Я очень редко понимал, что он хочет сказать мне. Дядя изъяснялся на смеси украинского, иврита и идиш, причем слова последних двух языков он произносил с таким пылом, будто от этого они должны стать понятнее или убедительнее. Складывалось впечатление, будто он ораторствует перед толпами людей, но этими толпами был лишь я. Ему нравилось заваливать меня аргументами, в которых история подменялась географией, а политика - теологией.
- Аргентина - очень далекая страна, и это очень хорошо, - сказал он мне однажды.
- Почему?
- Там никто не знает о коммунизме. Они живут, как дикари, в постоянной связи с природой. Они ни в чем не нуждаются, потому что у них все есть: вода, фрукты, коровы. Они ходят по улицам полуголые, раскрашивают лица, украшают головы перьями. Они очень счастливы.
- Я видел папин снимок, и там у него нет никаких перьев.
- Твой папа иностранец и может одеваться, как ему захочется.
- А мне придется украшать себя перьями?
- Только если тебе захочется. Там полная свобода. Они живут в раю, потому что Бог оберегает невинных.
- А нас Бог тоже защищает?
- Нет.
- Почему?
- Потому что коммунисты изгнали Бога и закрыли дверь на ключ. Мы живем без Бога, в аду.
- А ты видел когда-нибудь Бога?
- Каждый день.
- И я тоже смогу увидеть его?
- Когда вырастешь, в Аргентине. Бог ждет тебя там.
- Он будет заботиться обо мне?
- Он убережет тебя от любых бед. Я его об этом попрошу.
- Бед?
- Путешествие по морю очень опасно. Может разразиться шторм, и тут же воды разойдутся и проглотят все, что есть на поверхности, - и корабли тоже.
- Не хочу плыть на корабле! - воскликнул я в ужасе, но дядя продолжил, не обратив на меня внимания: - Это не единственная беда. Есть еще пираты - они захватывают корабли, убивают и грабят пассажиров или забирают их в рабство.
- Я и не подумаю сесть на корабль, - повторил я громко, но он не слушал меня.
- Есть третья опасность, от которой Он тебя защитит - сирены.
- Сирены?
- За кораблем всегда следуют рыбы. Иногда они мелкие, а иногда настолько огромны, что могут проглотить целый корабль вместе с пассажирами и все равно не утолить голода. Капитан знает об этих чудищах и знает, как их избежать. Но есть и другие существа, от которых надо беречься. Они рыбы лишь наполовину, а наполовину - женщины. Они плавают в море и поют так сладко, что путешественники теряют разум и бросаются в воду.
- И что с ними происходит дальше?
- Они опускаются на самое морское дно и остаются там навечно.
Его рассказ начал пугать меня.
- Тогда я закрою уши.
- Вижу, ты знаешь, как себя защитить. Но послушай моего совета: как только услышишь пение сирен, тут же беги в каюту и закрывайся на ключ. Никогда не выходи на палубу один. Бог поможет тебе, но и ты должен о себе позаботиться.
Лейзер никогда не покидал родной местности, он не видел моря и в жизни не плавал на лодке. Не представляю, откуда в голове у Лейзера, жившего всю жизнь в Чоне, взялись мифические сирены. Возможно, все его знания о море ограничивались библейскими историями об Ионе, которого проглотил кит. Но откуда взялись остальные фантазии - загадка.
Лейзер продолжал рассуждать:
- Ты должен поехать в Аргентину. Лучше ужасы морского путешествия, чем жизнь среди этих безбожников тут. Тут они поглотят тебя и против воли превратят в коммуниста. Они променяли Бога на Сталина, и они заставят тебя поклоняться ему. Но Сталин - фальшивый бог, и настоящий Бог знает об этом, хоть и молча сдерживает гнев. Но придет Его день и, как сказано в пророчестве, на мир спустится тьма. Уезжай с матерью из этого ада. Бог будет с тобой, чтоб защитить тебя.
Рассуждения дяди сбивали меня с толку: в школе учили, что Бога нет, что его придумали буржуи, чтоб поработить народ. Я слушал рассказы учителей с таким же недоверием, как и дядины поучения.
Кто такие буржуи? - решился спросить я. Мои приятели знали ответ: это тучный человек с часами на золотой цепочке. Он одевается в черное, носит цилиндр, и на каждом пальце у него по перстню. Когда в школе нам показывали картинки или фотографии буржуев, я был убежден, что это какой-то зловредный вид, с которым революция навсегда расправилась.
Поскольку, как мне объяснили, Бога не существует, обряды дяди Лейзера заинтересовали меня, а его страшилки о морских путешествиях и чудовищах внушали страх. Лейзер просил, чтоб я ни с кем не обсуждал наши с ним беседы, и я пообещал, что они останутся только между ним и мной и что бабушка тоже ни слова не узнает. Бывало, я ощущал страшный соблазн с кем-то поделиться, но так ни разу и не сделал этого.
Однажды, исполненный страхом, я пришел к бабушке и спросил, существуют ли сирены, но дяди Лейзера не упоминал.
