- Мне что… мне все равно, - с гонором говорил Игорь, отступая в дверях. - Для вас же хлопочу… Вы и то мне два раза Каблуком в скулу угадали. Вот и знак-с…
- Ну, и убирайся к чертовой матери с своим знаком, пока я из тебя лучины не нащепал!
Игорь скрылся. Бахарев попробовал раскрыть глаза, но сейчас же закрыл их: голова чертовски трещала от вчерашней попойки.
"И пьют же эти иркутские купцы… Здорово пьют! - рассуждал он. - А Иван-то Яковлич… ах, старый хрен!"
IV
Когда Привалов вошел в кабинет Бахарева, старик сидел в старинном глубоком кресле у своего письменного стола и хотел подняться навстречу гостю, на сейчас же бессильно опустился в свое кресло и проговорил взволнованным голосом:
- Да откуда это ты… вы… Вот уж, поистине сказать, как снег на голову. Ну, здравствуй!..
Наклонив к себе голову Привалова, старик несколько раз крепко поцеловал его и, не выпуская его головы из своих рук, говорил:
- Какой ты молодец стал… а! В отца пошел, в отца… Когда к нам в Узел-то приехал?
- Сегодня ночью, Василий Назарыч.
- Да, да, ночью, - бормотал старик, точно стараясь что-то припомнить. - Да, сегодня ночью…
- Как здоровье Марьи Степановны?
- Моей старухи? Ничего, молится… Нет, право, какой ты из себя-то молодец… а!
- Я прежде всего должен поблагодарить вас, Василий Назарыч… - заговорил Привалов, усаживаясь в кресло напротив старика.
- Как ты сказал: поблагодарить?
- Да, потому что я так много обязан вам, Василий Назарыч.
- Э, перестань, дружок, это пустое. Какие между нами счеты… Вот тебе спасибо, что ты приехал к нам, Пора, давно пора. Ну, как там дела-то твои?
- Все в том же положении, Василий Назарыч.
- Гм… я думал, лучше. Ну, да об этом еще успеем натолковаться! А право, ты сильно изменился… Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой, не дожил… Да. А ты его не вини. Ты еще молод, да и не твое это дело.
- Я хорошо понимаю это, Василий Назарыч.
- Нет, ты не вини. Не бери греха на душу…
Коренастая, широкоплечая фигура старика Бахарева тяжело повернулась в своем кресле. Эта громадная голова с остатками седых кудрей и седой всклокоченной бородой была красива оригинальной старческой красотой. Небольшие проницательные серые глаза смотрели пытливо и сурово, но теперь были полны любви и теплой ласки. Самым удивительным в этом суровом лице с сросшимися седыми бровями и всегда сжатыми плотно губами была улыбка. Она точно освещала все лицо. Так умеют смеяться только дети да слишком серьезные и энергичные старики.
Кабинет Бахарева двумя окнами выходил на улицу и тремя на двор. Стены были оклеены скромными коричневыми обоями, окна задрапированы штофными синими занавесями. В этой комнате всегда стоял полусвет. На полу лежал широкий персидский ковер. У стены, напротив стола, стоял низкий турецкий диван, в углу железный несгораемый шкаф, в другом - этажерка. На письменном столе правильными рядами были разложены конторские книги и счеты с белыми облатками. У яшмового письменного прибора стопочкой помещались печатные бланки с заголовком: "Главная приисковая контора В. Н. Бахарева". Они вместо пресса были придавлены платиновым самородком в несколько фунтов весу. На самом видном месте помещалась большая золотая рамка с инкрустацией из ляпис-лазури; в ней была вставлена отцветшая, порыжевшая фотография Марьи Степановны с четырьмя детьми. На стене, над самым диваном, висела в богатой резной раме из черного дерева большая картина, писанная масляными красками. На ней был оригинальный вид сибирского прииска, заброшенного в глубь Саянских гор. На первом плане стояла пестрая кучка приисковых рабочих, вскрывавших золотоносный пласт. Направо виднелась большая золотопромывательная машина, для неопытного глаза представлявшая какую-то городьбу из деревянных балок, желобов и колес. На заднем плане картины, на небольшом пригорочке, - большая приисковая контора, несколько хозяйственных пристроек и длинные корпуса для приисковых рабочих. Высокие горы, сплошь обросшие дремучим сибирским лесом, замыкали картину на горизонте. Это был знаменитый в летописях сибирской золотопромышленности Варваринский прииск, открытый Василием Бахаревым и Александром Приваловым в глубине Саянских гор, на какой-то безыменной горной речке. Варваринским он был назван в честь Варвары Павловны, матери Сергея Привалова.
Привалова поразило больше всего то, что в этом кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Именно такою представлял себе Привалов ту обстановку, в которой задумывались стариком Бахаревым его самые смелые предприятия и вершились дела на сотни тысяч рублей.
