- Ну вот,- сказал Озолинь,- тогда воспользуемся присутствием у меня Корнилова...
- Воспользуемся,- подтвердил Прохин.
- Он член этой комиссии, которую вы себя устроили?
Прохин понял, о какой комиссии речь, но спросил:
- Комиссия? Какая же это?
- Которую вы устроили: разбираться в Бондарине и Вегменском. "Комиссия по Бондарину" - так вы ее назвали? И объявили?
- Не сами мы ее объявили. Редакция газеты прислала документ. Твой печатный орган прислал.
- Знаю,- кивнул Озолинь.- Все знаю. Заканчивайте это дело.
- Понимаю, - кивнул Прохин.
- Вегменский и Бондарин много лет работали вместе. Замечаний не было. Какие замечания появились теперь?
- Понимаю...
- Крайпланы задачи решать. В ближайшие дни! Часы! Тебе предстоит верстать пятилетний план. Кадры для этого нужны? Специалисты нужны? Или обойдешься один? Без кадров?
- Понимаю,- снова кивнул Прохин.
- Знаю, что понимаешь. Знаю, знаю. Н теперь докладывай, говори по вопросу. По которому я тебя пригласил...
Прохин придвинулся к столу, мельком взглянул на Корнилова; стал развязывать белые тесемки на красной картонной папке. По красному напечатано было: "Для доклада".
Корнилов попрощался и ушел.
И, только вернувшись в Крайплан, вспомнил, что его карта земельных фондов осталась на столе товарища Озолиня.
Кунафин, взмахивая то одной, то другой рукой, говорил так:
- Я предлагаю! Я предлагаю каждому члену нашей комиссии во всеуслышание высказаться, как он понимает задачу. И как понимает свою роль в идейно-политическом мероприятии. С которого, тоже не побоюсь этого сказать, может начаться рассмотрение многих и многих кадровых вопросов в Крайплане, а также и в других краевых советских организациях. Причем мы начинаем вовсе не с мелких и рядовых служащих, а, с одной стороны, нами будет рассматриваться бывший царский и белый генерал, чуть ли не объявленный верховным правителем России, а с другой стороны, опять же старейший член партии, крупнейший в крае теоретик, а также историк и к тому же еще практик планирования народного хозяйства товарищ Вегменский Юрий Госпарович. Госпарович,- еще раз повторил Кунафин, почему-то напирая на "о".- Исходя из этого, хотя мне и предложена роль председателя нашей комиссии и первого докладчика, я скажу, что я вижу себя совсем учеником, которому предложено сдать первый экзамен, и не по какому-нибудь там предмету, не по статистике-математике, а на политическую зрелость и бдительность. Экзамен по классовому подходу ко всем явлениям. Вот как я понимаю задачу! - после этих слов товарищ Кунафин, председатель "Комиссии по Бондарину", внимательно посмотрел на Сеню Сырикова и на Корнилова.
"Справка
Дана настоящая Краевой комиссией по изучению природных ресурсов Сибири тов. Кунафину В. С. в том, что он командирован в районы Бийского округа для организации на местах массовой краеведческой работы среди населения.
Тов. Кунафин следует на своей лошади. Просьба ко всем районным и сельским органам Советской власти оказывать тов. Кунафину всемерное содействие в проводимой им работе и не препятствовать выпасу лошади по маршруту его следования. Лошадиный паспорт № 0729 (еще не то три, не то четыре какие-то цифры). Действительно по 21 сентября 27 года. Председатель КИС Ю. Вегменский".
Да-да, так вспомнилась Корнилову эта небольшая справочка.
Можно было подумать, что товарищ Кунафин является сотрудником КИС, но нет, ничего подобного, он трудился в Рабоче-крестьянской инспекции, а будучи работником этого высокого и авторитетного учреждения, из года в год инспектировал КИС.
Крайплан приходился на долю другого ответственного работника РКИ, а вот для КИС свет сошелся на Кунафине!
Вегменский протестовал, доказывал, что КИС - организация, по существу, научная и потому инспектироваться должна лицом, обладающим хотя бы средним образованием. С Вегменским соглашались, но дело ничуть не менялось, и каждый год Кунафин являлся в КИС и ворошил бумаги в папках, что-то писал, считал, а потом представлял в РКИ акт обследования (копия в КИС, копия в орготдел Крайисполкома, копия в Сибтруд) и договаривался о командировке (со своей лошадью) по районам края в качестве инструктора-организатора массовой краеведческой работы.
