- Какимъ образомъ, генералъ? Мы, женщины, не распредѣляемъ богатства міра, это удѣлъ мущинъ, - сказала она и посмотрѣла на него робко, прикрывъ на половину глаза вѣками, но посмотрѣла пристально и продолжительно, а потомъ медленно наклонила голову, опустивъ глаза внизъ. - "Мнѣ нравится, что онъ не прямо набрасывается на предложеніе, - думала она. - У него есть тактъ, уваженіе ко мнѣ, а вѣдь это можетъ-быть и есть любовь… Но я должна помочь ему. Онъ пришелъ, быть-можетъ, съ искреннимъ чувствомъ, а я, - бѣднымъ женщинамъ и при искренней любви нужно не забывать разсчета, - а я пришла сюда съ разсчетомъ. Я помогу ему начать говорить о дѣлѣ".
- Но мы въ плѣну у васъ… Только вы можете дѣлать насъ счастливыми… Богатство само по себѣ - нуль и его охотно промѣняешь на счастіе, на любовь, - сказалъ онъ съ чувствомъ и вздохнулъ опять. Онъ вспомнилъ жену, домашнюю скуку, буржуазность любви, которую устраивалъ для него полицеймейстеръ, а передъ глазами - такая чудная, тихая ночь и рядомъ съ нимъ такая красавица, такая умная дѣвушка, а не вѣтреная кукла, - онъ вздохнулъ и посмотрѣлъ опять на нее. Ему стало дасадно, что онъ ведетъ разговоръ какъ робкій юноша, а не какъ солидный человѣкъ, который сознаетъ свою силу, свое положеніе и, потому, не отклоняясь въ сторону, прямо повелъ разговоръ въ цѣли. - О чемъ вы задумались? - спросилъ онъ тихо, удивляясь, почему онъ это спросилъ, такъ какъ хотѣлъ спросить, говорилъ ли ей полицеймейстеръ о его любви къ ней.
- Я задумалась надъ вашими словами, генералъ. Вы сказали, что мы, женщины, дѣлаемъ счастливыми васъ и что за это счастіе вы готовы отдать намъ все. Правда ли это? - сказала она, не поднимая головы и продолжая смотрѣть внизъ.
- Правда! Глубокая правда!.. Что бы я не отдалъ, чтобы…
- Чтобы? - спросила она и потомъ, такъ какъ вопросъ показался ей немного навязчивымъ, быстро продолжала. - Развѣ вы, генералъ, лишены любви и счастія?… Вы несчастливы? - И въ голосѣ ея было слышно участіе, и она подняла голову и мягко смотрѣла ему въ лицо своими бархатными глазами, которые при лунѣ были еще бархатистѣе.
- Очень, очень несчастливъ! - съ грустью въ голосѣ говорилъ онъ. - Я богатъ, я первое лицо въ городѣ, но мнѣ не достаетъ… многаго… Я несчастливъ въ семейной жизни, но я не въ силахъ измѣнить ее… Жена моя стара, капризна. У меня нѣтъ дѣтей, на которыхъ бы я могъ излить хотя отчасти любовь моего сердца… Да, я несчастливъ! - окончилъ онъ и глубоко вздохнулъ.
Она молчала. Онъ посмотрѣлъ на нее. Глаза ихъ встрѣтились. Онъ прочелъ въ нихъ болѣе чѣмъ сожалѣніе къ нему, и его задумчивое лицо вдругъ прояснилось. Онъ смѣло придвинулся къ ней и, съ протянутою рукой, смотря на нее, сказалъ:
- Сдѣлайте меня счастливымъ, Ирина Андреевна!
Она вздрогнула, улыбнулась и, не подавая руки, опять склонила голову и опустила глаза внизъ.
"Она обдумываетъ", подумалъ онъ и, желая облегчить для нея процессъ обдумыванія, заговорилъ плавно, увлекшись самъ, похоже на то, какъ говоритъ человѣкъ дѣйствительно влюбленный. Да онъ и былъ въ ту минуту влюбленъ въ нее.
