Аллахверди рассуждал верно. Наби и впрямь ушел не очень далеко, подался на эйлаги Салварты, за Гёрусом. Там и ждал возвращения Аллахверди. Он знал, что Аллахверди рано или поздно доберется к нему, и если уж застрял где-то, то должно быть тому причина - помеха особая. Какая - узнать бы! А без этого ринуться напрямую, наугад, на врага - пустое дело. Как ни грызла его мстительная ярость, а приходилось терпеть, ждать, прикидываться, чтобы не угодить в беду. Ждать Аллахверди - какие вести принесет из города, как Хаджар, что собираются предпринять власти?
Расположившийся лагерем на крутых подступах Салварты, Наби прождал с гачагами три дня. На четвертый, к вечеру, они вдалеке увидели устало бредущего путника с хурджином, перекинутым через плечо, в мохнатой папахе, с палкой в руке. Приблизился. Это он, Аллахверди, Наби шутя вскинул "айналы".
- Вот пальну в тебя, клянусь аллахом! Будешь знать!
- За что же?
- Столько ждать заставил. Все глаза проглядел.
- А как же быть, если Наби изволил уйти из лесов сангярских к Салварты?
- Что бы ни было, а знаю: Гахраман-оглы должен нас в, два счета найти!
- Наш Мохсун всю округу облазил!
- Может, Кивич тебе мешал?
- Я ему зарубку на память оставил.
- Какую-такую зарубку?
- Ухо малость поцарапал…
- А не побежит сукин сын доносить?
- Нет! - уверенно отозвался Аллахверди. - Кивич туда вовек не сунется.
- Как знать…
- Говорю же: проучил. - Аллахверди снял хурджин с плеча, опустил на валун, а кизиловую палку сбоку приставил, откинул полу чохи, поправил чуть съехавший набок кинжал. - Я ему, гаду, шею намылил, не как ты, Наби - постращал и пощадил. Я с такими крут! Если что - в куски изорву.
Наби нетерпеливо перебил, думая о главном:
- Ладно, не гомонись. Ты лучше выкладывай - что Хаджар, как Хаджар?
- Держат. Сидит.
- Сибирью не пахнет?
- Пока, вроде, не собираются.
Аллахверди поведал обо всех своих приключениях, о казачьем офицере, увязавшемся за ним, о том, что разузнал через Томаса, и еще о том, что, по приказу сверху, - то ли царь, то. ли наместник распорядился - в Гёрус подкрепление шлют. Аллахверди сообщил и о том, что в народе о гачагах думают-говорят.
Наби и горд, и рад, но главное: Хаджар.
- Зачем же войска шлют, как думаешь?
- Известное дело, чтобы с войском твоим воевать, - проговорил Аллахверди с улыбкой.
- Ну, и сколько у Наби "войск"?
- По слухам, тыщ десять. Наби усмехнулся в усы.
- А где, любопытно, эта десятитысячная рать?
- У страха глаза велики! - повеселел Аллахверди, хорошо знавший, что гачагов-то наберется не более сотни. И гордо добавил: - Видать, властям в Зангезуре каждый камень гачагом кажется!
Наби посерьезнел:
- А вот сколько их, солдат, казаков с бекским-ханским ополчением?
- Счету им нет! Говорят, и пушек больше сотни приволокли.
- Ну и ну! Ив кого будут палить из этой артиллерии? - подивился Наби этим опасливым небылицам, потешился, нахохотался до слез. - Уж не думают ли они, что мое гачагское воинство по всем губерниям растянулось - от Зангезура и до Ширвана, от Карабаха до Миля и Мугани!..
- Мало того, сказывают, мол, за Наби весь Кавказ стоит, - не без гордости добавил Аллахверди. - И мусульмане, и христиане… армяне и грузины, лезгины и чеченцы, и осетины… И потому падишах, мол, торопит войска, чтобы по Кавказу шарахнуть из пушек, и с той, и с этой стороны!
Такой вот разговор получился, вперемежку быль и небылица. Аллахверди выкладывает, что видел и слышал, а где и распишет, разузорит, посмакует.
- Еще я слышал, что вестовые так и снуют, туда-сюда, от Фитильборга до Кавказа. Среди всего прочего, говорят, что нарочный от уездного начальника с пакетом в Гянджу помчался… Ясное дело, о каземате… о бунте губернатору доложили.
- Постой-постой… Какой еще бунт?
- Из-за Хаджар…
- Может, ее обидели? Задели? Говори!
- Да нет же… кто посмеет ее тронуть!
Наби уже не отстанет, взбеленился, будто ранили, занозили его.
- От них всего можно ожидать! - задыхался Наби. - В камере-одиночке, стены, охрана, шито-крыто…
- Никакой гад не посмеет тронуть Хаджар!
- А зачем же тогда - бунт?
- Говорят, один новоприбывший сукин сын в погонах, что-то сказал ей.
- Что именно?
- Да ты не кипятись… язык без костей… вот и сорвалось словечко…
- Какое словечко? Говори! - Наби душил гнев, грудь вздыбилась, рука, стиснувшая винтовку, дрожит.
- Не даром говорят же мечом ранят - заживет, а словом - нет.
- Вот из-за той самой раны и взбунтовался каземат. Цепи разорвали, загремели, лупят по стенам, по решеткам.
