- Да я ничего… Дело требует осторожности.
- Чего, говорю, ворота запер? - Кузнец взял "дубину", развернул обмотку, и заблистала, заиграла в отблесках огня винтовка - айналы.
- Да это ж, никак, винтовка Наби!
- Не она, но пара ей.
- Откуда у тебя она взялась? Или, неровен час, с Наби беда стряслась?
- Цел и невредим.
- Как тебя прикажешь понимать?
- Это? Аманат.
- Аманат - свят.
- Знаю. Потому я с углем сюда явился. Кузнец отер вспотевший лоб.
- Гость, говорят, богом дарован. Но, по правде, если пронюхают, что у меня эта винтовка, лучшее - каземат, худшее - Сибирь!
- Похоже, струхнул, кузнец?
- Если голову жаль ради друга сложить, то и на плечах незачем носить.
- Что ж ты, кум, так побледнел?
- Как бы ни бледнел, за аманат будь спокоен. - Томас выпрямился. - Пропаду, а не подведу.
Аллахверди передал ему и одежду.
- Знаешь, Аллахверди, я вот как думаю: тот, кто поступится таким доверием, - последний сукин сын! - Кузнец сжал руку в кулак. - Ведь если в корень смотреть- ради кого Наби, сын Ало, в горы подался? А Хаджар в тюрьме томится? Ради нас, зангезурцев, мусульман, армян! То-то власть хвост поджала. С нами повежливее стала, уже и плетки свои не ^пускают в ход. И при женах, детях, как прежде, не изругают. К девушкам нашим теперь боятся приставать! А случится мне коня подковать - казаку ли, стражнику ли, - заплатят…
Аллахверди спросил:
- Скажи-ка, если вот сейчас казаки нагрянут, у тебя айналы обнаружат, как выкрутишься?
- У меня ж ворота заперты!
- А если оцепят?
- Коли зангезурская женщина в тюрьму угодила, то зангезурским мужчинам одно место - в бою.
- Верно, Томас, верно, - гость похлопал кузнеца по широкой спине. - Будь здоров.
И с этими словами он выглянул за дверь, проверил надежность стремянки, упиравшейся в раму чердачного проема.
- Ты что это, кум?
- Думаю, аманат надо бы понадежнее спрятать. Может, к сумеркам из Гёруса обернусь и заберу.
- А коня?
- Конь пока пусть здесь останется.
Томас проговорил, почесывая голову с уже редеющими волосами:
- Может, еще чем могу подсобить?
- Пока одно: держать аманат в целости и сохранности.
- Ну, это и бабе под силу. Я тебе о мужской помощи.
- Хранить аманат Наби - это и есть мужское дело.
- А если туго придется - можем кузницу на замок запереть и податься в горы.
- Я тоже было так подумал.
- Что ж не подался?
- Наби не велел.
- Почему ж? Разве Наби не хочет пополнения?
- Говорит, кто нам помогает, тот все равно что с нами в бой идет!
Глава шестая
Уверившись, что на кузнеца можно положиться, Аллахверди перекинул хурджин через плечо, отпер ворота и, пройдя через кривые тесные улочки, направился в Гёрус. Добрался до каземата, что расположен был на отшибе. И видит: власти живую стену вокруг каземата возвели. Казак к казаку, солдат к солдату, И птица не пролетит. Выходит, начальство зангезурское что-то учуяло, пронюхало… Понимало, что, хоть Хаджар в темнице, а Наби с удалым отрядом на воле. И тут гляди в оба. Рано ли, поздно ли, - жди заварухи! И тогда - кто кого. Либо Наби вызволит жену-подругу, ускачет, ищи-свищи, либо костьми ляжет вот у этих каменных стен. И потому шли донесения о Наби, как об очень опасном враге - от зангезурского начальника к гянджинскому генерал-губернатору, оттуда - в Тифлис, к кавказскому наместнику, а из Тифлиса - в Петербург, его императорскому величеству. И для вящей убедительности, число его вооруженных сторонников росло от донесения к донесению. Дескать, если не пресечь действия "кавказского Пугачева", то, чего доброго, поднимется весь Кавказ и империю потрясет невероятная смута. И потому посылались в эти края рота за ротой. Гёрус превращался в крепость. Отсюда в горы шли казачьи отряды, солдаты в серых шинелях. Перекрывали недоступные даже для джейранов проходы, блокировали горные тропы. Взоры всех сейчас были прикованы к гёрусскому каземату, все об этом думали, - и враги, и друзья, и та, и эта сторона. Аллахверди, давно уже всем сердцем преданный гачагам, отдавал себе отчет, какими жертвами чревата эта борьба не на живот, а на смерть. Он знал, на что идет. Знал и то, что, случись с Хаджар беда, каким это будет великим укором для него. Чего доброго, и в отряде дела разладятся. А врагу того и надо, выждет момент, передавит, перетопчет, перевешает; и сообщникам не поздоровится. И огласит дороги - от зангезурских гор до сибирской тайги звон кандалов. То-то будет веселье для господ-беков, ханов, есаулов, старост, лабазников и купцов. Алачики подпалят, хибары порушат, голь, батраки кровавыми слезами изойдут. Если подумать, дело ведь вовсе не в одной Хаджар.
