- Чем кончится? - Письмом… Да, родимушка, письмо печальное. А ну-тка: чем сердце успокоится? - Дорога. Дальняя… И, видать, ты в бубновый дом попадешь.
Откидываясь от стола, просвирня многозначительно и мягко улыбнулась.
- Ничего. Молись Господу. Ты поедешь туда, куда тебе принадлежит.
Но Анисья растревожилась и голос ее стих.
- А письмо, сказала ты, печальное?.. И какой это бубновый дом?.. А может быть, они сегодня врут, карты твои? - вставая с места пренебрежительно спросила Анисья.
Просвирня, собирая карты, ответила обиженно:
- Уж ежели теперь, на святках, врут, то больше им и верить никогда не надо…
Она медленно и важно стала снова тасовать карты, и лицо ее стало опять сосредоточенным, как будто спящим, но, появившийся в дверях Яша разбудил ее, сказав глухо:
- Здравствуй, Петровнушка!
- Здравствуй, Яшенька. Здравствуй, батюшка! - оживилась просвирня. - Что же ты в церкву-то сегодня не пришел? А у меня для тебя самая румяная просвирочка припасена была… Где она у меня осталась-то?.. Батюшки мои! Я ее так позабыла у клироса, на причалышке, перед иконой Великомученика Пантелеймона. Знаешь, где стою-то я?.. Ты сбегай-ка, возьми ключ у трапезника да сам и возьми…
- Ну, ладно уж. Гадай! - оборвала ее Анеисья. - Он и без просвирки не умрет…
Но просвирня заступилась:
- Да ведь он, небось, до просвирки-то и пищи не приемлет… Небось, еще не кушал ты сегодня, Яшенька?
- А ничего. Вот ослобонюсь - схожу, возьму, покушаю. Самовар скипел. Нести? - спросил он у Анисьи.
- Нет, обожди. Уходи, не мешай.
Яша беззвучно ушел, как и пришел, и видно было, что его давно не обижает грубость человеческая.
Раскладывая карты, просвирня глубоко вздохнула и сказала:
- Благочестивый он человек… Шестьдесят лет прожил и ни одного греха не имел с женщиной. Это, как Бог свят, я тебе говорю правильно.
- А ты откуда знаешь?.. - улыбнулась ей Анисья. - Ты что же, караулила его, што ли?
- Знаю, прости меня Господи! - твердо заявила Августа Петровна. - Я сызмальства его знаю. Сама к нему ластилась, бывало, сама, прости меня Господи. Его женой желала быть. Не довелося… Есть такие люди благочестивые, родимушка, а для нас, грешных, они вроде как дурачки… И Яшенька такой… Такой, родимушка.
- Ты совсем не думаешь о гаданье и у тебя опять на сердце мне удар какой-то падает, - вдруг рассердилась Анисья, - Не хочу я гадать. Врут твои карты!..
Просвирня тоже рассердилась.
- Нет, это значит у самой тебя мысли черные, родимушка! Разрумяненная в жаркой кухне Стратилатовна, вбежала с фартуком у щеки и залепетала:
- Ой, а посуду-то я еще не поставила на стол. А там, на кухне уже все собираются… Ноги, говорят, грязные - сюда не идут. Стаканчики-то винные ставит?
- Гневаться мне нечего, родимушка, - собирая карты, говорила просвирня, - А только карты у меня не врут… А мне домой идти пора.
- Ну, вот и разобиделась! - пропела Анисья и быстро приказала:
- Стратилатовна! Там в подполье пиво медовое в жбане. Неси-ка, я Петровнушке подам. И пирог неси и самовар.
Она открыла шкаф и достала две бутылки.
- Наливочки, Петровна, выпьешь?.. Посмотри-ка, у меня есть и церковное…
И просвирня засмеялась мелким, конфузливым смешком:
- Ой, што ты, родимушка, я ведь не пью… Разве уж церковного-то рюмочку…
- Стратилатовна лукаво усмехнулась в Фартук и, расставив посуду на столе, ушмыгнула на кухню, откуда доносился звук гармоники. Это Мотька Калюшкин, красильщик, заиграл там грустную и широкую русскую песню. И эта песня глубоко вошла в Анисью, взволновала, подняла ее, ударила по сердцу.
Повысив голос, поднесла просвирня рюмку и заговорила громко, точно пьяная:
- Ты только не сердись на меня, на халду! Я сама свой ндрав не одобряю. А мы выпьем, посидим. Песенку хорошую споем. Люблю, Петровнушка, повеселиться я!.. Эх, молодость пройдет и не увидишь. Красота завянет - не воротишь… Хорошо Митька играет, негодяй! Митя! Эй, кто там еще? Идите сюда в комнату!.. Разлюбезная ты рвань!
У просвирни побежали слюнки. Хихикнув, она тронула рукой губы, взяла рюмку и умиленно перекрестилась.
- Люблю и я грешница у веселого человека посидеть. Только, не дай Бог, если батюшке доспеется, что я тут сижу… Будь-ка ты здорова!
- Кушай на здоровье! Знаю, не любит ваш батюшка меня… Волком на меня сбуривает… А конечно! Кабы я была законной приставшей - в ножках бы моих валялся… Ну, ничего, мы подождем нашу судьбу…
Стратилатовна, внося пирог, смеялась:
- Ой, какой горячий! Руки жгет.
За нею следом Васька Слесарь внес жбан с пивом и корявым словом пошутил:
- Зато у меня холодное. Ядреное!.. Эх, пей - не хочу!.. Здорово была, Анисья Ивановна!
