Совсем плохо?
- Сам прочти, государь. Поди, князь Михайло Петрович про все написал. Что уж мне, старику, дурные вести тебе приносить. А письмо-то мы над дымом подержали, так что читай без опаски.
- Ну, начало тут обыкновенное. А, вот. "После Симонова дня моровое поветрие умножилося, день от дни больше прибывать учало; и на Москве, государь, и в слободах православных христиан малая часть остается, а стрельцов от шести приказов и един приказ не осталось, и из тех достальных многия лежат больныя, а иныя разбежалися, и на караулах отнюдь быти некому. А церкви соборныя и приходския мало не все стоят без пения, только в Большом соборе во Успенском, что в Кремле, по се число служба вседневная, и то с большою нуждою… А приказы все заперты, дияки и подьячие многие померли, а домишки наши, государь, пусты же учинилися; людишки померли едва не все…". Господи, Господи, за что караешь! За что? Тут война идет. На ней многие головы сложили. Так и в домах спокою нет. Многим, выходит, и ворочаться некуда. Каково-то там москвичам!
- Бунтуют они, государь-батюшка, из последних сил, а бунтуют. Святейшего в столицу требуют - как мог их в смертный час оставить. Ему бы с крестом да словом утешения…
- Помолчи, Макарыч, помолчи. Сам знаю, недолюбливаешь ты святейшего.
- Что ты, что ты, батюшка-государь, я не за себя, я за них. Да ты сам, коли захочешь, гонца спроси. Неладно это Москву в беде без пастыря духовного оставлять, а что боязно, известно, боязно, только пастырю страх такой в душе иметь не положено.
16 сентября (1654), на день празднования иконы Божией Матери, именуемой "Призри на смирение", пришло в Вязьму известие о взятии боярином Никитой Ивановичем Одоевским города Орши и разгроме полка гетмана Радзивилла.