- Что же мы сидим тут? - спохватился Бахарев. - Пойдем к старухе… Она рада будет видеть этакого молодца. Пойдем, дружок!
Старик было поднялся со своего кресла, но опять опустился в него с подавленным стоном. Больная нога давала себя чувствовать.
- Позвольте, я помогу вам, - предложил Привалов.
- Нет, ты не сумеешь этого сделать, - с печальной улыбкой проговорил старик и позвонил. - Вот Лука - тот на эти дела мастер. Да… Отошло, видно, золотое времечко, Сергей Александрыч, - грустно заговорил Бахарев. - Сегодня ножка болит, завтра ручка, а потом придет время, что и болеть будет нечему… А время-то, время-то теперь какое… а? Ведь каждый час дорог, а я вот пачкаюсь здесь с докторами. Спать даже не могу. Как подумаю, что делается без меня на приисках, так вот сердце кровью и обольется. Кажется, взял бы крылья, да и полетел… Да. А замениться некем! Один сын умнее отца хочет быть, другой… да вот сам увидишь! Дочерей ведь не пошлешь на прииски.
При помощи Луки Бахарев поднялся с кресла и, шаркая одной ногой, пошел к дверям.
- Вот, Лука, и мы с тобой дожили до радости, - говорил Бахарев, крепко опираясь на плечо верного старого слуги. - Видел, какой молодец?..
- Уж на что лучше, Василий Назарыч! Я даже не узнал их… Можно сказать, совсем преобразились. Бывало, когда еще в емназии с Костенькой учились…
- Опять? - строго остановил Бахарев заболтавшегося старика. - Позабыл уговор?
- Не буду, не буду, Василий Назарыч!.. Так, на радостях, с языка слово сорвалось…
- Послушай, да ты надолго ли к нам-то приехал? - спрашивал Бахарев, останавливаясь в дверях. - Болтаю, болтаю, а о главном-то и не спрошу…
- Я думаю совсем здесь остаться, Василий Назарыч.
- Слава тебе, господи, - с умилением проговорил Лука, откладывая свободной рукой широчайший крест.
V
Привалов шел за Васильем Назарычем через целый ряд небольших комнат, убранных согласно указаниям моды последних дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на окнах и дверях - все дышало роскошью, которая невольно бросалась в глаза после скромной обстановки кабинета. В небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера; это было новинкой для Привалова, и он с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на пюпитре.
- Мы ведь нынче со старухой на две половины живем, - с улыбкой проговорил Бахарев, останавливаясь в дверях столовой передохнуть. - Как же, по-современному… Она ко мне на половину ни ногой. Вот в столовой сходимся, если что нужно.
Сейчас за столовой началась половина Марьи Степановны, и Привалов сразу почувствовал себя как дома. Все было ему здесь знакомо до мельчайшей подробности и точно освящено детскими воспоминаниями. Полинявшие дорогие ковры на полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры и канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики по углам, старинные столовые часы из матового серебра, плохие картины в дорогих рамах, цветы на окнах и лампадки перед образами старинного письма - все это уносило его во времена детства, когда он был своим человеком в этих уютных низеньких комнатах. Даже самый воздух остался здесь все тем же - теплым и душистым, насквозь пропитанным ароматом домовитой старины.
- Вот и моя Марья Степановна, - проговорил Василий Назарыч, когда они вошли в небольшую темно-красную гостиную.
Привалов увидел высокую фигуру Марьи Степановны, которая была в бледно-голубом старинном сарафане и показалась ему прежней красавицей. Когда он хотел поцеловать у нее руку, она обняла его и, по старинному обычаю, степенно приложилась к его щекам своими полными щеками и даже поцеловала его неподвижными сухими губами.
- Нет, ты посмотри, Маша, какой молодец… а? - повторял Василий Назарыч, усаживаясь при помощи Луки в ближайшее кресло.
- В матушку пошел, в Варвару Павловну, - проговорила Марья Степановна, оглядывая Привалова с ног до головы.
- Вот и нет, - возразил старик. - Я как давеча взглянул на него, - вылитый покойный Александр Ильич, как две капли воды.
- Нет, в мать… вылитая мать!
Старики поспорили и остались каждый при своем мнении.
- А ты, поди, совсем обасурманился на чужой-то стороне? - спрашивала Марья Степановна гостя. - И лба не умеешь перекрестить по-истовому-то?.. Щепотью молишься?..
- Нет, зачем же забывать старое, - уклончиво ответил Привалов.
- Никого уж и в живых, почитай, нет, - печально проговорила Марья Степановна, подпирая щеку рукой. - Старая девка Размахнина кое-как держится, да еще Колпакова… Может, помнишь их?..
- Да, помню.
- Добрые люди мрут и нам дорожку трут, - прибавил от себя Бахарев. - Давно ли, ровно, Сергей Александрыч, ты гимназистом-то был, а теперь…