Иван Бунин - Том 1. Стихотворения. Рассказы стр 14.

Александр в Египте

К оракулу и капищу Сиваха
Шел Александр. Дыханием костра
Дул ветер из пустыни. Тучи праха
Темнили свет и рвали ткань шатра.

Из-под шатра с верблюда, в тучах пыли,
Он различал своих проводников:
Два ворона на синих крыльях плыли,
Борясь с косыми вихрями песков.

И вдруг упали вихри. И верблюды
Остановились: медленно идет
Песками змей, весь черный. Изумруды
Горят на нем. Глаза - как мутный лед.

Идет - и вот их двое: он, Великий,
И змей, дрожащий в солнечном огне,
Рогатый, мутноглазый, черноликий,
Весь в самоцветах пышных, как в броне.

"Склони чело и дай дорогу змею!" -
Вещает змей. И замер царь… О да!
Кто назовет вселенную своею?
Кто властелином будет? И когда?

Он, символ и зловещий страж Востока,
Он тоже царь: кто ж примет власть богов?
Не вы, враги. Грядущий бог далеко,
Но он придет, друг темных рыбаков!

<1906–1907>

Бог

Дул с моря бриз, и месяц чистым рогом
Стоял за длинной улицей села.
От хаты тень лежала за порогом,
И хата бледно-белою была.

Дул южный бриз, и ночь была тепла.
На отмелях, на берегу отлогом,
Волна, шумя, вела беседу с богом,
Не поднимая сонного чела.

И месяц наклонялся к балке темной,
Грустя, светил на скалы, на погост.
А бог был ясен, радостен и прост:

Он в ветре был, и моей душе бездомной -
И содрогался синим блеском звезд
В лазури неба, чистой и огромной.

7. VI.08

Саваоф

Я помню сумрак каменных аркад,
В средине свет - и красный блеск атласа
В сквозном узоре старых царских врат,
На золотой стене иконостаса.

Я помню купол грубо-голубой:
Там Саваоф, с простертыми руками,
Над скудною и темною толпой,
Царил меж звезд, повитых облаками.

Был вечер, март, сияла синева
Из узких окон, в куполе пробитых,
Мертво звучали древние слова.

Весенний отблеск был на скользких плитах -
И грозная седая голова
Текла меж звезд, туманами повитых.

28. VII.08

Долина Иосафата

Отрада смерти страждущим дана.
Вы побелели, странники, от пыли,
Среди врагов, в чужих краях вы были.
Но вот вам отдых, мир и тишина.

Гора полдневным солнцем сожжена,
Русло Кедрона ветры иссушили.
Но в прах отцов вы посохи сложили,
Вас обрела родимая страна.

В ней спят цари, пророки и левиты.
В блаженные обители ея
Всех, что в чужбине не были убиты,
Сбирает милосердый судия.

По жестким склонам каменные плиты
Стоят раскрытой Книгой Бытия.

20. VIII.08

Бедуин

За Мертвым морем - пепельные грани
Чуть видных гор. Полдневный час, обед.
Он выкупал кобылу в Иордане
И сел курить. Песок как медь нагрет.

За Мертвым морем, в солнечном тумане,
Течет мираж. В долине - зной и свет,
Воркует дикий голубь. На герани,
На олеандрах - вешний алый цвет.

И он дремотно ноет, воспевая
Зной, олеандр, герань и тамарикс.
Сидит как ястреб. Пегая абая

Сползает с плеч… Поэт, разбойник, гикс.
Вон закурил - и рад, что с тонким дымом
Сравнит в стихах вершины за Сиддимом.

20. VIII.08

"Открыты окна. В белой мастерской…"

Открыты окна. В белой мастерской
Следы отъезда: сор, клочки конверта.
В углу стоит прямой скелет мольберта.
Из окон тянет свежестью морской.

Дни все светлей, все тише, золотистей -
И ни полям, ни морю нет конца.
С корявой, старой груши у крыльца
Спадают розовые листья.

28. VIII.08

Художник

Хрустя по серой гальке, он прошел
Покатый сад, взглянул по водоемам,
Сел на скамью… За новым белым домом
Хребет Яйлы и близок и тяжел.

Томясь от зноя, грифельный журавль
Стоит в кусте. Опущена косица,
Нога - как трость… Он говорит: "Что, птица?
Недурно бы на Волгу, в Ярославль!"

Он, улыбаясь, думает о том,
Как будут выносить его - как сизы
На жарком солнце траурные ризы,
Как желт огонь, как бел на синем дом.

"С крыльца с кадилом сходит толстый поп.
Выводит хор… Журавль, пугаясь хора,
Защелкает, взовьется от забора -
И ну плясать и стукать клювом в гроб!"

В груди першит. С шоссе несется пыль,
Горячая, особенно сухая.
Он снял пенсне и думает, перхая:
"Да-с, водевиль… Все прочее есть гиль".

1908

Баба-Яга

Гулкий шум в лесу нагоняет сон -
  К ночи на море пал сырой туман.
Окружен со всех с четырех сторон
  Темной осенью островок Буян.

