- Разве не помните, какую муку вам в прошлом году выдавали? Слежалась так, что топорами разрубали, в ступах комья толкли, однако брали и жрали, и никто из вас не поколел с этого хлеба. Эх ты, фершал, умная голова! Да в мужицком брюхе и долото сгниет без остатка, а не то ли, что такой хлеб. Ступай, ступай! Нечего тебе здесь делать. Я тебя слушать не стану.
Но Василий Иванович не уходил; он поднял свое стеколко и во всех закромах пересмотрел муку и давал бабам смотреть в стекло, продолжая убеждать их не брать муку, не трусить перед Архиповым, и объяснял им, почему и чем она вредна. Взятая из самого заднего закрома мука была рыхлая, но высыпанная из горсти на стол мука вся шевелилась и расползалась по столу мельчайшими пылинками, что можно было видеть даже простым глазом. Она вся кишела какими-то мельчайшими насекомыми. Бабы обступили стол, смотрели на муку и так, и в стеколко, ужасались, дивились, кричали и ругались.
- Да чертовки вы этакие, ведь эту муку я не выдавал вам, это остатки из заднего закрома, только лошадям даем, - кричал Архипов, проталкиваясь к столу сквозь толпу баб и стараясь рукой смести муку на пол.
- Захватите с собой и этой муки, - говорил Василий Иванович бабам, - и пойдемте к Нагибину, не урезоним ли его скорее. С этим аспидом, видно, не столкуешься. - Василий Иванович, опустив голову, пошел от амбара; бабы толпой пошли за ним.
- Ступайте, и я домой уйду! - крикнул им вслед запасчик. - Скоро и обедать пора, - он стал запирать дверь амбара.
Оставшиеся у амбара мужики и бабы пробовали было уговорить Архипова выдать им муку другую, но он отказал, сказав, что без записки от Нагибина сделать этого не может. Тогда и все остальные пошли в контору. Под навесом осталась только небольшая кучка самых робких и забитых, большей частью стариков и искалеченных рабочих, получающих пенсию мукой.
Крапивин вошел в контору и быстро, ни на кого не глядя, направился к отдельной комнате, где занимался один Нагибин. Бледный, взьолнованный, в выпачканном мукой платье, он смело прошел к этой комнате и отворил дверь. В двери он приостановился и, обернувшись, крикнул оставшимся в передней бабам:
- Идите за мной! Чего вы стали?
Николай Модестович медленно поднял свою наклоненную над бумагами голову и, увидав Крапивина и входившую за ним толпу баб, густо покраснел.
- Это что значит? - спросил он, сдвигая брови.
- Да вот бабы принесли вам показать муку, какую им велит брать Архипов. А мука эта совсем не годится в пищу. Я объяснил им, что она вредная, и никто из рабочих не хочет ее брать.
- Вот погляди, батюшка Николай Модестович, понюхай, - совали женщины муку под нос Нагибину.
- Скотину кормить этим хлебом надо, а нам прикажи выдать другую, - говорили другие.
- Вот наши ребята хворают, пожалей ребят, будь отец родной, - молили самые робкие и несмелые.
- Напиши ты скорее приказ Архипову, чтоб выдал хорошую муку, ишь, без приказа он не отпускает, записку велел от тебя принести. Напиши ты скорее, родимый, ведь уж обед на дворе, а мы все еще свою дачу не получили, - кричали и молили бабы, обступая Нагибина.
Обеденный час уже пробил, и поспешно бежавшие обедать рабочие, узнав, что жены их пошли в контору, сбегались туда же. Скоро вся контора наполнилась бабами и мужиками. Так как было уже обеденное время, то все служащие рассудили, что лучше разойтись по домам. Остался один Назаров у своего стола, он ждал Василия Ивановича.
Придя в себя от ошеломивших его бабьих криков, Нагибин обратился к Василию Ивановичу с довольно спокойной укоризненной речью:
- Это значит, что вы взбунтовали рабочих, Василий Иванович, ворвались в присутствие с толпой баб…
- Да понимаете ли вы, Николай Модестович, что делать больше ничего не оставалось, что люди болеют и умирают от этого хлеба, что Архипов у вас упрямый и бессовестный осел. Он должен был сам доложить вам, что мука не годится, а он уверял в противном. Только ваше упрямство - и причина всего этого беспорядка. Напишите Архипову приказ о выдаче другой муки - и мигом все успокоится.
Василий Иванович, сложив вдвое пол-листа бумаги, подал его с пером.
Нагибин молча взял перо и с угрюмым лицом начал писать. Бабы застыли в немом ожидании. Крапивин с тоской следил глазами за его рукой. Нагибин писал не то, что было нужно: он писал донесение в главное управление о том, что фельдшер Крапивин взбунтовал рабочих, ворвался с толпой их в самом неприличном виде в присутствие и с угрозами требовал отмены сделанного им, Нагибиным, распоряжения о выдаче хлеба. Далее донесение гласило, что он должен был посадить Крапивина под арест, а рабочих приказать полицейским разогнать нагайками. Кончив донесение, подписавшись и проставив число, Нагибин молча подал Василию Ивановичу бумагу. Бабы и рабочие, отступившие от стола, ждали в молчании. Крапивин, едва взглянув на бумагу, положил ее на стол и, взяв другой полулист бумаги, сложил его и опять положил перед Нагибиным.
