Эта немая сцена была прервана появлением Досифеи, которая внесла в комнату небольшой томпаковый самовар, кипевший с запальчивостью глубоко оскорбленного человека. Досифея была такая же высокая и красивая женщина, как сама Марья Степановна, только черты ее правильного лица носили более грубый отпечаток, как у всех глухонемых. Косоклинный кубовый сарафан облегал ее могучие формы; на голове была девичья повязка, какие носят старообрядки. Длинный белый передник был подвязан под самые мышки. Марья Степановна сделала ей несколько знаков рукой; Досифея с изумлением посмотрела кругом, потом стремительно выбежала из комнаты и через минуту была на террасе, где Надежда Васильевна читала книгу. Глухонемая бросилась к девушке и принялась ее душить в своих могучих объятиях, покрывая безумными поцелуями и слезами ее лицо, шею, руки.
- Что это с тобой? - удивилась Надежда Васильевна, когда пароксизм миновал.
- Ммм… ааа… - мычала Досифея, делая знаки руками и головой.
- Вот еще где наказание-то, - вслух подумала Надежда Васильевна, - да эта Хина кого угодно сведет с ума!
Девушка знаками объяснила глухонемой, что над ней пошутили и что никакого жениха нет и не будет. Досифея недоверчиво покачала головой и объяснила знаками, что это ей сказала "сама", то есть Марья Степановна.
III
- Это Привалов! - вскрикнула Хиония Алексеевна, когда во дворе к первому крыльцу подъехал на извозчике какой-то высокий господин в мягкой серой шляпе.
- Как же это так… скоро… вдруг, - говорила растерявшаяся Марья Степановна. - Верочка, беги скорее к отцу… скажи… Ах, чего это я горожу!
- Позовите сюда Nadine, Верочка! - скомандовала Хиония Алексеевна.
- Да, да, позови ее, - согласилась Марья Степановна. - Как же это?.. У нас и к обеду ничего нет сегодня. Ах, господи! Вы сказали, что ночью приехал, я и думала, что он завтра к нам приедет… У Нади и платья нового, кажется, нет. Портнихе заказано, да и лежит там…
Надежда Васильевна попалась Верочке в темном коридорчике; она шла в свою комнату с разогнутой книгой в руках.
- Иди, ради бога, иди, скорее иди!.. - шептала Верочка, поднимаясь на носки.
- Да что с тобой, Верочка?
- Ах, иди, иди…
Надежда Васильевна видела, что от Верочки ничего не добьется, и пошла по коридору. Верочка несколько мгновений смотрела ей вслед, потом быстро ее догнала, поправила по пути платье и, обхватив сестру руками сзади, прильнула безмолвно губами к ее шее.
- Сегодня, кажется, все с ума сошли, - проговорила недовольным голосом Надежда Васильевна, освобождаясь из объятий сестры. - И к чему эти телячьи нежности; давеча Досифея чуть не задушила меня, теперь ты…
- Надя… - шептала задыхающимся голосом Верочка, хватаясь рукой за грудь, из которой сердце готово было выскочить: так оно билось. - Приехал… Привалов!..
Надежда Васильевна прошла в комнату матери, а Верочка на цыпочках пробралась к самой передней и в замочную скважину успела рассмотреть Привалова. Он теперь стоял посреди комнаты и разговаривал с старым Лукой.
- Что, не узнал меня? - спрашивал Привалов седого низенького старичка с моргающими глазками.
- Нет… невдомек будет, - говорил Лука, медленно шевеля старческими, высохшими губами.
- А Сережу Привалова помнишь?
- Батюшка ты наш, Сергей Александрыч!.. - дрогнувшим голосом запричитал Лука, бросаясь снимать с гостя верхнее пальто и по пути целуя его в рукав сюртука. - Выжил я из ума на старости лет… Ах ты, господи!.. Угодники, бессребреники…
- Василий Назарыч здоров? - спрашивал Привалов.
- Да, да… То есть… Ах, чего я мелю!.. Пожалуйте, батюшка, позвольте, только я доложу им. В гостиной чуточку обождите… Вот где радость-то!..
- Ну, а ты, Лука, как поживаешь? - спрашивал Привалов, пока они проходили до гостиной.
- Что мне делается; живу, как старый кот на печке. Только вот ноги проклятые не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже вот идешь по ровному месту, а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде как подымаешься по лестнице.
С старческой болтливостью в течение двух-трех минут Лука успел рассказать почти все: и то, что у барина тоже одна ножка шаркает, и что у них с Костенькой контры, и что его, Луку, кровно обидели - наняли "камардина Игреньку", который только спит.
- Вот он, - проговорил Лука, показывая глазами на молодого красивого лакея с английским пробором. - Ишь, челку-то расчесал! Только уж я сам доложу о вас, Сергей Александрыч… Да какой вы из себя-то молодец… а! Я живой ногой… Ах ты, владычица небесная!..