А еще темней - мой холодный сруб,
  Где ни вздуть огня, пи топить ее смей,
А в окно глядит только бурый дуб,
  Под который смерть закопал Кощей.

Я состарилась, изболелась вся -
  Десять сот годов берегу ларец!
Будь огонь в светце - я б погрелася,
  Будь дрова в печи - похлебала б щец,

Да огонь - в морях мореходу весть,
  Да на много верст слышен дым от лык…
Черт тебе велел к черту в слуги лезть,
  Дура старая, неразумный шлык!

<1906–1908>

Последние слезы

Изнемогла, в качалке задремала
Под дачный смех. Снесли небеса.
Зажглась звезда. Потом свежее стало.
Взошла луна - и смолкли голоса.

Текла и млела в море полоса.
Стекло балконной двери заблистало.
И вот она проснулась и устало
Поправила сухие волоса.

Подумала. Полюбовалась далью.
Взяла ручное зеркальце с окна -
И зеркальце сверкнуло синей сталью.

Ну да, виски белеют: седина.
Бровь поднята, измучена печалью.
Светло глядит холодная луна.

<1906–1908>

Христя

Христя угощает кукол на сговоре -
За степною хатой, на сухих бахчах.
Степь в горячем блеске млеет, точно море,
Тыквы светят медью в солнечных лучах.

Собрались соседки к "старой бабе" Христе,
Пропивают дочку - чай и водку пьют.
Дочка - в разноцветной плахте и в монисте,
Все ее жалеют - и поют, поют!

Под степною хатой, в жарком аромате
Спелого укропа, возятся в золе
Желтые цыплята. Мать уснула в хате,
Бабка - в темной клуне, тыквы - на земле.

<1906–1908>

Кружево

Весь день метель. За дверью у соседа
Стучат часы и каплет с окон лед.
У барышни-соседки с мясоеда
Поет щегол. А барышня плетет.

Сидит, выводит крестики и мушки,
Бледна, как снег, скромна, как лен в степи.
Темно в уездной крохотной избушке,
Наскучили гремучие коклюшки,
Весна идет… Да как же быть? Терпи.

Синеет дым метели, вьются галки
Над старой колокольней… День прошел,
А толку что? - Текут с окна мочалки,
И о весне поет дурак щегол.

1906–1908

Сенокос

Среди двора, в батистовой рубашке,
Стоял барчук и, щурясь, звал: "Корней!"
Но двор был пуст. Две пегие дворняжки,
Щенки, катались в сене. Все синей
Над крышами и садом небо млело,
Как сказочная сонная река,
Все горячей палило зноем тело,
Все радостней белели облака,
И все душней благоухало сено…

"Корней, седлай!" Но нет, Корней в лесу,
Осталась только скотница Елена
Да пчельник Дрон… Щенок замял осу
И сено взрыл… Молочный голубь комом
Упал ни крышу скотного варка…
Везде открыты окна… А над домом
Так серебрится тополь, так ярка
Листва вверху - как будто из металла,
И воробьи шныряют то из зала,
В тенистый палисадник, в бересклет,
То снова в зал… Покой, лазурь и свет…

В конюшне полусумрак и прохладно,
Навозом пихнет, сбруей, лошадьми,
Касаточки щебечут… И Ами,
Соскучившись, тихонько ржет и жадно
Косит спой глаз лилово-золотой
В решетчатую дверку… Стременами
Звенит барчук, подняв седло с уздой,
Кладет, подпруги ловит - и ушами
Прядет Ами, вдруг сделавшись стройней
И выходя на солнце. Там к кадушке
Склоняется, - блеск, небо видит в ней
И долго пьет… И солнце жжет подушки,
Луку, потник, играя в серебре…

А через час заходят побирушки:
Слепой и мальчик. Оба на дворе
Сидят как дома. Мальчик босоногий
Стоит и медлит… Робко входит в зал,
С восторгом смотрит в светлый мир зеркал,
Касается до клавиш фортепьяно -
И, вздрогнув, замирает: знойно, странно
И весело в хоромах! - На балкон
Открыта дверь, а солнце жарким светом
Зажгло паркет, и глубоко паркетом
Зеркальный отблеск двери отражен,
И воробьи крикливою станицей
Проносятся у самого стекла
За золотой, сверкающею птицей,
За иволгой, скользящей, как стрела.

8. VII.09

Собака

Мечтай, мечтай. Все уже и тусклей
Ты смотришь золотистыми глазами
На вьюжный двор, на снег, прилипший к раме,
На метлы гулких, дымных тополей.

Вздыхая, ты свернулась потеплей
У ног моих - и думаешь… Мы сами
Томим себя - тоской иных полей,
Иных пустынь… за пермскими горами.

Ты вспоминаешь то, что чуждо мне:
Седое небо, тундры, льды и чумы
В твоей студеной дикой стороне.

Но я всегда делю с тобою думы:
Я человек: как бог, я обречен
Познать тоску всех стран и всех времен.

4. VIII.09