- Я не могу предложить вамъ, вмѣстѣ съ моимъ сердцемъ, мою руку, - она, къ несчастью, не свободна и я не могу освободить ее, - но мое сердце, полное любви къ вамъ, уже ваше, если вы даже не примете его. Помните, какъ я увидѣлъ васъ въ соборѣ?… Съ тѣхъ поръ прошло пять мѣсяцевъ и вы каждый день, много и много разъ, являлись мнѣ. Дѣла, говорятъ, разсѣиваютъ мечту, но у меня мало свободнаго время, а я не могъ забыть васъ и не думать о васъ. Вы, какъ живая, прекрасная, стройная, съ огненными, бархатными глазами, постоянно стоите передо мной, Я не знаю, что и какъ вамъ говорилъ Мишуткинъ, но я радъ, что онъ устроилъ наше свиданіе, что я могу высказать вамъ свои чувства и услышать отъ васъ самихъ отвѣтъ… Полюбите меня, Ирина Андреевна! Я дамъ вамъ все, все, что въ моихъ силахъ и власти. Клянусь вамъ, вы были бы моей женой, еслибы… еслибы вы были согласны, - окончилъ онъ съ грустью и опять протянулъ къ ней руку.
"Отчего онъ не холостой или не вдовецъ? - думала она, все также сидя съ опущенной внизъ головою. - Какъ бы я любила его! Какъ была бы счастлива! За что мнѣ не дано счастья? За что я должна быть только любовницей его, только содержанкой?…" Сердце ея сжалось, кровь отхлынула отъ него, ударила въ голову, грустная улыбка показалась на лицѣ и она подала ему свою руку.
Онъ осторожно пожалъ ее и медленно, какъ бы давая ей возможность взять руку изъ его руки, поднесъ ее къ губамъ и поцѣловалъ; потомъ посмотрѣлъ ей въ лицо, наклонилъ осторожно ея голову, приблизилъ къ себѣ и, подъ вліяніемъ вдругъ разлившагося огня въ его тѣлѣ, прижалъ ее въ себѣ, цѣловалъ ея лицо, жалъ руки и скоро говорилъ:
- Вы блѣдны!.. Вамъ холодно?… Вы боитесь?… Не бойтесь… Я не молодъ, но и могу, - да, могу навѣрно, - любить горячо и сильно… Я буду благодарнѣе юноши за вашу любовь… Я охраню васъ лучше юноши отъ житейскихъ невзгодъ, я дамъ вамъ больше, чѣмъ онъ, наслажденій въ жизни…
Его теплота сообщилась и ей. Ей было хорошо. Его ласки, его слова были пріятны ей, - она успокоилась. Она посмотрѣла на него какъ на друга, какъ на любимаго человѣка, который тоже любитъ ее и которому она можетъ довѣрить все, и начала говорить о томъ, что наиболѣе было дорого ей, что и заставило ее быть съ нимъ сегодня, почти полюбить его.
- Я тоже люблю васъ, - прошептала она. - Я долго думала. Я думала и о томъ, что вы женаты, что я могу быть только вашей любовницей, а не женой…
Она остановилась, невольно вздохнула, невольно же сжала крѣпче его руку и ближе склонилась къ нему. Онъ горячо и нѣсколько разъ поцѣловалъ ее.
- Я люблю васъ и рѣшилась на все… Не обижайте же меня! - сказала она немного погодя и слезы крупными каплями потекли изъ ея глазъ, а ея руки еще крѣпче жали его руку.
- Дорогая моя! - горячо цѣлуя ее, говорилъ онъ. - Все, все, все, что только угодно тебѣ, все будетъ для тебя. Твое слово - законъ!.. Предъ закономъ я научился быть нѣмымъ и покорнымъ, такимъ же я буду для тебя…
VII.
- Знаете, генералъ, какъ я надумала устроить мою жизнь, чтобы можно было любить васъ и чтобы меня никто не обижалъ? - весело, довѣрчиво и шаловливо говорила она ему, немного погодя. - Люди злы и любятъ обижать, особенно женщину, а тѣмъ болѣе, когда она только любовница. - Она вздохнула, но вздохъ былъ искуствененъ.
- Къ несчастію, это правда. Но я оберегу тебя, не бойся, - сказалъ онъ.