И, задирая левой ногой, Лука направился к дубовой запертой двери. Верочка осталась совершенно довольна своими наблюдениями: Привалов в ее глазах оказался вполне достойным занять роль того мифического существа, каким в ее воображении являлся жених Нади. Ведь Надя необыкновенная девушка - красивая, умная, следовательно, и жених Нади должен быть необыкновенным существом. Во-первых, Привалов - миллионер (Верочка была очень практическая особа и хорошо знала цену этому магическому слову); во-вторых, о нем столько говорили, и вдруг он является из скрывавшей его неизвестности… Его высокий рост, голос, даже большая русая борода с красноватым оттенком, - все было хорошо в глазах Верочки. Между тем Привалов совсем не был красив. Лицо у него было неправильное, с выдающимися скулами, с небольшими карими глазами и широким ртом. Правда, глаза эти смотрели таким добрым взглядом, но ведь этого еще мало, чтобы быть красивым.
- Вот изволь с ней поговорить! - горячилась Марья Степановна, указывая вбежавшей Верочке на сестру. - Не хочет переменить даже платье…
- Ну что, какой он: красавец? брюнет? блондин? Главное - глаза, какие у него глаза? - сыпала вопросами Хиония Алексеевна, точно прорвался мешок с сухим горохом.
- Высокий… носит длинную бороду… с Лукой разговаривал.
- Ах, Верочка, глаза… какие у него глаза?
- Кажется, черные… нет, серые… черные…
- Что он с Лукой говорил? - спросила Марья Степановна.
Верочка начала выгружать весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла одно и то же несколько раз. Надежда Васильевна с безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену и не знала, что ей делать и куда деваться.
Неожиданное появление Привалова подняло переполох в бахаревском доме сверху донизу. Марья Степановна в своей спальне при помощи горничной Даши и Хионии Алексеевны переменяла уже третий сарафан; Верочка тут же толклась в одной юбке, не зная, какому из своих платьев отдать предпочтение, пока не остановилась на розовом барежевом. Как всегда в этих случаях бывает, крючки ломались, пуговицы отрывались, завязки лопались; кажется, чего проще иголки с ниткой, а между тем за ней нужно было бежать к Досифее, которая производила в кухне настоящее столпотворение и ничего не хотела знать, кроме своих кастрюль и горшков. Старый Лука - и тот, схватив мел и суконку, усердно полировал бронзовую ручку двери.
- Устрой, милостивый господи, все на пользу… - вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. - Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-то вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
- Уж вы, Хиония Алексеевна, пожалуйста, не оставляйте нас, - не зная зачем, просила Марья Степановна.
- Помилуйте, Марья Степановна: я нарочно ехала предупредить вас, - не без чувства собственного достоинства отвечала Хиония Алексеевна, напрасно стараясь своими костлявыми руками затянуть корсет Верочки. - Ах, Верочка… Ведь это ужасно: у женщины прежде всего талия… Мужчины некоторые сначала на талию посмотрят, а потом на лицо.
- Что же мне делать, Хиония Алексеевна? - со слезами в голосе спрашивала бедная девочка.
- Теперь уж ничего не поделаешь… А вот вы, козочка, кушайте поменьше - и талия будет. Мы в пансионе уксус пили да известку ели, чтобы интереснее казаться…
Только один человек во всем доме не принимал никакого участия в этом переполохе. Это был младший сын Бахарева, Виктор Васильич. Он лежал в одной из самых дальних комнат, выходившей окнами в сад. Вернувшись домой только в шесть часов утра, "еле можаху", он, не раздеваясь, растянулся на старом клеенчатом диване и теперь лежал в расстегнутой куцей визитке табачного цвета, в смятых панталонах и в одном сапоге. Другой сапог валялся около дивана вместе с раскрытыми золотыми часами. Молодое бледное лицо с густыми черными бровями и небольшой козлиной бородкой было некрасиво, но оригинально; нос с вздутыми тонкими ноздрями и смело очерченные чувственные губы придавали этому лицу капризный оттенок, как у избалованного ребенка. Игорь несколько раз пробовал разбудить молодого человека, но совершенно безуспешно: Виктор Васильич отбивался от него руками и ногами.
- Велели беспременно разбудить, - говорил Игорь, становясь в дверях так, чтобы можно было увернуться в критическом случае. - У них гости… Приехал господин Привалов.
- Какой там Привалов… Не хочу знать никакого Привалова! Я сам Привалов… к черту!.. - кричал Бахарев, стараясь попасть снятым сапогом в Игоря. - Ты, видно, вчера пьян был… без задних ног, раккалия!.. Привалова жена в окно выбросила… Привалов давно умер, а он: "Привалов приехал…" Болван!
- Это уж как вам угодно будет, - обиженным голосом заявил Игорь, продолжая стоять в дверях.
- Мне угодно, чтобы ты провалился ко всем семи чертям!
- Может, прикажете сельтерской воды или нашатырного спирту… весь хмель как рукой снимет.
- А! так ты вот как со мной разговариваешь…