- Ты ее боишься?
- Боюсь. Она ременною лестовкой хлещется… Все ее боятся.
Нюрочке сделалось смешно: разве можно бояться Таисьи? Она такая добрая и ласковая всегда. Девочки быстро познакомились и первым делом осмотрели костюмы одна у другой. Нюрочка даже хотела было примерять Оленкин сарафан, как в окне неожиданно показалась голова Васи.
- А, вот вы где, голубушки! - весело проговорил он, пробуя отворить окно.
Нюрочка так и обомлела от страха, но, на ее счастье, окно оказалось запертым изнутри. Светелка, где они сидели, единственным окном выходила куда-то на крышу, где Вася гонял голубей.
- Отворите окошко, куклы! - командовал он. - А не то сломаю стекло, вам же хуже будет…
- Нюрочка, иди обедать… - послышался в этот критический момент голос Таисьи на лестнице, и голова Васи скрылась.
- А Олена разве не пойдет с нами? - спрашивала Нюрочка, спускаясь по лестнице.
- Пусть пока там посидит, не велика гостья… - ворчала Таисья, придерживая Нюрочку за юбку.
Сегодня обеденный стол был поставлен в парадной зале, и прислуга сбилась с ног, стараясь устроить все форменно. Петр Елисеич в волнении ходил кругом стола и особенно сильно размахивал платком.
- Погостили у баушки Василисы, Петр Елисеич? - спрашивала Анфиса Егоровна. - И слава богу… Сколько лет не видались, а старушка уж старенькая стаёт… Не сегодня-завтра и помрет, а теперь ей все же легче…
- А что, заставляла, поди, в ноги кланяться? - подсмеивался Груздев, хлопая гостя по плечу. - Мы тут по старинке живем… Признаться сказать, я и сам не очень-то долюбливаю нашу раскольничью стариковщину, все изъедуги какие-то…
- Самойло Евтихыч! - строго остановила его жена.
- Ну, не буду, не буду!.. Конечно, строгость необходима, особенно с детьми… Вот у тебя дочь, у меня сын, а еще кто знает, чем они утешат родителей-то на старости лет.
- Точно из бани вырвался, - рассказывал Петр Елисеич, не слушая хозяина. - Так и напирает… Еще этот Мосей навязался. Главное, что обидно: не верят ни одному моему слову, точно я их продал кому. Не верят и в то же время выпытывают. Одна мука.
- Темнота наша, - заметил Груздев и широко вздохнул. - А вот и Нюрочка!.. Ну, иди сюда, кралечка, садись вот рядом со мной, а я тебя буду угощать…
- Хозяйку растите, - ласково говорила Анфиса Егоровна, гладя Нюрочку по голове.
Обедали все свои. В дальнем конце стола скромно поместилась Таисья, а с ней рядом какой-то таинственный старец Кирилл. Этот последний в своем темном раскольничьем полукафтанье и с подстриженными по-раскольничьи на лбу волосами невольно бросался в глаза. Широкое, скуластое лицо, обросшее густою бородой, с плутоватыми темными глазками и приплюснутым татарским носом, было типично само по себе, а пробивавшаяся в темных волосах седина придавала ему какое-то иконное благообразие.
- Не узнаешь, видно, меня, милостивец? - обратился он к Петру Елисеичу, когда тот садился за стол. - Смиренный старец Кирилл из Заболотья…
- Что-то не упомню…
- А у отца Основы в третьем годе? Запамятовал, милостивец…
- Вот этакие смиренные старцы и смущают народ, - объяснил Груздев, указывая глазами Мухину на смиренного Кирилла. - Спроси-ка его, зачем он в Самосадку-то приехал?.. С твоим братцем Мосеем два сапога пара будут.
- Самойло Евтихыч! - закликала мужа Анфиса Егоровна.
- Ну, не буду… Сказал: не буду!
- Обнес ты меня напраслиной, милостивец, - кротко ответил смиренный Кирилл. - Действительно, возымел желание посетить богоспасаемые веси, премногими мужи и жены изобилующие… Вот сестра Таисья на перепутье задержала, разговора некоего для.
За столом прислуживали груздевские "молодцы", и в числе их Илюшка Рачитель, смотревший на обедавших сердитыми глазами. Петр Елисеич был не в духе и почти ничего не ел, что очень огорчало хозяйку. Груздев больше всего заботился о винах, причем не забывал и себя. Между прочим, он заставлял пить и смиренного Кирилла, который сначала все отнекивался. Сестра Таисья сидела, опустив глаза долу, и совсем не вмешивалась в разговор. Нюрочке опять было весело, потому что она сидела рядом с отцом, а Вася напротив них. Расхрабрившись, она даже показала ему язык и очень смутилась, когда встретила строгий взгляд Таисьи.
- А ты, Самойло Евтихыч, был на молебне-то, когда волю объявляли на Ключевском? - спрашивал смиренный Кирилл.
