Минут через двадцать они оказались в крохотной квартирке. Одни. На кухне на столе стояла готовая еда, в холодильнике бутылка водки и записка на ее горле. Потолок давил на плечи. За окном сквозь деревья и дома видна была широченная река. И ворона, сидевшая на краю крыши, каркала равномерно, как "ток-так" маятника. Она наклонялась над пустотой, вытягивала голову, издавала свой омерзительный звук, втягивала голову обратно и переступала с ноги на ногу. Потом все повторялось снова. О чем она глаголила - никто не знал: слушателей не было, ни ее соплеменников, ни двуногих. Очевидно, ее это огорчало, и она решила все же убедить мир в своей правоте. Автора это так заинтересовало, что он застыл у стекла и представил ее себе персонажем пьесы на сцене - этаким упертым старпером, который хочет убедить мир в своей правоте, а миру на него начихать - он живет себе в своих ужасах и радостях явно противу правил, которые искренне излагает эта ворона… т. е. этот тупица… он запутался. Хотелось спать. Татьяна наливала ему по второй и по третьей. Потом он свалился на диван, почувствовал, как она его укрывает пледом до подбородка, как он любит, потом целует в губы сладко и тревожно… и он уплыл в другой мир…. Ворона протянула ему крыло, он послушно взял его в руку и пошел за ней. В амбаре, куда она его привела, было много каких-то существ, они все двигались и говорили на незнакомом языке, они произносили звуки, и с первого момента он все понимал, что они говорят. Только его удивляло, что никто никого не слушает, все говорят, говорят, каждый свое, и все двигаются, никого не задевая, но непонятно по каким правилам и зачем. Никто не раздражается, не торопится, не останавливается - все заняты делом. Каким? Зачем? Кто такие? Зачем он здесь? По чьей воле? Как отсюда выбраться?
Сначала ему было любопытно, потом трудно терпеть, потом он почувствовал себя таким лишним в этом необъяснимом мистерическом действии, что ему стало страшно. Единственный, на кого он мог рассчитывать - Ворона, уже тоже была вовлечена в общее движение. Она сверкала на него антрацитом своего глаза, вытягивала вперед шею, каркала отвратительно, снова удовлетворенно укорачивала шею, словно глотнула что-то очень вкусное, и опять качалась, качалась в окружении этих существ, покрытых серой сморщенной оболочкой. Ему стало страшно. Страшно от одиночества и безысходности. Он вдруг почувствовал, что так могут пройти годы - он никогда не сумеет включиться в это движение, и никто никогда его не поймет и не услышит. Его бросило в пот, озноб охватил руки, ноги, он это чувствовал, но никому не было дела, и не было близко ни Татьяны, ни мамы…"А"! - Бешено заорал он, рванулся, вскочил и кинулся к окну. Сердце колотилось, как после стометровки, руки ледяные, ноги ватные. Ворона улетела…"значит, она осталась там", - с тоской подумал он… опустился на стул, уронил голову на грудь… что-то хрупнуло в шее, он поднял голову, покрутил ею, как собака, вышедшая из воды… и разбрызгал весь сон начисто.
"Вот и все, - сказал он вслух! - Все!.. "Когда через два часа бесшумно открылась входная дверь и вошла Татьяна, он сидел за машинкой и писал. Она взглянула на лист и удовлетворенно отправилась в другую комнату - пьесой и не пахло - никакого диалога на листе не было, тянулись ровные плотные строчки прозы.
* * *
- Мама, как же так? Писатель описывает одно какое-то мгновение так долго и подробно, что если описывать все мгновения жизни, на это надо пять жизней! А то вдруг одним росчерком разделывается с детством или первой любовью, только мимоходом упомянув о них.
- Ты считаешь себя писателем, а спрашиваешь меня… над одним опытом, бывает, думают поколения, а над загадкой природы можно думать вечно - и это и есть жизнь, а не само решение… когда нас бомбили, я все время думала о том, что враг, любой надо сказать, очень недальновиден… собственно говоря, все войны - это корысть, а чтобы ее удовлетворить, сначала разрушают… как же так? Вот о чем твоя пьеса… ты идешь по следам разрушения и ищешь то, что было создано… и твоя догадка о стихах подтверждение тому… значит, ты на верном пути… надо поступить наоборот…
- Что ты имеешь в виду?