- Что ж получается, - горячо проговорил Наби. - Они там по рукам, по ногам связанные взбунтовались, а мы, вооруженные гачаги, ни черта не можем сделать. Выходит, узники во сто крат смелей нашего брата?
- Так-то оно так… - осторожно подтвердил Аллахверди, желая понемногу охладить гнев уязвленного друга. Потому, разматывая нить разговора, перекинул внимание на утешительные и ободряющие сообщения. - Через кузнеца Томаса узнал я: они там, в тюрьме, все как один возроптали. Даже, знаешь, песни запели.
- Какие еще песни?
- О вас - о тебе и Хаджар! - гордо приосанился Аллахверди. - Те, что из уст в уста переходят! Говорят, даже кое-кто из солдат подхватил, подпевал.
- Ты мне зубы не заговаривай, - перебил Наби, готовый сейчас же рвануться в бой. - Какое слово тот гад сказал?
- Ну, сказал… неважно, какое…
- Важно!
- "Кара пишик" - вот что сказал. Не горячись…
- Ждать нельзя! Надо напасть на каземат!
- Людей погубишь, Наби!
- Лучше погибнуть, чем жить в бесчестии!
- Не ты ли твердил: "Сумей - убей, а сам уцелей, живой - снова в бой"?
- Грош цена жизни такой.
- С умом надо действовать, Наби, с толком.
- Ладно! Соберем гачагов, совет будем держать. Десять - на дозор остальные ко мне.
- Вот это дело! - одобрил Аллахверди. - Ум хорошо, а два лучше.
- Тут поболее выйдет.
- Ну, пусть, - улыбнулся Аллахверди. - Я хочу, чтоб Хаджар вырвалась из неволи и всех вас живыми-невредимыми застала.
- Слышал, сказано, в бою малому - малый урок, большому - большой, - уже успокаиваясь, совладав с собой, проговорил вожак. - Пусть из пушек палят, - мы и под картечью пробьемся и дело сделаем.
- Пока давай дело исподволь делать! - веско сказал Аллахверди, призывая друга к терпению. - Падишаху русскому немудрено - одного солдата подстрелят другого выставит, сотню перебьют - новую пришлет, а вот наш Гачаг Наби кем себя заменит?.
- Хаджар и заменит.
- Я знаю: она дюжины джигитов стоит. Но, по совести говоря, не приведи аллах, чтоб и "львица" без друга-супруга осталась. - Аллахверди, кое-как урезонивший своего друга, добавил:
- Не зря говорят: "Терпенье - Друг, оружие героя, коль выбито из рук оружие другого".
Гачаг Наби проворчал, сжимая винтовку:
- Кровь-то у тебя здесь, в Салварты, поостыла - на холодке, все Поговорками сыплешь, все слова да слова… - Гачаг Наби подозвал стоявшего поодаль брата Мехти, который, похоже, тоже рвался в бой, особенно после тех новостей, которые услышал.
Глава тридцать восьмая
Мысли главноуправляющего, помимо забот о ликивидации гачагского отряда, занимали и доходившие до него слухи и сведения о сочувствии и поддержке отряду в низах, о песнях в честь гачагов, о странной и недопустимой солидарности среди мусульманского и христианского населения, которая оборачивалась против интересов империи.
Как ни раздражался главноуправляющий, когда, к примеру, распекал губернаторов, но и в критические моменты он умел взять себя в руки, собраться с мыслями и действовать хладнокровно. И он решился написать письмо царю, как об этом говорят в народе…
Перед ним лежал проект донесения Его императорскому величеству, составленный полковником Игнатьевым. Обмакнув перо в чернила, он стал вносить поправки, подчеркивая сложность положения и особо выделив опасность, которой чревато движение Гачага Наби для умонастроений местного кавказского населения, склонного, по его мнению, к непослушанию и воинственности. И потому, дескать, надо держать Кавказ в ежовых рукавицах, под неусыпным вниманием и давлением, дабы строптивость и своеволие не стали дурным примером для остальных…
Кавказские "туземцы", как выражался главноуправляющий, привержены к дикой, необузданной жизни в горах, промышляют охотой, набегами, разбоем, они все еще не могут проникнуться должной приязнью к государственным установлениям, законоположениям и цивилизованной организации. Им бы мчаться в седле, действовать, как заблагорассудится! Это их врожденная страсть, это их стихия. Очевидно, влиянию этой стихии подвержены не только лица мужского пола, но даже и женщины, о чем свидетельствует пример вышеупомянутой Хаджар Ханали кызы.
Эти врожденные свойства, подогретые подстрекательством вольнодумцев, приводят к вооруженным покушениям и выступлениям против власти. Случаен ли бунт, поднятый в каземате? - Наместник, корпевший над каждым словом, прервал писание, задумался. - Отнюдь нет! Хотя и косвенно вина за допущение подобных эксцессов ложится на меня лично, но корни зла гнездятся в психологии и нравах местного простонародья, превозносящего разбойницу… Среди таковых, к великому сожалению, обнаруживаются и лица христианского вероисповедания.
Мы, - продолжало перо его высокопревосходительства, - далеки от мысли заглаживать и утаивать меру своей вины и почитаем долгом своим искреннее ее признание…