Все поспешно пошли из передней вслед за вытолкнутым уставщиком. Пошел и Набатов, крепко стиснув зубы и стараясь спрятать от Чижова свои сжатые кулаки.
Пробило уже десять часов, когда мастеровые вышли от Чижова и разошлись по домам, порешив спать до утра.
- Ведь не станет же он нас всех драть, - рассудили они. - Сегодня он сердит, а завтра ведь уходится же его сердце.
XV
"Злодей! - думал Набатов, сердито шагая к своему дому. - Попадешься ты мне в темную ночь в каком переулке".
Упреки эти относились к Чижову, на которого Набатов перенес свою злобу во время болезни Наташки. Вид ее страданий, которых единственною причиною Набатов считал Чижова, забыв, что сам он своей жестокостью много увеличил их, постоянно поддерживал и разжигал в нем упорную ненависть. С сердцем, полным злобы, весь погруженный в свои мрачные думы, подходил Набатов к своему дому и вздрогнул всем телом, когда увидел, что у ворот его дома кто-то стоял, прислонившись к ним. Скоро он разглядел, что это был Гриша, и сплюнул в сторону.
- Что, дядя, робить? - спросил его Гриша.
- Нет, уволил, - процедил Набатов и, войдя в ограду, сел на нижней ступеньке лестницы.
- Так я ино домой пойду? - сказал Гриша, все стоявший у ворот.
- Зайди, побаем, - пригласил его Набатов.
Гриша вошел и сел рядом с дядей. Несколько минут они оба молчали.
- Что за приказ такой вышел? - спросил Гриша. - Как этого прежде не было?
- А лешак их знает, что они там делают. Приказанье, сказывают, такое пришло, чтобы с вечера в воскресенье фабрику в действие пускать, - сердито проговорил Набатов. - Ишь, варнаки, хомутаются над нами всячески, готовы из нас и жилы-те вытянуть, не то ли что чего.
- Однако! - произнес Гриша в раздумье и потом прибавил, поглядев на дядю: - Что, небось, Чижов ягал на вас во все горло, как вы отпрашиваться пришли?
- Уж ты бы лучше не поминал его, - с гневом сказал Набатов, оборачиваясь к Грише. - Уж так тому не быть, чтобы я с ним за все как есть не рассчитался! Поплатится он мне своими боками за все мое горе и за весь мой срам.
Гриша поглядел на него с удивлением.
- Да что он тебе сделал? - спросил он.
- Как что? А ты думаешь, не срам это моей голове, что Наташка ребенка принесла? Разве это мне не обида? Да повесить его за эти дела мало! - горячился Набатов, вставая с места.
Гриша только теперь понял, в чем дело, и в душе согласился с дядей, что Чижов и в самом деле стоит виселицы.
- Кровь ведь они нашу пьют, - говорил Набатов, стоя перед Гришей, - в работе нас морят, вот словно скотину, да еще и девкам-то нашим житья от них нету. Ведь сам ты видишь, на чего теперь у меня Наташка-то похожа стала. Тень одна осталась от нее. Ох-х! - простонал Набатов, садясь на прежнее место и подпирая голову рукой.
Гриша молчал, не зная, что отвечать на это. Молчал и Набатов. В избе что-то стукнуло; он вздрогнул и, подняв голову, слушал… Но стук не повторился, и все стало тихо попрежнему.
- Не поверишь ты, - сказал Набатов, не переставая слушать, - что я вот только того и жду, что Наташка умрет… хоть и зачала она ходить по избе, а все видно, что через силу. А коли она умрет, - добавил он глухо, - я ему голову сверну, потому всему злу он причиной.
- Полно, дядя, что ты! - сказал Гриша, поглядев на Набатова, и потом прибавил тихонько: - Ведь не силой же он взял?
- А я почём это знаю, может, и силой; от нее ведь теперь ничего не узнаешь. Сперва, может, и силой, а после уж что? После уж и сама пошла… Дурак я был, что бабьему уму поверил, одну девку оставлял по-ночам, вот оно что и вышло, - сокрушался Набатов.
- Почему ты не женился, дядя? Ведь ты еще молодой овдовел?
- Жениться я спервоначалу и думал было, да все боялся, что баба попадет недобрая, Наташку жалел.
И вдруг Набатов замолк, увидев, что в избе отворилась дверь. На крыльцо вышла Наталья и спросила у отца, станет ли он ужинать. Было уж с неделю, как бабушка ушла от них, и Наталья сама принялась за хозяйство, хотя еще и не чувствовала себя совершенно здоровой.
- Пожалуй, изладь на стол, - сказал ей Набатов, - мы вот с Гришей поедим.
- Ты разве не ужинал еще? - удивился Гриша.
- Нет, только было хотел, как прибежали наряжать на работу, я так и ушел.
И Набатов встал и, умыв на крыльце руки, пошел в избу, пригласив с собой Гришу. Перед ужином Набатов выпил сначала сам рюмку водки, потом подал Грише. Тот стал было отнекиваться.
- Пей! - сказал ему Набатов. - У меня выпить можно, ты у другого кого не пей, а у меня завсегда можно.
