– Что это ты так рано сегодня? – мрачновато спросил Троекуров.
– Почему рано? – Маша обняла отца за шею и поцеловала в лоб. – Нормально.
Дубровский вдруг подумал, что именно это обычно называют "иронией судьбы" – удивительно, как у хамоватого лжеца Троекурова могла быть такая дочь. Маша в то утро была в светлом халате, волосы ее были распущены, а в самом лице Маши Владимиру виделось что-то неуловимо искреннее и живое. На фоне этого поместья с его вульгарными люстрами, вычурной мебелью и головами мертвых животных под потолком Маша казалась дикой птицей, случайно впорхнувшей в раскрытое окно этого костного и насквозь фальшивого дома.
– Мари-ин, – закричала Маша, садясь за стол. – А кофе остался?
– Несу! – раздалось из кухни.
– Не спится? – спросил Кирилл Петрович.
– Читала, – ответила Маша. Она сосредоточенно мазала маслом булочку, а потом стала перебирать выставленные на столе вазочки с вареньем.
– Ну вот, будет ей теперь с кем про книжки свои поговорить. Два года училась в Англии, а поговорить не с кем, – потеплевшим голосом пояснил Троекуров.
– Может, мне выйти, я вам не мешаю? – Маша подняла брови в притворной обиде.
– …И обратно в заграницы рвётся, "искусству" учиться. – Кирилл Петрович продолжал свои пояснения, но вдруг обратил внимание на дочь. – Из дома – никуда, поняла?
– Пап! – воскликнула Маша, бросив булочку на тарелку.
– Я в гараже. Может, посоветуешь ей чего дельное… – Кирилл Петрович хлопнул Владимира по плечу и вышел.
– Терпеть это не могу! – буркнула Маша, буравя взглядом скатерть.
– Родителей не выбирают… – произнес Дубровский.
В глубине души он был рад, что Маша не питает иллюзий по поводу собственного отца. Что бы, интересно, она сказала, доведись ей узнать, что за человек Троекуров на самом деле?
– В смысле? – переспросила Маша.
– Ой, прости, я, наверное, не так понял…
Но она была не в обиде.
– Да уж. Я не об этом. Терпеть не могу зависеть . Устала, – пожала плечами Маша и вернулась к своей булочке. Владимиру стало неловко. Ему ужасно захотелось, чтобы грядущие несчастья (а они, Владимир был в этом уверен, совершенно неизбежны) не коснулись этой девушки.
– Много читаешь? – спросил Дубровский, чтобы как-то сменить тему.
– Прекрасная погода, не правда ли? – одновременно с ним спросила Маша, у которой в голове явно было то же самое. Тут она невесело рассмеялась. – Нет, не много.
– У меня вот совсем не получается. Уже давно. Со временем никак…
– Ну, может, тебе просто не нужно?
– Что, уже не поможет? – усмехнулся Дубровский.
Однако Маша говорила совершенно серьезно.
– Да, есть такие люди…
– Какие?
– Ну, как тот афоризм: "Только два сорта людей по-настоящему интересны…
– …те, кто знает о жизни всё решительно, и те, кто ничего о ней не знает", – закончил фразу Дубровский. – Да, да … Я точно в самой середине буду.
Маша не посмотрела на него, но улыбнулась.
– Ну, вот и встретились, – сказала она.
Эта расхожая мысль вдруг воскресила то хрупкое и чудное понимание, возникшее между ними вчера вечером. Они просто смотрели друг на друга – им вовсе не нужна была картонная беседа о погоде и последних новостях.
– Марк! – закричал Троекуров откуда-то из соседней комнаты.
– А ты – "книги", – шепнул Владимир и встал из-за стола. Ему хотелось сказать что-нибудь еще – что-нибудь важное, но ничего, кроме очередной милой улыбки, он изобрести не смог.
В столовую вбежала горничная Марина с туркой свежесваренного кофе и осторожно кивнула Владимиру:
– Вас там Кирилл Петрович ждет.
В Кистеневку все же пришлось поехать сразу после завтрака – Владимир понимал, что глупо откладывать неизбежное. Еще на подъезде к деревне у него начало тянуть в груди – он не знал, удастся ли ему сохранить самообладание при виде пустых окон избушек, отцовского дома и оставшегося от ангара пепелища.
Работа здесь уже кипела – от домов на берегу уже остались одни бревна, и теперь троекуровские строители с веселым матерком крепили их в кузове грузовика. Еле сдерживая острую злость, Дубровский отметил про себя, что и дом Кузнецова уже снесен. Он улыбался через силу.
Но даже если улыбка Владимира была крайне неестественной, Троекуров бы этого не заметил. Он заливался соловьем и был в таком хорошем расположении духа, будто уже видел верхушки мачт у реки. Судя по всему, Кирилла Петровича ни капли не трогал вид полуразрушенной Кистеневки, точно он просто взял и выкинул из головы то, что еще две недели назад тут жили люди, а в начале декабря в доме, который уже разобрали на доски, умер его лучший друг.