- Относительно этого как вам угодно поступайте, - сказал Василий Иванович, указывая рукой на донесение, а теперь пишите приказ скорее.
Нагибин, сдерживавшийся до сих пор, вдруг рассвирепел.
- Да вы с ума сошли! - закричал он, вскакивая с места. - Да что я вам - пешка какая, что ли? Эй, Вахрушев!
На это воззвание сквозь толпу рабочих поспешно стал проталкиваться полицейский, обыкновенно дежуривший утром в конторе. Рабочие расступались, пропуская его.
- Запереть Крапивина в темную! Да прежде вытолкай этих дур отсюда, - сказал ему Нагибин, тяжело отдуваясь. Гнев душил его.
Полицейский усердно принялся было заворачивать и выталкивать баб, но они увертывались и с возгласами: "Полегче, Спиридоныч, полегче!" - все теснее обступали Крапивина и Нагибина. Рабочие, смирно ожидавшие в соседней комнате, тоже начали перебираться в кабинет Нагибина, который он так важно величал присутствием.
- Это что же он писал-то такое? - обратилась Ефремова к Василию Ивановичу, показывая на исписанную четвертушку бумаги. - Запасчику, что ли?
- Нет, это донесение в правление, что я взбунтовал рабочих и что меня надо посадить в темную.
- Тебя-то в темную! - заорали бабы. - Да мы ни за что не допустим. Все мы постоим за тебя, родной ты наш, заступник наш единый. Нет, ты его не сади, Нагибин, худое ты дело затеваешь, - кричали бабы, обступая Нагибина, а в поддержку им начинали слышаться сердитые мужские голоса.
- Стыдно невинного человека в темную запирать!
- Сам жрешь хороший хлеб, а нам велишь худой давать, злодей!
- Тебя вот в темную-то запереть да покормить с недельку этим хлебом, небось, не то запоешь, изверг!
Возгласы и ругань становились все неистовее и грознее, и тщетно Нагибин кричал и ругался, призывая полицейских. Единственный находившийся в конторе полицейский Вахрушев был притиснут в угол толпой рабочих и не мог там пошевелиться.
- Послушай, Николай Модестович, пиши сейчас записку запасчику, и дело с концом, - сказал высокий чернобородый рабочий с фабрики, с лицом, покрытым сажей, на котором сверкали только белки глаз, положив руку на плечо Нагибину. Он только что протискался к нему сквозь толпу рабочих.
Нагибин обернулся и взглянул рабочему в лицо.
- А, это ты, Озерков! Хорошо, запомним, - и потом закричал, насколько мог, громко и грозно: - Не будет вам другого хлеба! Сказано: не будет - и не будет!
- Так не будет? - спросил Озерков, и его сильная рука снова опустилась на плечо Нагибина и на этот раз потяжелее первого. Нагибин слегка качнулся и сел на стул, возле которого стоял, но тем не менее снова закричал:
- Сказано: не будет - и не будет! И вон отсюда! Вон! Негодяи, бунтовщики, вон!
Озерков снова поднял руку, но за руку ему ухватился стоявший за ним мастеровой Шитов и удержал его.
- Я только тряхнуть его хотел хорошенько, - ухмыльнулся Озерков в свою кудрявую бороду, оглянувшись на Шитова.
- Помилосердуй, Николай Модестович, отдай приказ запасчику, - заговорил Шитов, слегка отстранив Озеркова рукой, чтоб быть ближе к Нагибину. - У меня жена брюхата, и я не хочу, чтоб она, как жена Сапегина, померла от вредного хлеба. Не станем мы эту муку брать и не станем.
- А, Шитов! - сказал Нагибин, взглянув на мастерового. - Ну, так еще раз говорю вам, что не будет другой муки, хоть с голоду подыхайте, подлецы, бунтовщики!
Общее недовольство и озлобление возрастало, все громче раздавались крики и ругательства по адресу Нагибина, все грознее становились угрозы мастеровых. Василий Иванович пробовал уговорить их, но его голос терялся, его слов не слушали. Река прорвала плотину, и было поздно останавливать ее.
- Ишь, ведь идол какой! - раздался вдруг громкий голос Озеркова. - Право, идол, да и только. Обойдемся мы, братцы, и без его приказа. Айда к амбарам все, силом заставим Архипова выдавать муку, вот покажем ему эту бумажонку и скажем, что это приказ, а читать не дадим.
Озерков, схватив со стола донесение Нагибина, замахал им по воздуху, приглашая всех выходить. Пошел Шитов, махнув безнадежно рукой на Нагибина, за ним пошли и все. Последним остался Василий Иванович.
- Выходи, выходи, Василий Иванович, нечего тебе тут делать, - говорил Озерков, подхватывая его под руку и выводя из двери. - Пусть этот идол проклятый сидит тут и строчит свои доносы, - прибавил он, запирая дверь торчавшим в замке ключом. - Ничего, пусть посидит, - прибавил он, усмехнувшись на протестующий жест Василия Ивановича, - умнее будет. А ты, друже мой, иди в больницу, я ведь оттуда в контору-то прибежал, и не знал даже, что тут деется.
- Зачем ты был в больнице? - спросил его Крапивин, медленно подвигаясь с ним вслед за выходившей толпой, гогочущей от удовольствия, что Нагибина заперли в конторе.