После ужина дядя и племянник еще посидели на крыльце, толкуя о подступающей страде. Во всех домашних делах Гриши Набатов стал принимать живейшее участие с тех пор, как он обратился к нему с просьбой помочь ему, и советовал, как и что лучше сделать.
- Вот даст бог, женишься на осень, а заведешь хозяйку в доме, так жить тогда тебе не в пример лучше будет, - сказал Набатов Грише на прощанье.
- Как я и женюсь? - печалился Гриша. - Ничего-то у меня нету, ни одежды, ни скота, ни живота.
- Не тужи, это все дело наживное, - отвечал Набатов, сходя с крыльца и направляясь к своим саням под навесом.
Но долго не могли уснуть в эту ночь дядя и племянник, думая каждый о своем.
XVI
Наступила сенокосная страда, и после Петрова дня мастеровым дали две недели времени на страду. Все они пользовались сенокосной землей и спешили, сколько могли, кончить все свои работы в эти две недели. Перестали дымиться фабричные трубы, и Кумор опустел и затих на это время, и только по вечерам он несколько оживлялся песнями возвращавшихся с покосов баб и девок с граблями и косами на плечах. У некоторых из мастеровых делались помочи, и тогда песни и пляски продолжались всю ночь. Груня, давно уже кончившая свою тысячу кирпичей, тоже выпросила у матери помочь и накануне назначенного дня, собираясь идти сзывать на помочь своих подруг, сказала матери, что она зайдет по Наталью Набатову, что Наталья выздоровела и уж сама носит воду.
- Что же, позови, - согласилась Галчиха, - оно хотя и не след бы тебе с ребятницами знаться, да уж грех ее бей, пусть придет. Отца у нее жалко.
Груня в прежнее время была очень дружна с Натальей. Когда же дошли до нее слухи, что Наталья загуляла, и когда Груня, увидавшись с нею, сама стала подозревать, что слухи эти справедливы, она спросила у Натальи, правду ли говорят про нее.
- Пустяки, напраслина одна, - ответила Наталья, отворачиваясь от пытливых глаз Груни. - Мало ли что бают!
- То-то пустяки, а коли правда это, то я тебе больше не подружка, так и знай! - горячо сказала Груня.
После этого разговора Наталья заметно стала удаляться от Груни, не звала ее к себе и сама перестала ходить к ней. Груня же оскорблялась в поведении Натальи не тем, что Наталья загуляла, - девки, уж дело известное, завсегда гуляют, надо же, чтоб было чем помянуть свою девичью волю, - а тем, что загуляла она не со своим братом, да еще и с женатым человеком. Между классом мастеровых и служителей всегда существовал упорный и непримиримый антагонизм, особенно сильный между мужчинами и поддерживаемый кичливостью служителей, получавших большее вознаграждение за свой несравненно более легкий труд, которое давало возможность иметь и лучшие дома, и лучшую одежду, чем могли иметь мастеровые. Предпочтение, оказываемое помещиком служителям, заставляло их думать, что они более полезны, чем мастеровые, и давало им повод гордиться и кичиться перед ними своим мнимым превосходством. Мастеровые же, завидуя в душе огромным, по их понятиям, привилегиям, какими пользовались служители, платили им за их пренебрежение и кичливость затаенной, но тем не менее упорной ненавистью. Антагонизм этот был отчасти присущ и Груне и еще более усилился вследствие наглых требований Чижова. Все это имело влияние на ее отношение к Наталье в последнее время.
Наталья сидела у окна, выходившего на двор, и глядела на воробьев, скакавших под окном по навесу над крыльцом, куда она выбросила несколько хлебных крошек. При входе Груни она вздрогнула всем телом, и кровь на мгновение обожгла ее бледные щеки. Машинально взялась она за чулок, отодвинувшись от окна, и не поднимала глаз на свою сердитую подружку. А та до того была поражена худобой и страдальческим видом Натальи, что забыла даже помолиться на иконы, и, совершенно растерявшись, глядела на нее с выражением участия и сожаления, не зная, как начать разговор. Наконец, она села возле нее на лавку и спросила тихонько:
- Никак все еще хвораешь?
- Все, - ответила Наталья. - Грудь болит, кашель, дышать не могу.
И она опять повернулась к окну и, подпершись рукой, стала глядеть на него. Две слезы медленно покатились по ее лицу; навернулись слезы и у Груни.
- Не плачь, будет уж убиваться-то, - сказала она ласково, - и то уж вся высохла, только кожа да кости остались.
В ответ на это Наталья громко зарыдала и припала головой на колени своей подруги. Та не вытерпела и сама заплакала.
- И что с тобой сделалось? - дивилась Груня, утирая слезы и гладя Наталью по голове. - Ни в речах у тебя, ни в чем ничего такого незаметно было. Как он, варнак, и подошел к тебе, чем тебя и улестил! Задарил-он тебя или что?
- Не брала я от него никаких подарков, - проговорила Наталья, немножко успокоившись и утирая лицо передником. - Так уж я и сама не знаю, что со мной сделалось.
- Да как же так, да с чего же? - дивилась и допытывалась Груня. - Полюбила ты его, что ли?