- Был… Мне, брат, нельзя, потому что тут исправник и Лука Назарыч. Подневольный я человек.
- Не в осуждение тебе, милостивец, слово молвится, а наипаче к тому, что все для одних мочеган делается: у них и свои иконы поднимали, и в колокола звонили, и стечение народное было, а наш Кержацкий конец безмолвствовал… Воля-то вышла всем, а радуются одни мочегане.
- Кто же вам мешал радоваться? - грубо спрашивал Груздев, заметно подвыпивший.
- Суета! - вздохнул смиренный Кирилл. - И прежде сии лестные кознования в прочих изъявлена быша, но расточенные овцы не собрашася вкупе…
- Перестань ты морочить-то, а говори по-людски! - оборвал его Груздев и, указав на него Мухину, прибавил: - Вот этакие смиренные иноки разъезжают теперь по заводам и смутьянят…
- Антихрист народился, вот что, если говорить напрямки! - с неожиданным азартом заявил смиренный Кирилл и даже ударил кулаком по столу, так что посуда загремела. - В писании прямо сказано: "Придет всескверный, яко льстец и ложь…" Вот он и пришел! А что сказано в Кирилловой книге? - "И власть первого зверя вся творит… Всяк глаголяй, кроме повеленных, аще и достоверен будет, аще и постит и девствует, аще и знамения творит, аще и пророчествует - волк тебе да мнится во овчей коже, овцам пагубу содевающ…"
Глазки смиренного заболотского инока так и заблестели, лицо побледнело, и он делался все смелее, чувствуя поднимавшееся обаяние своей восторженной речи. Таисья еще ниже опустила глаза… Она знала, что смиренный Кирилл переврал текст: часть взял из Игнатия Богоносца, а выдает за Кириллову книгу. Но она удержалась от изобличения завравшегося инока, чтобы не нарушать произведенного им впечатления. Слепое уважение к церковно-славянскому языку сказалось в слушателях, особенно в Груздеве. Заныла мистическая раскольничья жилка с ее вечною скорбью, страхом и недоверием… Подогретый этим впечатлением, смиренный Кирилл говорил и говорил, уснащая свою речь излюбленными цитатами. Таисья уже забыла о промахах заболотского инока и со слезами на глазах смотрела на смущенного милостивца Самойлу Евтихыча, который как-то весь съежился. Анфиса Егоровна вытирала платком катившиеся слезы, а Нюрочка с широко раскрытыми, удивленными глазами боязливо прижалась своею детскою головкой к отцу. Заболотье посылало этого полуученого Кирилла с разными тонкими поручениями к милостивцам именно за эти яркие вспышки какого-то дикого вдохновения, производившего на темную массу неотразимое впечатление. Это был один из "повеленных" раскольничьих агентов.
- Работы египетские вместятся… - гремел Кирилл; он теперь уже стоял на ногах и размахивал правою рукой. - Нищ, убог и странен стою пред тобой, милостивец, но нищ, убог и странен по своей воле… Да! Видит мое духовное око ненасытную алчбу и похоть, большие помыслы, а будет час, когда ты, милостивец, позавидуешь мне…
- Будет, будет, - ласково удерживала Таисья расходившегося старца. - Все мы грешные люди и все будем в огне гореть.
Анфиса Егоровна толкала мужа и что-то шептала ему на ухо.
- Ну, будет… прости, - нерешительно, устыдясь гостя, проговорил Груздев. - Сгрубил я тебе по своей мирской слепоте…
- А, теперь - прости! - кричал охваченный яростью смиренный Кирилл. - А как ты даве со мной разговаривал? Вставай да кланяйся в ноги, тогда и прощу.
Груздев на мгновение задумался, но быстро вылез из-за стола и, подойдя к иноку, отвесил глубокий поясной поклон, касаясь рукой пола.
- Не тебе кланяюсь, а твоему иноческому чину, - проговорил он уже спокойным тоном. - Прости, отче, и благослови…
- Ну, бог тебя благословит, бог тебя простит…
Наступила тяжелая минута общего молчания. Всем было неловко. Казачок Тишка стоял у стены, опустив глаза, и только побелевшие губы у него тряслись от страха: ловко скрутил Кирилл Самойлу Евтихыча… Один Илюшка посматривал на всех с скрытою во взгляде улыбкой: он был чужой здесь и понимал только одну смешную сторону в унижении Груздева. Заболотский инок посмотрел кругом удивленными глазами, расслабленно опустился на свое место и, закрыв лицо руками, заплакал с какими-то детскими всхлипываниями.
- Отец Кирилл, что вы? - уговаривала его Анфиса Егоровна. - Простите уж нас, глупых…
- Не о себе плачу, - отозвался инок, не отнимая рук. - Знамения ясны… Разбойник уж идет с умиренною душой, а мы слепотствуем во тьме неведения.