– Запасной, – пояснил Троекуров, подсовывая ключ под нос Владимиру. – Вот тут, под балкой у всех гостевых домиков лежит. А то случится тут что ненароком, а охране двери ломать.
– Что-то случилось, Кирилл Петрович? – спросил Дубровский, показательно потирая лицо, которое, как он надеялся, выглядело заспанным.
– Ты куда пропал?
– Сплю… – промычал Владимир, думая, как бы ему поскорее спровадить неожиданного гостя.
Из лагеря в Покровское Дубровский практически бежал – было уже поздно, а машины попадались настолько редко, что большую часть пути Владимир прошел пешком вдоль шоссе, пока его не подобрал какой-то сердобольный самосвал.
– А ужинать чего не пришёл? Мы с Машкой заждались. Уж думали: обиделся, что ли…
– Отрубился в шесть… Устал, наверное…
– А-а, бывает… – понял Троекуров. Дубровский чувствовал, как от него пахнет алкоголем. – Я зайду.
Это был не вопрос, а утверждение, так что Владимиру только и оставалось, что отступить назад и впустить Троекурова. С тревогой он вспомнил, что за кроватью у батареи стоят его ботинки, с которых, наверное, уже натекла целая лужа талой и грязной воды. Если Троекуров обратит на это внимание, выкрутиться будет сложно.
Впрочем, Кирилл Петрович был так пьян, что навряд ли придавал значение таким деталям. Он встал посреди комнаты и стал подслеповато озираться, будто впервые видел это место.
Дубровский ожидал от него чего угодно, кроме того, что Троекуров, обдавая Владимира коньячным дыханием, сунет ему в руки кожаный футляр с ружьем и скажет:
– На вот. С Новым годом. За верную службу.
Даже Владимир, который в оружии, в общем-то, не разбирался, мог с первого взгляда сказать, что стоило это ружье немалых денег.
– Кирилл Петрович… Спасибо… Я… Не стоило…
– Ладно… – махнул рукой Троекуров и хлопнулся на кровать. – Награда. За медведя.
Тут он достал из кармана халата початую бутылку коньяка и потянув Дубровского за рукав, почти насильно заставил его сесть.
В другой ситуации Владимир не принял бы от Троекурова и зубочистки, но сейчас его роль вынуждала его забыть о гордости.
– Спасибо, Кирилл Петрович. Красивое.
– Красивое – полдела, – сказал Троекуров и приложился прямо к горлу. – Главное – хорошее. В своем классе – одно из лучших. За обнову, – и протянул бутылку Дубровскому. – За нового друга твоего пьем. Береги его. Настоящий карабин – это что человек: и характер у него свой, и судьба. Прислушайся к нему – он са-ам тебе всё расскажет.
Он медленно хлопал глазами и тяжело дышал коньячным перегаром.
– Завтра акционеры соберутся, – пробормотал Троекуров. – Сделаем маленькую презентацию. Ганин будет. Повезёт губернатору бабки и договор. Договор готов?
Договор был давно готов, не готов был сам Дубровский. У него в голове уже сформировался некоторый план действий, но уезжать отчаянно не хотелось.
– Готов, но вообще-то я думал, это на той неделе… – Дубровский поймал себя на том, что безотчетно пытается оттянуть развязку.
– На той неделе губернатор на Ривьеру собирается, надо закрывать тему. Накроем поляну, и пускай подписывает. Тогда уж – всё точно, без всяких… без неожиданностей… – Троекуров запнулся и уставился в стену. – А за Ганиным – в оба… Хитрый он… Спиной к нему, – он погрозил пальцем. – Ц-ц-ц… Ни за что и никогда… – тут Троекуров закинул руку Дубровскому на плечо. – Ты понимаешь, Маркуш, – никому нельзя доверять. Ни-ко-му… Ни-ко-му… Ну, давай, еще по глоточку. За дружбу.
Дубровский принял из его рук бутылку, но пить не стал.
– Всё, – Троекуров кое-как поднялся на ноги и заковылял к двери. – Спать. Завтра на охоту пойдём, ружьишко твое новое прогуляем. Всё. Отбой.
И ушел, оставив Дубровского в одиночестве.
Утром Владимир пытался было прикинуться больным, но Троекуров все равно настоял на своем и вытащил его на охоту.
Дубровский думал, что Кирилл Петрович хочет поговорить с ним о чем-то тет-а-тет, но нет – они в полном молчании брели по болотистому подлеску. Время от времени Троекуров вскидывал руку и хватал Владимира за рукав – мол, прислушайся. В этих бесплодных блужданиях они провели час или даже несколько больше, как вдруг из-под ног охотников сразу два глухаря вынырнули из своих снежных лунок и взмыли вверх. Дубровский судорожно прицелился, выстрелил, перезарядил, снова выстрелил, но все-таки промазал. Они снова пошли вдоль кромки леса.
Троекуров шепотом рассказывал Владимиру об охотничьих премудростях, о том, что только охота делает мужчину настоящим мужчиной, а потом вновь заметил краем глаза движение, вскинул ружье и выстрелил. Дубровский выстрелил вслед за ним, но птица успела скрыться среди густых веток, заставив Троекурова разразиться потоком ругательств.
