VI
На выезде из Сарыни стоял двухэтажный дом нелепой архитектуры с разбросанными вокруг хозяйственными постройками. Прежде это была помещичья усадьба, к которой принадлежала подгородная деревня Ручейки. Во время дворянского упадка усадьба досталась Самсонову. На ту улицу, где шли Женя и Шаня, выходил фруктовый сад, огороженный тыном, а дальше парк с прудами, протоками, мостиками, беседками, цепкими кустами давно не подстригаемых акаций. Дорожки заросли травой, но пруды были расчищены, - Шаня любила кататься на лодке. Были для нее и качели, была горка, которую зимой приспособляли для Шанькиных салазок.
Шаня и Женя дошли до низенькой изгороди парка.
- До калитки далеко, - сказала Шаня, осторожно перебираясь через улицу, - перелезем: здесь невысоко.
- Полезем, - согласился Женя и повернулся к изгороди, выбирая место поудобнее.
Но едва он поставил ногу на перекладину, а другую занес поверх изгороди, как вдруг в парке послышался неистовый лай: два свирепых пса бросились на Женю. Женя вскрикнул и соскочил, - прямо в лужу. Брызги обдали его. Сделавши прыжка два по лужам, он остановился: ноги подкашивались. Сквозь лай еле слышал он крик Шани, унимавшей собак, и ее серебристый смех. Собаки угомонились, - Женя сообразил, что опасность миновала. Он взглянул на свою забрызганную одежду: на колене зияла длинная прореха, - должно быть, зацепился, соскакивая с изгороди. Сердито хмурясь, он полез в парк, где уже поджидала его Шаня.
- Глупая привычка - вечно скалить зубы, - сделал он выговор Шане.
Шаня перестала смеяться.
- Боже мой! - воскликнула она, - ты весь перепачкался. Новый мундир, - а его так залюхал. И разорвал.
Она бросилась было обтирать его мундирчик рукавами своей кофточки, но Женя хмуро отстранил ее.
- Ну, большая беда! - проворчал он сердито, - ведь я не Гарволин, у меня не одна перемена.
- Это все я виновата, - мне бы надо было вперед пойти. Экая я дура!
- Оставь ты, пожалуйста, мужицкую манеру бранить себя! - крикнул Женя.
Шаня с удивлением посмотрела на него.
- Чего ты? Ведь я не тебя!
- Гораздо естественнее других ругать, чем себя.
- Ты испугался, Женечка?
- Вовсе не испугался, - я вздрогнул от неожиданности. У меня нервы не из канатов. Твои собаки дождутся, что я их задушу руками.
- Ну, да, задушишь, - а сам убежал.
- Да ведь они могли быть бешеными. Глупо драться с собаками, их на дуэль не вызовешь.
Шаня захохотала и долго потешалась, представляя, как Женя стреляется с Барбосом. Женя натянуто улыбался. Шаня повела его к яблоням, во фруктовый сад.
- Вот у вас свои яблоки, а мы должны покупать, - сказал он Шане притворно-беспечным голосом.
Но он чувствовал, что голос его вздрагивает, и это было ему досадно.
- А у вас варят варенье? - спросила Шаня.
- Ну кто же в городе варит варенье! - пренебрежительно сказал Женя. - Это в деревне еще ничего, - да и то, в сущности это мещанство.
- А вот моя мама варит.
- Ну, у вас совсем другие нравы, - объяснил Женя.
- Ну, конечно, - согласилась Шаня, - мы не по-вашему живем, - мы попросту, без затей.
Женя никак не мог отделаться от подозрения, что Шанька смеется над ним. Подсолнечники огорода, который был разведен Самсоновым за фруктовым садом, глупо пялились на него и говорили, казалось:
- Сплоховал, брат.
- Знаешь, - начал он объяснять, - я потому вздрогнул, что у меня нервы расстроены.
- Чем расстроены? - спросила Шаня.
- Ах, Шанечка, как ты не понимаешь! Я не девочка. Мне надо подумать о будущем, - в моих руках лежит и твоя судьба.
- Думают-то только, знаешь, кто? - спросила Шаня со смехом. - Индейские петухи да дураки.
Женя нахохлился.
- Все у тебя глупые шутки. Что ж, я - дурак, по-твоему?
- Ах, Господи, уж и рассердился! - воскликнула Шаня, кокетливо повертываясь к нему. - И вовсе не нервы, а просто ты барчук изнеженный. Вот у тебя какая кожица тонкая. А вот я, - я - толстокожая, у меня нет нервов.
- Ты думаешь, это хорошо? - спросил Женя. - Современный человек должен иметь тонкую нервную организацию.
- Так ведь откуда ее взять? - смиренно возразила Шаня. - На это надо уж так и родиться в дворянской семье.
- Да, конечно. Но тоже и дворяне, - бывают такие слоны!
VII
Дети уселись под яблоней и ели яблоки. Узкая серенькая скамейка, длинная, на двух тумбочках, гнулась и поскрипывала под ними.
- Что я тебе расскажу, Женечка, - заговорила вдруг Шаня. - У нас рядом девушка повесилась.
Шаня сделала паузу и посмотрела на Женю широко раскрытыми глазами.
