- Никак нет. Так что в обозе при спуске на мост одна телега повредилась: ось сломалась.
Взводный крикнул арестантам:
- Можете закусывать.
- Дозвольте по ветру! - спросил широкий арестант.
- Эх, ноженьки опять как разболелись! - сказал высокий бородач и, постлав старый халат, сел со стоном на землю и стал рассматривать свои раны.
Взводный крикнул Иванову.
- Проводи, которые до ветру. А вы - Егоров, Мищенко, Нефедов, Сашкунов! По краям дороги на часы. А што это за старичонко лезет там из-под косогора? Эй - ты! Старый хрен! Назад! - крикнул взводный деду-пасечнику, и дед исчез в кустах, а взводный обратился к арестантам: - А ну, покажи ноги. Ты опять их нарочно размозолил? - закричал он на бородача. - Хоть до кости сотрешь - сказал, на подводу не пущу…
- Ей-Богу старая рана, восподин взводный! - ответил бородач просительно, и в глазах его блеснули робкие, правдивые слезы.
Взводный отвернулся и наклонился к ногам бледнолицего чтобы лучше видать его раны под обручами кандалов.
- А ты табаку опять насыпал в рану, штобы разъедало? - И рассердился. - А ну, у кого раны на ногах - подсушить на солнышке… Неча, неча! Развязывай!
Бородач распутал грязные онучи, вытянул ноги на солнце и лег на свой зипун.
- Восподин взводный! - взмолился Васька Слесарь. - Я никогда не лукавлю… Ну, только што дозвольте мне с бабой повидаться. У ней гребешок есть: вша меня долит, с печали, надо быть, напала. И надо починиться. Вот тут вот сзади - штаны порвамши…
Почти со злобой потребовал Бочкарь у взводного:
- Дозвольте наших баб сюда. Взводный!.. Повидаться только. Надо до зла горя!
Взводный пристально взглянул на могучего и молодого каторжанина и невольно уступил перед его взглядом.
- Дыть тут опять у вас начнется спор либо скандал какой, - начал было взводный. - А я за всех в ответе. Какая твоя баба?..
- Незаконная… Анисьей звать.
- Вот вам моя голова в заклад, восподин взводный! - суетился Васька.
- На што мне голова твоя? Твоя голова теперь гроша не стоит, а мне на каторгу не охота из-за вас идти. А бабу только пусти сюда…
Матвей взглянул на взводного умоляюще и угрожающе.
- Ну, дозволь, слышь! Мы только повидаемся…
- После суда мы только однова свиделись вчера на этапе и то не удалось поговорить…
- Не дозволили, - поддержал Матвея Васька.
- А кто виноват? - строжился взводный. - Кто вчера затеял скандал? И сегодня опять, сперва слезы, а потом до драки доведете. Знаю я вас коротенько. Теперь нечего тут разбирать: кто кого у вас подвел под каторгу… Суд присудил, а наше дело - маленькое.
- Ну, слышь ты! Дозволь! - уже просил Матвей покорно. - Может, в последний раз повидаться доведется. Может, и вправду нас разлучат теперь навсегда. Они же вот тут близко, во втором отделении, бабы наши.
- Восподин взводный! - вступился Митька Калюшкин. - Ничего не будет. Все будет теперь спокойно. Ей Богу: повидаются, тихо мирно и баста. А мне, - он продолжал ласковой скороговоркой, - Гармошку бы мне, восподин взводный, выхлопочи, Бога ради! Мне больше ничего не надо. Я тут буду всех мирить и веселить. Дозволь гармошку мне сюда, пожалуйста, слышь!
- Ребята все притомились, вишь, сейчас уснут, - не переставая просил Васька. - А мы тут вот в сторонке повидаемся и больше ничего.
- Ну, смотрите же! - уступил, наконец, взводный. - Ежели што пять выйдет - тогда не хнычьте! Тогда на первом же этапе баб отшибут в другую партию.
- Ну, нет же, нет! - Матвей даже свирепо закрестился. - Вот те Истинный! Я вот прямо молчать буду…
- Иванов! - распорядился взводный. Иди приведи Анисью Епифановну и… как, твою-то?
- Анну Стратилатовну! - подсказал Васька Иванову.
- Еще просвирня там, Петровной звать, - сказал Митька Калюшкин - Куркова. И Яша, старичок. Рассыльный станового, бывший…
- Это который при кухне?
- Так точно! - подтвердил Митька. - Которого восподин начальник вчерася святителем назвал.
- Который шапку потерял?
- Так точно! - сказал Васька. - И человек он прямо даже, как святой… Действительно што понапрасну пострадал.
- Ну, будя болтать! - сурово оборвал взводный. - При кухне он, стало быть ему нельзя… Приведи этих двух баб и баста!
- Слушаю! - ответил Иванов, быстро поворачиваясь на каблуках.
Поснимавши шапки и отрывочно беседуя между собою, арестанты жевали поданную им в попутных селах милостыню, по временам осматривая, что у кого есть или меняясь разными кусками. Некоторые же, сняв рубахи, пристально рассматривали их, а евшие - ругались.
- Тут хлеб едят, а вы вшами торгуете!..