– Попался б ты мне раньше, Маркуш, я б из тебя мужика сделал. Задатки в тебе имеются, а вот воспитание… ни к чёрту…
Троекуров с удовольствием делился своим охотничьим опытом, и через два часа Дубровский, наконец, подстрелил свою первую птицу. Тихо переговариваясь, они шли дальше вглубь леса, на плече Кирилла Петровича висели две убитые птицы, и Владимир даже ощутил что-то похожее на умиротворение, когда Троекуров вдруг решил удариться в ностальгию и начал рассказывать о войне. Дубровский прекрасно знал, к чему приведет этот рассказ.
И он не ошибся.
– …Ну а из Чимкента уже в Афган. Там мы с ним и скорешились. Дубровский, Андрей Гаврилович его звали. Друг. Не один пуд соли вместе съели. Жизнь друг другу спасали, да, было. Было и такое… Всяко…
Троекуров шагал впереди Владимира на расстоянии пяти метров, и вдруг Дубровскому подумалось, что, выстрели он сейчас в эту грузную и широкую спину, ему бы все сошло с рук. Они вышли на опушку, и Троекуров устало опустился на пень. Потом он пошарил в охотничьей сумке и вытащил термос и две жестяные чашки.
– Раньше хоть два дня подряд… Горы, пустыня – всё одно, а теперь…
Дубровский стоял перед Троекуровым с ружьем на перевес и жадно ловил горькие нотки в его голосе.
– Нет больше друзей. Так… Только Машка одна…
Владимир отчетливо представил себе, как посеченный картечью Кирилл Петрович падает на землю плашмя, пачкая кровью снег. Он со всей силы сжал ружье в руке.
– А потом?…
– Потом… – пожал плечами Троекуров. – Потом он помер, вот что потом. Потом – ничего…
Он смотрел в пустоту перед собой. Дубровский тихо положил палец на спусковой крючок. У него ушла масса сил, чтобы справиться с собой и не выстрелить прямо сейчас. Вместо этого Владимир, внезапно для самого себя, разрядил ружье в воздух.
Троекуров вздрогнул и вышел из забытья.
– Опять промазал? – усмехнулся он, озираясь в поисках подбитой дичи. – Ну пойдем уже. Сейчас два, а у нас презентация в семь.
Маша проснулась около одиннадцати, когда дома уже никого не было. День был серый, так что кататься сегодня не хотелось, и она долго лежала в кровати, разглядывая стены комнаты, в которой провела все детство.
А у Маши было счастливое детство. Отец баловал ее, вкладывая в дочь бесконечное количество денег, которые, как теперь казалось Маше, были потрачены им впустую. Зачем ей было учить три языка, чтобы потом, сделав круг, снова оказаться в Покровском, которое за эти годы стало в два раза больше и уродливее. Но и в Лондоне Маше места не было – она ощущала острую чуждость по отношению ко всему миру, и это чувство преследовало ее, куда бы она ни поехала.
Она позавтракала в одиночестве, а потом вышла на крыльцо. Закурила и смотрела на то, как у забора разбирает груды строительного мусора солдат Малаев. Он все время останавливался и вытирал рукавом куртки вспотевшее лицо. Маше было жаль его – Малаев жил тут с середины осени, претерпевая тяжелые условия работы, и никогда не жаловался. Отец, который в общем и целом казался Маше великодушным человеком, рабочих в грош не ставил и просто не замечал их существования.
На просторной прогретой кухне Маша покидала в авоську несколько банок консервов, хлеб, колбасу, заварила чай в термосе и отправилась к гаражам.
– Малаев, держи, – сказала Маша, останавливаясь за спиной парня.
Солдат, который до этой минуты на корточках сидел у забора и курил, поднял на нее взгляд. Он заметил авоську в ее руках и сглотнул.
– И друга своего позови, – Маша еле сдерживала довольную улыбку.
– Ну, вы… Ну ты даешь! – воскликнул Малаев, с восторгом перебирая продукты. – Эй, Мишка!
Толстый светловолосый солдат в кепке с готовностью бросился на зов.
Малаев ловко надорвал свежий батон посередине, и, протянув половину товарищу, принялся за еду.
– И докторской нужно добавить, – промычал Мишка с набитым ртом.
Они уплетали хлеб с колбасой за обе щеки, изредка бросая на Машу виноватые взгляды.
– Не гони, Малаев, не отнимут, – засмеялась Маша. Ей было приятно смотреть, как они едят.
– Привычка, – пробубнил Малаев. – В казарме отымают.
– Ещё как, – вторил ему Мишка.
Маша присела рядом с ними прямо в снег.
– Дай закурить, Малаев.
– Я ж не курю, – ответил парень, но Мишка уже успел вытащить пачку сигарет и протянуть одну Маше.
– Я и не знал, что ты куришь, – удивился Малаев. И неожиданно для Маши продолжил: – Слушай, если что… Нужна моя помощь там или что – только свистни, я сразу…
– Спасибо, Малаев, – улыбнулась она, выдыхая дым.
Солдат изучающе посмотрел Маше в лицо и вдруг ехидно произнес:
– Чё, влюбилась?
– Чего?! – искренне возмутилась Маша.
– Точно, в финансиста этого… – сказал Малаев, расплывшись в глупой улыбке, за что тут же получил от Маши подзатыльник.
– Так, всё, будешь теперь голодный ходить. Без еды…
– Видел вас, видел… Как эти… Жались…