- С чего? - спросил Женя, жуя сочную мякоть антоновки.
- У нее был… дружок.
- Ага!
- Писарь полковой. Ну и обещал жениться, а сам женился на другой, а она от него уж…
- Понимаю, - сказал Женя. - Это всегда так бывает.
- Ну вот вчера мать к ней и пристала, стала бить ее, чтоб она созналась, - она и созналась, а мать ее розгами наказала.
- Дикие нравы! - пренебрежительно сказал Женя.
- А девушка ночью взяла да и повесилась в сарае.
- Ну, и что же?
- Ну, утром нашли ее, а только уж она вся мертвая, синяя такая, - так и умерла.
- Ну и дура! - решительно сказал Женя.
- Чем это дура? - обидчиво спросила Шаня.
- Чем дура? А вот чем: раз, что не надо было связываться с писарьком, - она должна была знать, что у этого народа не может быть благородных чувств.
- Только у вас, дворян, благородные чувства!
- Конечно. А второе: все же не к чему убивать себя.
- У тебя не спросилась, жаль.
- Вот и вышла дура. Что она этим выиграла?
- Что? - с недоумением переспросила Шаня.
- Да, что выиграла? Вот то-то, она должна была бороться за себя. А не могла, значит, она слабая натура, значит, туда ей и дорога.
- Ах, Женя, как ты говоришь. Теперь уж не нам судить ее.
- Все это вздор. Это уж теперь доказано, что жизнь - борьба за существование. Он воспользовался ее любовью, хорошо, - а она о чем думала? Ведь это с ее согласия было. Стало быть, он и прав. Кто умеет добиться своего, тот и прав, а ротозею не к чему и жить. Таков закон.
- Ну, закон. Кто его написал?
- Закон природы, открытый Дарвином. Он доказал, что мы все от обезьян происходим. Которые обезьяны были поумнее, те сделались мало-помалу людьми, а остальные так скотами и остались. То же и у людей: каждый заботится сам о себе, а кто не умеет, того затолкают. Выживают только субъекты, приспособленные к жизни, - слабые и себе и людям в тягость.
Шаня посидела минутку молча и задумчиво, потом засмеялась, соскочила со скамейки, подпрыгнула, ухватилась за толстый сук яблони и подтянулась на руках. У нее были сильные руки, да и вся она была сильная и ловкая, - ей никакого Дарвина не страшно. Радость охватила ее и заставила звонко взвизгнуть. Ну, а Женя, конечно, нахмурился.
- Что за манеры! - проворчал он. - Ты ведешь себя как мальчишка.
- Тебе, небось, завидно, - сказала Шаня, продолжая смеяться и прыгать.
- Что за слово "небось"!
- Чем же не слово?
- Вообще у тебя ухватки грубые и слова мещанские. Можно бы вести себя поприличнее.
Шаня обиделась и угомонилась.
- Мои слова не нравятся, так нечего со мной и говорить. Известно, я невоспитанная, ну так иди к барышням.
Шанины губы дрогнули и на глазах заблестели слезинки. Женя почувствовал раскаяние.
- Шанечка, дорогая, - закричал он, бросаясь к ней, - не сердись: я - грубый, а ты - божественная, добрая.
VIII
Шаня и Женя забрались в самый дальний угол сада. Из-за изгороди видны были поля и вдали лес. Шаня прислонилась грудью к невысокому забору, счастливо вздохнула и тихонько промолвила:
- Как красиво!
Женя принял усиленно равнодушный вид.
- Ну, - сказал он, - это веселит тебя потому, что ты еще мало что видела. Вот если бы ты побывала за границей, - так там есть местечки, в Швейцарии, например, на Рейне. Я во всех этих местах был, и в Италии, и во Франции, словом, везде.
- А в Америке был? - спросила Шаня.
- Нет, еще не был.
- Ну, значит, не везде был.
- Ну, кто же ездит в Америку! А ты была в Москве?
- Нет, меня никуда не возили, - я только в Рубани была, а дальше и не бывала.
- Что Рубань! Только слава, что губернский город, - городишка самый захолустный. Ты, значит, ничего хорошего не видела.
Шаня завистливо вздохнула.
- Когда я буду большая, - сказала она, - я везде, везде выезжу, - во всех городах побываю.
- Во всех городах нельзя побывать, - важно сказал Женя, - их очень много.
- Что ж, что много! А вы отчего нынче никуда не уехали?
- Ну, мы порастрясли денежки, - досадливо сказал Женя, - мой папа умеет это делать. А заграница кусается. Вот здесь и киснули все лето.
- И ты жалеешь? - кокетливо спросила Шаня.
- Зато я с тобой, Шанечка, познакомился.
- Но ведь это не так интересно, как заграница!
- Милая Шанечка, ведь ты знаешь, что я тебя люблю.
- Ты сам-то давно ли это знаешь?
- Да ведь мы еще недавно знакомы, Шанечка.
- А ведь признайся, ты бы так и не догадался, что ты меня любишь, если б я сама тебя не навела на эту мысль?
- Ну, да, вот еще!
- Нет, признайся, ведь так?
- Конечно, - важно сказал Женя, - вы, женщины, больше нас понимаете в делах любви, - это ваша специальность.