- Сделай так, чтобы событие своим хвостом задело тебя, если ты веришь, что кто-то умный рассылает стихи, - намекни ему, что ты это понял… напиши, опубликуй, выступи по радио… так, чтобы только он догадался…
- Мама, мама… сколько я потерял времени зря! Мальчишки, девушки, лыжи, увлечения…
- Это формировало тебя…
- Поэтому ты и доказываешь мне, что я - пуст…
- Неправда. Вера - во всем основа… и в разбое, и в благости… сынок…
Корыто
Дела в райкоме были плохи. Надежда Петровна вызвала Павла Васильевича официально, чтобы все видели, как она работает, через своего секретаря, по телефону… Он пришел, недоумевая к чему бы это, но в конце концов понял ее и не обиделся - не все можно решать в койке. Разговор был короткий и деловой. Если через две недели не представит хотя бы сценарный план, если уж не пьесу, то вот, пожалуйте, есть уже министерская купленная пьеса, заказанная, одобренная и нечего выдумывать - брать и ставить, или… она не в силах будет противостоять последствиям самовольного решения вопроса. Да, поскольку пьеса рекомендована, уже четыре театра взялись ее ставить. Никто не хочет рисковать, да и рисковать нечем - нет ничего другого. А так даже интереснее получается, что-то вроде соревнования - четыре театра уже есть, окажется еще несколько - город большой, да самодеятельные коллективы… пожалуй, автор на Госпремию потянет. Конечно, интереснее сделать побольше разных спектаклей - им это в плюс. Кому? Руководителям. Деньги есть… но, удивительное дело, нет желающих… т. е. желающих полно - но все ветераны, старперы, пенсионеры - профессионалов нет… нельзя же ерунду ставить графоманскую, дискредитировать тему… жаль, конечно, ну, не самой же ей писать… потом, понизив голос, она перегнулась к нему через стол:
- Постарайся, дурачок, найди ему факт, заставь, другого драматурга возьми, постарайся - это мне надо… а я тебе все сделаю: название, звание и признание. - Она тихонько засмеялась и подмигнула. Ему стало неловко, противно. Но когда он вышел из кабинета, подумал: "Права. Надо, значит, надо". Он созвонился с Автором, купил хорошего коньяка - к Татьяне ехать не решился, да и друг не настаивал. Они договорились встретиться в мастерской у знакомой художницы - нейтральная почва лучше всего.
Разговор никак не получался сначала, хотя уже и выпили изрядно, и оба чувствовали, что, несмотря на всякие внутренние обиды, нужны друг другу. Много было сделано вместе, и как бы они оба ни хорохорились, а конъюнктура тоже брала свое - жить-то всем надо. И, если бы они заглянули поглубже в себя, то признались бы оба, что при всем своем полном различии, одно обстоятельство их очень сближало - не очень много было людей, перед которыми они могли бы полностью раздеть душу и не боятся, что их потом продадут. Иногда даже без злого умысла - все же они умели выбирать себе друзей, а сболтнут лишнее то ли по глупости, то ли от желания похвалиться. "Э-ва, что я знаю! Только, никому: ни-ни!" - и вот это желание излить все наболевшее, наконец, чисто по-русски возобладало. Тогда пришлось еще вытрясти запасы хозяйки, без ее, конечно, разрешения, ибо они были в мастерской вдвоем. Они снова наполнили стопки. Если Павел Васильевич толковал ему о том, что можно пьесу хорошую сделать на любую тему и не стыдно будет, а сделать надо, и он перефразировал и развивал слова Наденьки, то в ответ в какой-то момент Автор почувствовал потребность рассказать другу то, что накопилось у него за эти месяцы не очень тесного общения: про стихи некоего С. Сукина ("Ну, и фамилия"! - Обрадовался Пал Силыч! Псевдоним, конечно, - Сукин!) и про разговоры с мамой еще давно при ее жизни о том, что главное для человека - свой стиль, и об этом ее то ли родственнике дальнем, то ли знакомом близком, который благодаря свой Фразе сделал" фантастическую" карьеру и… вот что "и"? Дальше Автор развивал свои догадки о Сукине, стихах, фразе и ее "изготовителе". Не одно ли это лицо? Но как его искать, и даже если найти, останется ли время при его желании, конечно, сотрудничать с ними… но все равно надо найти… предчувствие не обманывает Автора… да не Всесоюзный же розыск объявлять! Как быть? В стихах проскользнули адреса: еврейская школа или колония до войны - и тот, кто владел Фразой, начинал по словам мамы с работы в такой же еврейской школе, или колонии… потом война… для такого человека прямая дорога в ополчение… из них выжили два из ста! Очкарики необученные - под танки немецкие их клали, вместо надолбов - неодолимое препятствие - гора тел… а отступать они не умели… у этого Сукина такие стихи, что в них это, как раз и есть… по стихам бы пьесу сделать! Невозможно. Неопубликовано. Никто не пропустит. Не посадят - так сумасшедшим объявят - еще хуже. Оттуда никто не возвращается в мир. Из тюрьмы еще возможно, из лагеря - бывает, из психушки - никогда. Тело еще могут вернуть на руки не-сча-стным родственникам. Несчастным с той минуты особенно, когда получат живой труп. Там калечат безвозвратно. Навсегда. Чисто - не придерешься. "Нет человека - нет проблемы". А какой человек может быть после советской психбольницы…
Так, может, и не искать никого - вот он уже сюжет: детская колония - еврейская, для детей сирот революции, - война, ополчение, ранение, но выжила Фраза, она даже не литература, а нечто новое, сплавленное войной из жизни и души в пьесу… в ней и стихи (надо писать новые, сукинские не пропустят), и письма, и проза - очерки, фельетоны, частушки, фотографии…- выжила Фраза - символ народа.
- Гениально! - Сказал Пал Силыч, - Ты понимаешь, что это значит? Мы же будем все в порядке, и все никогда тебе этого не забудем!
- Это точно! - Согласился Автор. Не забудете. Я понимаю… конечно…