Теперь Кунафин оказался председателем "Комиссии по Бондарину" и вот произнес речь и сам пришел в недоумение: хорошо у него получилось, великолепно или он допустил ошибки, не дай бог или аллах, политические? Он уставился на Сеню Сурикова: "Ну как? Неужели..." Сеня Суриков многозначительно кивнул, Кунафин вмиг расцвел, темные и круглые глаза его заблестели, смуглое лицо сделалось строгим, раз и другой он провел рукой по седеющим волосам на голове.
А тут еще Сеня Суриков сказал вслух:
- Ну, что же... Мне кажется... если не вдаваться, то, в принципе, Владислав Станиславович абсолютно прав!
Оказывается, Кунафина звали Владиславом Станиславовичем, странно! Поляк пополам с каким-то азиатом, что ли?
Итак, Владислав Станиславович расцвел и уже не спускал глаз с Сени Сурикова, не замечал больше никого из присутствующих - ни третьего члена "Комиссии по Бондарину" Корнилова, ни самого Бондарина, с каменным, даже с мертвенным выражением лица сидевшего в углу небольшой комнаты за чьим-то письменным столом, ни Вегменского, который, сцепив крепко руки, закинул их за голову и теперь боялся, что то ли левая, то ли правая рука вот-вот сорвется с привязи, нажмет на горловую кнопочку, а тогда он заговорит, закричит... И Владиславу Станиславовичу, и Сене Сурикову наговорит черт знает чего...
- Дальше! - произнес Сеня Суриков,- Кто дальше?
- А разве я сказал, что я кончил? - теперь уже весело и уверенно заявил Кунафин.- Нет-нет! Я еще, можно сказать, что ничего не сказал. Еще не брал в руки книгу, по которой написали свое замечательное письмо пока что не указанные фамилиями товарищи в нашу краевую печать. Но теперь я эту книгу беру!- Кунафин поднял над головой книгу с кожаным корешком, с тиснением по корешку и с "мраморной" бумагой по обложке. Красивая книга, шикарная по нынешним временам. Правда, внутри бумага была никуда, низший сорт. Так вот, Кунафин перевернул обложку.- А теперь все же что тут напечатано в первых строчках? А вот. При первом же перелистывании обнаруживаю "Указ Временного всероссийского правительства", город Уфа, номер два от одиннадцатого дробь двадцать четыре сентября одна тысяча девятьсот восемнадцатого года. Читаю вслух: "Члену Временного всероссийского правительства генерального штаба генерал-лейтенанту Георгию Васильевичу Бондарину вручается верховное командование всеми российскими вооруженными силами". И далее не совсем разборчиво росписи членов правительства. И управляющего делами. Дальше листаю, дальше и тут же, в начале, нахожу предисловие к этой книге и поныне здравствующего среди нас товарища Вегменского Юрия Гаспаровича, а в конце я нахожу маленький-маленький печатный шрифт в количестве почти что полных шестьдесят две страницы и там четыреста восемнадцать примечаний все того же товарища, то есть Юрия Гаспаровича Вегменского.
Теперь я уже спрошу: как это понять? И отвечу: а это никак не понять, это не укладывается, что старейший член партии и каторжанин - сам же редактор, сам же составляет предисловие и сам же делает четыреста восемнадцать примечаниев к книге белого генерала, напрямую воинствующего против Советской власти! Но все ж таки вникнем, для чего же Юрий Гаспарович Вегменский только в примечаниях четыреста восемнадцать раз берется за перо? Что он пишет? А вот для примера: "Бондарин делает попытку оправдать себя перед современным читателем... но некоторые места, очищенные автором от предательских деталей (которые мы восстановили в примечаниях по оригиналу дневника, поскольку таковой был в нашем распоряжении), ясно показывают, что Бондарин, отказавшись в Омске от поста верховного правителя в ноябре тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда союзники предложили ему этот пост, уже через полгода пожалел об этом и стал искать реванша", Так пишет о Бондарине товарищ Юрий Гаспарович Вегменский, вроде как следует пишет, а на самом деле? На самом-то деле здесь, в этом двести восьмом и в этом сто пятнадцатом примечании было необходимо товарищу Вегменскому Юрию Гаспаровичу объяснить читателю следующее письмо Бондарина адмиралу Колчаку, которое и зачитываю: "Ваше высокопревосходительство, милостивый государь Александр Васильевич! Не считая возможным при сложившихся обстоятельствах находиться более на территории Сибири, я решил в самом непродолжительном времени выехать за границу". А дальше того хлеще: "Прошу принять уверение в совершенном моем уважении и преданности, готовый к услугам Бондарин, Омск, двадцать первого ноября восемнадцатого года".