Рыжий продолжал рассказывать широкому:
- А я, слышь, в ту пору пел альта… Большой уже был, женатый, а пел альта. А потом однова псаломщик наш напился и не явился к службе. И вот мне, брат ты мой, апостола! Как вышел я на середину церкви… - взбодренный воспоминанием, он все восторженнее, почти захлебываясь смехом, усиливал свой густой бас, - Да как возгласил: "Апостола… Павла чтение!.." И сразу, понимаешь, басом! Откуда што бралось. Прямо, понимаешь - окна: дзинь, дзинь… Это я с альта-то! Дак потом - при архиерее смелости набрался. Как возгласил, да под конец как рявкнул!.. В архидиаконы меня сулили рукоположить. Ей Богу! И даже на мою плохую грамоту ноль внимания - вот, брат, службу какую загубил!..
Пока говорил рыжий, широкий все время порывался перебить его и, наконец не утерпел, начал рассказывать свое:
- А у… Сила у меня была какая, а!.. Когда в Казани я на Волге грузчиком работал - на плечах на этих фортепьяну выносил один. Дак доски-сходни ломались поло мной. А однова поспорили с товарищем: кто больше груза унесет? Поднял он два пятипудовика муки и говорит - клади еще. Ну, положили ему третий: значит, пятнадцать пудов. И брат ты мой, как шагнул - нога у него: хрусть! Сломалась. А я несу и ноги двигаю таким манером, штобы ни Боже мой - штобы на одну не стать. А надо так идти, будто обеими идешь сразу. Ну и нас таких там только два осталось, - и он припомнил с радостью, - Снесешь, понимаешь, тюк - целковый заробишь, полбутылки опрокинешь через горлышко, ну, пирога возьмешь - закусишь и на песке лежишь, пока опять наймут. Дак мы опосля уже мелочь не носили. А вот лежим на песке, спим, а на подошве мелом пишем: рубль… Значит, дешевле не буди нас, а разбудишь, значит, по рублю плати. Потому наш уговор на подошвах. Лень было разговаривать…Бывало надоест в Казани, сядешь на плоты да в Астрахань! А там наскучает - поднимешься да куда-нибудь на Каму! Я все по рекам любил работать. Никто даже и пачпорта не спросит. Вот жисть была, а?.. Вот была воля!
Он умолк и горько всхлипнул.
А рыжий продолжал свое:
- И вот, братец, в Соловках! Когда уж я там послушником был, приехала одна купчиха. Ну, краля, понимаешь, прямо нарисованная. А я там уж был заместо причетника. И вот, понимаешь, случилось же эдакое!.. Черт тут, как ли, сам не знаю. Ну, просто, брат ты мой, не мог стерпеть. Провожал ее по лесу к старцу одному. И… Понимаешь…
Он прошептал что-то с испугом в глазах. Потом, всхлипывая, махнул рукой и умолк.
Между тем, Васька Слесарь страстно уговаривал Матвея:
- Не квели бабу! Понял ты? И неча теперь ее обнадеживать, раз абакат сам тебе сказал, что, значит, срок пропущен. А только, стало быть, одна надежда: будут оне себя хорошо содержать - ну, три года от силы подержут, а там на поселение. А может не то какой манифест. А вы же люди еще молодые…
- Ну, ни кого же я не убил? - горько и сильно говорил Матвей, - И даже, и намерения не было убить. Только зря болтал. И сам теперь не знаю: может, взаправду камедь играл. За што же девять лет мне каторги?..
- А мне за што шесть лет? - подскочил Митька. - Ведь я-то уж, можно сказать, от сердца дурака валял, ей Богу! Ведь я же думал, што мы маскируемся, балуем. Ну, Василию, понятно, по второму разу. Будто, што веры ему нет. Дескать - деньгодел. А я?
- А бабе моей за што пять лет дадено? - горячо и, будто утешая, шептал Васька. - Ну-ка!.. Она же всех остерегала. Останавливала от игры этой дурацкой…
Бочкарь взволнованно схватил себя за грудь.
- Ну, Анисью же потопил я как последний сукин сын!.. Я же их, судей, от сердца на суде просил: меня пусть одного засудят хоть на пятнадцать, хоть бессрочно, только бы ее ослобонили. А ты вчера всю вину на нее свалил. Дескать - она всему виной. Богатой, дескать, быть захотела…
- Ну, погорячился, - оправдывался Васька. - Понятно, мне мою бабу тоже жалко. А твою топил на суде сам пристав, за обиду, што его от должности отставили.
- Нет, а ты вчера словами эдакими: дескать, потаскуха, всех запутала…
Васька уже не мог сдержать злобы и зашипел:
- А што неправда, што, конечно, она нас всех запутала! Ей, видишь ли, надо было столбовой дворянкой быть…
- Ну, и опять же ты зачинаешь! - крикнул Митька Ваське. - Вот доскандалитесь - баб ваших угонят в другую партию.
Васька неистовым шепотом продолжал:
- Ну и пускай угонят! А только што я за правду голову отдам на отсечение…
- Какая правда? - заорал Бочкарь, - Где правда твоя, ну?
Васька заерзал от злости и от страха.
- А твоя какая правда? Кто погнал нас на Вавилину заимку? Кто начал разыгрывать начальство, а?.. А кого Вавилина сноха сблазнила, как утенка, а? приехал на заимку дело делать, а увидал бабу-перекрасу - угорел. А когда суд пришел - ты всем нам приказал показывать: дескать, знать мы ничего не знаем! Дескать были выпимши, машкировались. Где же она правда, а? Вавила с бабой всех разбойников перевязал. Срамота, ведь!
Бочкарь сжал кулаки и загремел цепями, но Митька схватил за шиворот Ваську и отшвырнул его в сторону.