Она удивленно посмотрела на меня:
- Кто тебе рассказал о сиренах?
- Мальчик в школе, - ответил я.
- И что же он тебе о них рассказал?
- Что они наполовину женщины, наполовину рыбы, поют, приманивают мужчин и съедают их.
- А ты отчего беспокоишься? Все так делают: животные, мужчины. Одни пытаются съесть других.
- Все так делают?
- Да, вот увидишь. Скажи, а ты веришь, что эти сирены существуют?
- Не знаю.
- Ты не знаешь, и никто не знает. Кто-то видел их хоть раз? Нет, потому что их не существует. Существует лишь то, что можно увидеть, остальное - ложь. Забудь ты об этих сиренах.
Но я не мог забыть о них, потому что мне предстояло пересечь океан, а бабушка оставалась в Чоне.
Меня вновь стали отправлять из отцовского дома к родственникам матери в Западенец. Признаться, мне было легче без небылиц и запутанных домыслов, которыми меня нагружал Лейзер, хотя я немного все же тосковал по нему: его истории, хоть и жуткие, были довольно захватывающи.
Домашняя атмосфера в Западенце была теплой и открытой, несмотря на тяжелые условия жизни. Никто не пытался отговорить меня от поездки в Буэнос-Айрес, хотя эта тема их беспокоила. Ходили слухи о том, что придется добиваться разрешения властей, но никто ничего не знал точно. Тетки не особо болтали об этом, особенно в моем присутствии, но какие-то обрывки фраз все же долетали иногда, и от них было еще досаднее.
Мои дядья были членами компартии. Они знали, как работает эта система, знали, к каким последствиям приведет то, что их собственные сестра и племянник выедут из Советского Союза в капиталистическую страну. Партийная этика таких изъянов в биографии не допускала.
Я не беспокоился о будущем, поскольку жизнь и так ежедневно поражала меня своим волшебством. Однажды дядя Лузер (так ласково в семье называли Лазаря) сводил меня на такой спектакль, о котором я никогда не забуду.
Я уже кое-что видел, бывал в кино, но вот впервые меня вели в театр - пусть и провинциальный, но театр.
Ставили пьесу какого-то малоизвестного советского драматурга, в которой шла речь о притеснении и эксплуатации пролетариата до революции. Сюжет был оригинален тем, что притесняемые работники ткацкой фабрики, страдающие от издевательств жестокого капиталиста, были в довершение ко всему еще и слепыми. В своем двойном несчастье они были еще и вдвойне покорны. Но, что вполне предсказуемо, лишь до тех пор, пока их не возглавил молодой революционер. Они восстают против хозяина под кульминационные аплодисменты и величественно опускающийся занавес. Автор был очень сдержан и не пошел на поводу у публики - рабочие могли бы прозреть на пути к победе. Но этого не случилось. Счастье, как и пропаганда, должно держаться в рамках приличий.
Во время первого акта я очень проникся слепотой героев и не мог сдержать рыданий на протяжении всего действа, чем в конце концов начал злить окружающих зрителей.
В антракте дядя Лузер попытался убедить меня, что они не слепы на самом деле, что это актеры и что они изображают слепоту, но поскольку я продолжал плакать, ему пришлось отвести меня за кулисы, где я убедился, что актеры на самом деле зрячие, что они очень мило болтают со своим гнобителем-буржуем (с огромным брюхом и золотой цепочкой). Я не мог понять этой двуличности, этого резкого противоречия. Только через много лет я понял суть этого парадокса: некоторые слепцы видят, некоторые зрячие слепы, революционеры мило беседуют со своими эксплуататорами, а мир - это такой большой спектакль.
Через два года жизни в Буэнос-Айресе отец смог оплатить нам билеты, но он не учел одного: визу для выезда из Советского Союза получить было невозможно.
После долгих пяти лет борьбы с бюрократией получение разрешения показалось реальным: советский чиновник, который познакомился с отцом в Буэнос-Айресе, пообещал, что займется этим вопросом, и, вероятно, его усилия начали приносить плоды.
Я жил в Западенце в доме моих дядьев и наслаждался их обществом. Школа закончилась, и у меня была возможность проводить время с дядей Лузером, который очень привлекал меня как личность. Мы подолгу гуляли и беседовали. Он прежде всего был крайне щедрым и терпеливым человеком, всегда готовым выслушать и дать совет, когда что-то меня беспокоило. Однажды я признался ему:
- Дядя Лузер, я боюсь путешествовать на корабле.
- Отчего? Корабли очень надежные, нечего беспокоиться.
- Меня не волнуют корабли, меня волнуют сирены.
- Напомни, кто такие сирены?
- Это чудовища, живущие в море, полурыбы-полуженщины, которые пением заманивают юношей, чтобы съесть их.
- Где ты нашел эту историю?
- Мне рассказал ее Лейзер, еще в Чоне.
- Лейзер был моряком?
- Не знаю.
- Путешествовал на корабле?
- Не знаю.
- В таком случае твой дядя Лейзер просто выдумал все это.