Аллахверди придирчиво проверяли на заставах и кордонах.
Однако в хурджине ничего подозрительного - хлеб да сыр. Отпускали.
Так и добрался до каземата.
Добраться - добрался, а как попасть туда? Казаки и солдаты строго следили за надзирателями и охранниками, следили за посетителями, навещавшими узников, кто таков, какого поля ягода.
Аллахверди, зная все это, держался как ни в чем не бывало, подошел к железным воротам, огляделся и вошел в сторожевую будку. Старший охранник смерил пришельца взглядом с ног до головы, будто не знаком.
- Чего тебе?
- Передачу принес.
- Кому?
- Лейсану Наджаф-оглы.
- Что-то ты зачастил к нему…
- Такой уж он уродился, обжора. Ему хоть целый хурджин еды принеси слопает в один присест.
- Тюрьма - не богадельня! - хрипло отрезал охранник. - Мы их сюда не на откорм взяли!
Аллахверди покашлял, в кармане бумажкой похрустел.
- Так как же мне быть, начальник?
- Съестное не возьмем. Обойдутся похлебкой. - Охранник надулся, захорохорился. - Поделом им, крамольникам, пусть подыхают. Ишь, против царя-батюшки вздумали пойти! Нет, чтоб сидеть тихо-смирно, молиться… И большинство, глядишь, басурмане, разбойники с большой дороги, головорезы. Грабят, измываются, вот есаула прикончили, привязали к конскому хвосту и волокли по горам.
Аллахверди положил широкую ладонь на плечо пузатого охранника.
- Ты-то цел-невредим…
- А мне чего бояться - в руках винтовка…
- И кругом сабли казацкие.
- Ну да, а как же, а знаешь, зачем их прислали? - охранник покачал головой. Жирные щеки затряслись. - Это все из-за этой вашей Хаджар. Говорят, скоро здесь такая каша заварится, не приведи господь…
- Да ну?
Покосился охранник в окно - рядом никого. А к деньгам от Аллахверди привык уже… И потому сбавил тон.
- Я-то что? Служу - башкой дорожу.
- Ну, тогда вот тебе за службу - пятерку.
- Какую службу?
- Хурджин передашь Лейсану. Охранник опасливо огляделся по сторонам.
- Это можно.
- Мне надо с ним и повидаться.
- Это еще зачем?
- Жена у него при смерти.
- Ну и пусть, - охранник, явно смягчившийся при упоминании о деньгах, потеребил усы. - Ничего с ней не случится.
- Я поклялся ей принести верную весть - тоска ее извела. Погляжу, как он тут - поправился, отощал или как…
- Не положено.
- Почему же, начальник?
- А ты не видишь, что кругом творится?
- Ты-то сам себе хозяин!
- Как сказать! Насквозь видят, с потрохами. Вчера вот хорунжий во все камеры заглянул, у Хаджар долго топтался.
- Ну и что он нашел?
- Ничего, вроде. Только вышел злой, головой качал: "Ну и дикари эти кавказцы!"
- Тебе бы тоже в такой час постоять за честь!
- Какую-такую еще честь?
- За честь земли, честь народную.
- Больше болтай! Зря что ли я здесь служу?
- Кому же ты служишь?
- Его императорскому величеству.
- И еще?
- Еще… ну, и на жизнь зарабатывать надо.
- Сколько тебе надо, начальник?
- Червонец.
Аллахверди достал из-за пазухи золотой червонец и вложил в руку охраннику, и тот сразу же упрятал монету в щель между половицами. Самодовольно погладил усы.
- Так, стало быть, у Лейсана жена при смерти?
- Да, начальник. Уж не жилица на этом свете. Охранник понимающе ухмыльнулся.
- А окажись оно не так?
- Клянусь головой падишаха, чей образ над тобой висит, правду тебе говорю.
- Ну, коли ты так божишься-клянешься, не соврешь. А соврешь - шкуру сдеру, в Сибирь упеку, - охранник опасливо зырк-нул вокруг глазами, шутя прихлопнул мохнатую папаху на голове Аллахверди, довольный червонцем, и стал нарочито громко ругаться. - Все вы одним миром мазаны! Все вы разбойники с большой дороги!..