- Ну-ка, вы, поберегитесь! - расталкивая остальных, говорил Яша, внося кипящий самовар.
Разрезая пирог, Анисья здоровалась с входившими и угощала Августу Петровну.
- Здравствуй, Вася!.. Скушай-ка, Петровна, вот пирожного кусочек… Стратилатовна, подай-ка маслица. В шкафу!
Церемонно и сосредоточенно кушала просвирня, умиляясь. Порумянела, помолодела.
- Спаси те Бог, родимушка. Спасибо.
Вслед за Яшей вошел и гармонист Митька Калюшкин. Одетый чисто, в лакированных сапогах, в жилетке поверх рубашки и в пиджаке внакидку, он нес под левою рукой гармошку, а правой ворошил кучерявые намасленные волосы.
- Здравствуйте, Анисья Ивановна! Покорнейше благодарим за ваши приятности. Где тут можно музыканту сесть?..
- А усаживайтесь, где кому поглянется, - весело говорила Анисья и, увидев в дверях Лизаньку, прозванную за красоту Цветочком, радостно воскликнула:
- Лизанька! Вот умница предорогая! Как это тебя ко мне пустили?
Девушка была в цветастом сарафане и казалась ярким полевым цветочком, раскрывшим губки-лепестки в улыбке.
- А я убежала, будто к подружкам, - задыхаясь, вымолвила она и указала на подружек, шедших за нею следом.
Подружки ее, в разноцветных сарафанах, конфузливо прижались у порога, застыдились, закрывая фартуком лица и, испуганно шепчась друг с дружкой. Лизанька Цветочек их утешала, чтобы знали, что она тут главная:
- Да ничего… Никто не скажет! - и, захохотав, зажала рот передником, потом брезгливо вытянула губки, - А тады уйдем!
- Ежели я отпущу - уйдете, а то в каталажку засажу! - сказал Митька Калюшкин для красного словца.
- И их ты какой удалый! - огрызнулась Лизанька, - Не застрелил, а уж и зажарил.
- Да ты сыграй им - вот и не уйдут. Палкой не выгонишь! - посоветовал Слесарь.
Раздвигая гармошку, Митька вопросительно посмотрел на хозяйку и спросил:
- Можно сыграть?.. Хочется мне Лизаньку мою размотоластить… Ишь она зубастая какая!..
- А ты выпей сперва рюмочку, - подавая Митьке водки, улыбнулась девушкам Анисья.
И этот взгляд лучше музыки и крепче слов приковал Лизаньку. Нехорошие шли слухи об Анисье, а Лизаньке она мила была.
- Смочи своей тальянке голоса! - не унимался Васька Слесарь, поглядывая на пирог.
Бери пирога-то!.. Берите все! Подсаживайтесь девки!.. - расходилась, разворачивалась во всю широкую натуру загулявшая Анисья.
Митька, встряхивая кудрями, подбодрил ее:
- Эх, и хороша же наша Анисья Ивановна! Быть бы ей над нами, как у сказке, над разбойниками. Ну, за ваше драгоценное, Ивановна!
Он, мастерски и лихо откинул голову назад, мигом выпил свою рюмку.
- У-ух, и масляный у те, Митька, язычок! - сказала Стратилатовна, радостно всем улыбаясь.
- Ничего язык мой не стоит!.. Сколько я его трепал на днях - Лизаньку сватал - не поддается… Вот она, ишь, ухмыляется. - Митька указал на задорно улыбающуюся Лизаньку. - Дорого хотит узять за нее батька. Ну, только што хоть батька ейный и Ваня широкан, и все же таки я его переширю.
- Разбогател што ли? - наливая и поднося просвирне вторую, спросила Анисья низким голосом.
- А голова у меня на плечах на што?.. Хе-хе, я голову в заклад за Лизаньку отдам, а все-таки она будет моей. Верно, Лизанька?
- Много стоит твоя голова? - огрызнулась девушка.
- Лизушка!.. - грозно покачал головой Митька. - Ох, буду я богатый - ты собачкой подползешь за мной!
И грянул на гармонике, молодецки подпевая:
Эх, у меня кистень - монета,
Белый свет - моя казна.
И текут на свете где-то
Полны реченьки вина…
Яша стоял у косяка двери и смотрел на всех с сожалением, а Стратилатовна его жалела:
- Яша! Выпей рюмочку… Али пивца?
Яша даже замахал руками.
- Што ты, што ты! Для чего мне?
- Неужели не пьешь? - удивился Васька Слесарь. - Вон девчонки и те пьют, дурак Иваныч! Оно сладкое! Как выпьешь - хорошо на свете жить, как дома… Давай выпьем, водочки, а, старичок?.. А, сон-то свой, што прошлый раз нам рассказывал, вправду штоль видаешь, а?
- А што мне врать?
- И все про тоже? Про избушку, про скиты?
- А, конешно, про мою избушку…
- А правда, Яша, будто с тобой сам архиерей разговаривал? Али ты это врешь, а? - допытывался Васька.
- А што мне врать? - все также ровно и незлобиво говорил Яша. - Понятно, разговаривал. Он вот так вот стоял, а я вот эдак.
- Ну, и он, значит, тебя заметил?..
- А уж этого я не могу знать. Только в ту пору мне впервые приснился сон этот мой. Часовенка для спасения души… Избушечка такая. Да…
- Ну, выпьем за твою избушечку, Яша! - умиленно попросил Слесарь.
Но за Яшу снова заступилась просвирня:
- Да ведь он, поди, еще не кушал, а ты с вином.