Неотрывно за Троекуровом бегал жалкого вида человечек с маслянистыми глазками, которого Дубровскому представили как Ганина. Он явно был старым знакомцем Кирилла Петровича, и что-то подсказывало Владимиру – во всей этой истории с проверкой не обошлось без его помощи. Ганин с заговорщицким видом говорил о чем-то вполголоса, то и дело поминая своего дядю, который, по его словам, очень и очень переживал.
Дубровский слушал их беседу, делая вид, что занят изучением территории, как вдруг увидел, что метрах в десяти от них стоит группа детей. Совсем маленькие, завернутые в какие-то шали и платки, они выглядели крайне несчастными, и Дубровский с каким-то мрачным удовлетворением мысленно записал еще один грех на счет Троекурова. Тут он понял, что самая низкая девочка, по-собачьи склонив голову набок, смотрит ему прямо в лицо.
Дубровского прошиб пот – он был абсолютно уверен, что девочка узнала его. Наверное, видела на поминках.
– Ты тут мне про дядю не заливай. Риски – это у меня! А у него – одни ириски! Он получает… – возмущенно вещал Троекуров, повернувшись к реке.
Девочка пихнула локтем стоявшего рядом мальчика и быстро зашептала ему что-то на ухо, а потом, ничуть не стесняясь, вытянула руку в вязаной варежке. Дубровский, стараясь не паниковать, повернулся к ней спиной. Троекуров с Ганиным были настолько погружены в свою беседу, что не видели ничего вокруг себя, но начальник охраны Степан уже с подозрением косился на детей.
Владимир стоял, сжав кулаки в кармане пальто, и думал, как поступить: бежать прямо сейчас или когда девочка назовет его по имени.
– Эй! – на его счастье, рявкнул Степан. – Идите, давайте отсюда, играйте там где-нибудь… Давайте, пошли отсюда, – произнес он и взмахнул руками так, будто отгонял бездомных собак.
Дети на мгновение замерли, а потом быстро побежали к еще не разрушенным домам. На ходу девочка пару раз обернулась, но ничего так и не сказала.
Владимиру стало проще дышать. Он даже рассмеялся бы от облегчения, будь у него возможность.
Ганин, тем временем, мялся и разыгрывал перед Троекуровым какую-то дикую пантомиму, суть которой, видимо, была в том, что ему не хочется обсуждать все эти вещи при посторонних. Последние минут пятнадцать он то и дело бросал на Дубровского косые взгляды, а потом начинал мотать головой и мычать. Владимиру даже стало его немного жаль, и он хотел дать Троекурову подсказку, но тот, наконец, и сам обо всем догадался.
– Ты чего, не боись! Это ж моя новая правая рука – какие от руки могут быть секреты?! Короче. Губернатор получает свою сумму. Плюс долю от прибыли вперед на пять лет, дальше пожизненно!
– Ближайшие пятьдесят лет, – мгновенно включился в беседу Дубровский.
– Сколько ему? – улыбнулся Троекуров.
– Пятьдесят семь, – ответил Ганин, с изумлением глядя на Владимира.
– Значит, пожизненно, – отрезал Троекуров, и довольно хихикнул. – Дальше?
Ганин побледнел. Он всегда бледнел в тех ситуациях, когда остальные люди краснеют. Троекуров, например, подозревал, что это от того, что кровь у Ганина холодная – как у лягушки.
– Я напомнить хотел… Вы не забыли?… – забормотал он.
– Не забыл? – спросил Троекуров у Владимира.
Тот, не задумываясь, открыл кожаную папку с документами.
– Гонорар господина Ганина проходит у нас по статье "консалтинг"…
– Вот видишь?
– Консалтинг – это обычно десять процентов… – продолжил Владимир, глядя в глаза Ганину поверх очков.
– Двенадцать же… – удивленно сказал Ганин и развел руками.
– Вообще-то… – произнес Владимир, с удовлетворением отмечая, как белизна лица Ганина переходит в желтизну.
– Кирилл Петрович, мы же… – сказал тот робко. У него был вид человека, которого только что сбросили в открытое море с круизного лайнера.
– Двенадцать, двенадцать, – усмехнулся Троекуров. – Успокойся. Исправь на двенадцать.
Владимир осуждающе цокнул языком, из-за чего Ганин чуть не подпрыгнул. Он оказался совершенно не готов к тому, что ему придется отстаивать свои интересы у этого нового и совершенно ему непонятного человека.
– Молодец – хозяйскую копейку бережешь. Хвалю! Что у тебя? – спросил Владимира Троекуров.
– Пока полный порядок. Расчёт почти готов. Ждём подтверждения. Есть вопрос: гонорар губернатора и Петра Олеговича как платить будем? Банковским переводом тут, думаю, будет… м-м… неудобно.
– Да ты что – какой еще банковский перевод? Только наличными! Сумму привезут, об этом я договорюсь, – уверенно сказал Кирилл Петрович. – С правильными людьми надо дружбу водить, вот так-то! Все, свободен.
Дубровский пошел к машине, оставив обоих на берегу. Картина в его голове стала куда яснее, а план действий постепенно стал обрастать деталями. Месть скоро перестанет быть абстракцией.