В 1880 г. в статье "Секрет", написанной в связи с Пушкинской речью Достоевского, об его интерпретации образа Власа вспомнил Г. И. Успенский, имея в виду февральский выпуск "Дневника писателя" за 1877 г. Говоря о том, какую характеристику Достоевский дает западноевропейскому и русскому положению дел, Успенский упрекает писателя в отсутствии трезвого реализма, когда речь идет о России. "Ни о положении вещей в данную минуту, ни о прошлом, из которого оно вышло, нет ни одного слова, - замечает Успенский, полемизируя с Достоевским. - На каждом шагу задаешь себе вопросы: какую-такую злобу дня разрешу я, если, подобно Власу, буду, с открытым воротом и в ярмяке, собирать на построение храма божия? Если ту же, какая в Европе, то почему же там дело должно кончиться дракой, а не Власом? Если другую какую-нибудь, русскую злобу, особенную, то какую именно? <…> В Европе вот, говорит г-н Достоевский, буржуа не дает пролетарию жить на свете… А у нас есть ли что-нибудь в этом роде? Для кого устроены банки всевозможных рядов и видов, кто играет на бирже, съедает миллионы гарантий и субсидий? И достаточно ли в таких делах Власа, собирающего на построение храма божия?"
В статье "О Писемском и Достоевском" H. К. Михайловский подвел итог своим многочисленным высказываниям о Достоевском. Коснулся он и "Власа", отметив, что образ этот свидетельствует, "до какой степени скудно и односторонне было в Достоевском понимание народной души. Вся эта душа резюмировалась для него в чувстве греха и жажды страдания…". Вместе с тем критик-демократ писал об отношении Достоевского к народу: "Пусть Достоевский скудно и односторонне понимал народную душу, но он горячо любил народ, желал ему добра и видел в нем надежду России. Это правда. И великая честь за это покойнику".
Бобок
Впервые опубликовано в газете-журнале "Гражданин" (1873. 5 февр. № 6. С. 162–166) с подписью: Ф. Достоевский.
Рассказ был задуман в январе 1873 г. Черновой автограф начала статьи "Мечты и грезы", опубликованной Достоевским лишь в мае, содержит сентенцию об удивлении, вошедшую в рассказ "Бобок". В автографе сентенция была связана с рассуждениями о суде над Нечаевым, отчет о котором публиковался в "Правительственном вестнике" (Правит. вести. 1873. 2 янв. № 10) и других газетах, и размышлениями над книгой социолога А. И. Стронина "Политика как наука" (СПб., 1872). Почти полностью перенеся из чернового автографа статьи "Мечты и грезы" мысль об удивлении и последующую реплику "одного из моих знакомых", Достоевский устранил намеки на конкретные злободневные причины, способствовавшие рождению сентенции.
Замысел рассказа связан с появлением в газете "Голос" журнальной заметки Л. К. Панютина (1831–1882; псевдоним "Нил Адмирари"). Внимание Достоевского привлекло следующее место в этой заметке: ""Дневник писателя" <…> напоминает известные записки, оканчивающиеся восклицанием: "А все-таки у алжирского бея на носу шишка!" Довольно взглянуть на портрет автора "Дневника писателя", выставленный в настоящее время в Академии художеств (имеется в виду известный портрет работы В. Г. Перова - Ред.), чтобы почувствовать к г-ну Достоевскому ту самую "жалостливость", над которою он так некстати глумится в своем журнале. Это портрет человека, истомленного тяжким недугом" (Голос. 1873. 14 янв № 14).
Герой "Бобка" так отвечает на недостойную выходку Панютина: "Я не обижаюсь, я человек робкий; но, однако же, вот меня и сумасшедшим сделали. Списал с меня живописец портрет из случайности: "Все-таки ты, говорит, литератор". Я дался, он и выставил. Читаю: "Ступайте смотреть на это болезненное, близкое к помешательству лицо".
Оно пусть, но ведь как же, однако, так прямо в печати? В печати надо все благородное; идеалов надо, а тут…".
Заканчивается рассказ прямым упоминанием портрета Достоевского: "Снесу в "Гражданин", там одного редактора портрет тоже выставили".
Заметка Панютина сыграла роль первого толчка: Достоевский приступает к работе над "Бобком", видимо, во второй половине января 1873 г. Героем-автором рассказа стал страдающий от слуховых и зрительных галлюцинаций, спившийся почти до горячки литератор-неудачник. Реплика Панютина "предопределила" близость "Записок одного лица" к "Запискам сумасшедшего" Гоголя (стиль, жанр, герой). "Рубленый слог" героя "Бобка" разительно напоминает стиль дневника Поприщина. Почти аналогичным образом мотивируются фантасмагоричные видения героев обоих произведений. Поприщин так удивляется изменениям, происходящим с ним: "Признаюсь, с недавнего времени я начинаю иногда слышать и видеть такие вещи, которые никто еще не видывал и не слыхивал". Литератор в "Бобке" заявляет о себе: "Со мной что-то странное происходит. И характер меняется, и голова болит. Я начинаю видеть и слышать какие-то странные вещи".
Повествователь охотно уснащает свой рассказ каламбурами, сентенциями, обобщенными суждениями (о сумасшествии, удивлении, например). Они нередко имеют реальную основу. Полемические намеки ощутимы и в таком размышлении: "Не люблю, когда при одном лишь общем образовании суются у нас разрешать специальности; а у нас это сплошь. Штатские лица любят судить о предметах военных и даже фельдмаршальских, а люди с инженерным образованием судят больше о философии и политической экономии". Среди "штатских лиц", судящих о фельдмаршальских предметах, безусловно должен быть назван социолог А. И. Стронин (1827–1889); рецензия на его книгу "Политика как наука" была помещена в том же номере "Гражданина", что и "Бобок". Достоевский полемизирует с книгой Стронина в статье "Мечты и грезы". "Люди с инженерным образованием", занимающиеся философией и политической экономией, это главным образом H. К. Михайловский, учившийся с 1856 по 1863 г. в Петербургском институте горных инженеров, и, видимо, П. Л. Лавров, обучавшийся с 1837 по 1842 г. в Петербургском артиллерийском училище и затем преподававший высшую математику сначала в том же училище, а потом в Артиллерийской академии.
Литературные мнения "одного лица" полемичны и резки. Они всецело отражают эстетико-литературную позицию Достоевского, его особенное понимание "реализма в высшем смысле", полемику с "утилитарным" взглядом на искусство, суть которого Достоевский в наиболее окарикатуренном виде определил в статье "Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах" (1864).
"Философия" героя рассказа Клиневича, его жизненное кредо выражены в ясных, откровенных, предельно циничных словах, с которыми он обратился к соседям по кладбищу, призывая их перестать "стыдиться": "Я предлагаю всем провести эти два месяца как можно приятнее и для того всем устроиться на иных основаниях. Господа! я предлагаю ничего не стыдиться!".