- Но вы послушайте, генералъ, что я придумала. Вы прикажите найти для меня хорошую квартиру и прикажите прибить на ней вывѣску: "Пансіонъ для приходящихъ благородныхъ дѣвицъ". Въ этой квартирѣ я буду жить и пансіонъ будетъ мой. Я, вѣдь, гувернантка, - почему же мнѣ не открыть пансіонъ… Мнѣ это даже дивизіонный совѣтовалъ… При пансіонѣ я не буду ни отъ кого въ зависимости и буду, не опасаясь чужаго глаза, любить васъ… Правда, такъ хорошо будетъ? Хорошо придумала ваша Ирина? - спрашивала она довѣрчиво и шаловливо, какъ спрашиваетъ у будущаго мужа влюбленная въ него дѣвушка.
- Отлично, отлично! - отвѣчалъ онъ. Онъ улыбался и былъ сильно доволенъ. Губернаторская любовница должна быть не только красавица, но и умна, и занимать солидное положеніе въ обществѣ, а кто же можетъ быть лучше, умнѣе женщины, живущей такимъ солиднымъ, требующимъ ума, трудомъ, какъ трудъ директрисы, начальницы и владѣтельницы пансіона?
- Видите, генералъ, какая я умница, какая хитрая!..
- Я сейчасъ говорилъ вамъ, что еще могу потягаться съ молодежью, - сказалъ онъ шутя, пожимая и часто цѣлуя ея руку, - но въ одномъ мнѣ приходится пасовать передъ ней.
- Въ чемъ, мой генералъ? - съ шаловливымъ испугомъ, сжимая его руку и устремивъ на него удивленно-смѣющіеся глаза, вскрикнула она.
- Я не обладаю терпѣніемъ молодости, - болѣе серьезно отвѣтилъ онъ.
- Яснѣй, мой генералъ! - бойко командовала она.
- Дѣло въ томъ, что молодость легче насъ увлекается, скорѣй влюбляется, но она терпѣливѣе насъ можетъ ждать… блаженства любви… А мы… мы не такъ скоро воспламеняемся, для насъ нуженъ и умъ, и красота, и элегантность - все, что въ васъ есть, чтобы наше сердце забилось любовью; но за то намъ трудно удерживать возбужденную любовь, для насъ - пытка ждать и ждать…
- Но вѣдь теперь постъ, седьмая недѣля, генералъ! "Духъ же цѣломудрія, смиренномудрія, терпѣнія…", помните, генералъ?
- А далѣе? - усмѣхнувшись спросилъ онъ.
- Далѣе?… Но не такой, не такой любви, генералъ… Не грѣшите, мой генералъ! - ласкаясь и смѣясь, громко говорила она. Ей нравилась его нетерпѣливость; ей казалось, что теперь онъ влюбленъ въ нее не только чувствомъ и умомъ, но и горячею кровью сердца.
- Положимъ, допускаю, хотя это, право, тяжело - смиренномудріе и терпѣніе - на всю седьмую недѣлю… Ну, а потомъ?… Пока успѣютъ пріискать квартиру, устроить ее…
- Пока я перебью сердитую рѣчь генерала и попрошу его слушать, что далѣе я придумала. Я завтра же ѣду къ сестрѣ,- она гувернанткой въ деревнѣ у Тулубьевыхъ, отъ города пятнадцать верстъ. Вернусь я вмѣстѣ съ сестрой на первый день и остановимся въ гостиницѣ. Затѣмъ я объявлю генералу, - не моему нетерпѣливому генералу, - что больше я не гувернантка, что открываю свой собственный пансіонъ, что у сестры и у меня есть на это деньги, что я уже ищу квартиру для пансіона, и т. д., и т. д.
- А что же далѣе? - спросилъ онъ опять улыбнувшись.
- Что далѣе?… Нетерпѣливый генералъ можетъ быть на второй день у насъ съ визитомъ и я его познакомлю съ моей сестрой; она премилая старая дѣва, - все такъ же весело и шаля, продолжала она.
- Я могу быть съ визитомъ въ первый день, - серьезно сказалъ онъ.
- Ну, а я васъ прошу на второй день, на вечерній чай, - да?
- И вы?…