- Обедня отошла… Сейчас приедет! - и заторопился с уборкой последней комнаты.
Одевался Яша всегда в длинный серый зипун, из арестантского сукна, подаренный ему приставом, подпоясывался тонким ремешком туго и высоко, под самой грудью. Борода у него вся седая и окладистая, в кольцах, а голова лысая, только на висках да на затылке бахрома. Лицо у Яши чистое, румяное, нес вздернутый, походка мягкая, беззвучная - всегда ходил он в валенках - зимой и летом. И всегда без шапки, даже удивительно, как зимой лысина не знобится.
Расставляя стулья, мягким тенорком напевал с беспечностью ребенка:
- Иисусе, сыне Божий! Сыне Божий, помилуй нас!
Внезапно остановил взгляд на царском портрете и, заметив пыль на нем, бросил веник, встал на стул и полою зипуна стал осторожно вытирать портрет. А сам продолжал напевать, все полнее вдохновляясь своим пением:
- А ай, слава тебе Боже наш, слава тебе-е.
И не заметил, как вошла, остановилась в дверях, с озлоблением посмотрела на него Анисья.
- Что ж ты, дурака валяешь? Обедня отошла, а он и в комнатах еще не вымел.
Одетая в теплый зимний салоп, в пуховую большую шаль, она взмахнула большой лисьей муфтой:
- Смотри, какую пылищу поднял! Мети скорей - сейчас люди ко мне придут! - и пошла в спальню, продолжая кричать, - Вот окаянный человек какой!
Яша соскочил со стула и, мечась по комнате, незлобиво передразнил:
"Окаянный, окаянный…" Называется, из церкви пришла.
Анисься же, выступив из спальни с полускинутою шубой, еще громче закричала:
- А чего же у тебя дверь была не заперта! Эдак ты опять воров запустишь!..
- Ну - вот: воров!.. Посмеют к тебе воры заглянуть.
- Бу-бу-бу… Бу-бу-бу. Бубнит чего-ето, шмель лысоголовый… Ну, иди, скорее, ставь самовар. Да сбегай к Стратилатовне - пусть ко мне придет.
- Ну, а Стратилатовну позвать - за ней и Васька Слесарь притащится… А там и Митька Калюшкин, а там и все опять…
Анисья налетела коршуном на Яшу:
- Ну, а твое какое дело? Какое твое дело? Я тут хозяйка али ты?
Но Яша все-таки ворчал:
- Воров боишься, а сама зовешь их. А я за все отвечай…
Анисья вдруг хорошим смехом засмеялась.
- Ну, и отвечай! Что же ты даром в царство небесное попасть хочешь? А раз мне в царство небесное нет теперь ходу, я хоть погуляю, как мне хочется… Ну, иди!.. Сейчас должна просвирня придти, - и она добавила, сурово усмехнувшись:
- И Матвей Бочкарев придет сегодня.
Яша даже рот раскрыл от изумления.
- Бочка-арь?.. Ой, Господи Иисусе!.. Ну, на што ты этого-то пускаешь?.. Ведь грех, грех!
- Грех, как орех: раскусил да в рот, - со смехом сказала Анисья, выпроваживая Яшу за двери.
Потом прибрала скатерть, навела порядок, прибрала на столах по-своему, остановилась перед зеркалом.
- У-у, рожа как раскраснелась!.. Ну-ка, Мотька! Я тебя сегодня раззадорю, окаянный! Сегодня я не буду такой дурой, как в прошлый раз…
Любуясь собой в зеркало, подбоченясь и подтанцовывая, прошла мимо зеркала взад и вперед. Потом остановилась, задумалась и строгими глазами посмотрела в одну точку.
- Пошла! Теперь пошла! И в церковь за этим хожу, и Богу об этом молюся, окаянная… Окаянная!
В комнату вошла благообразная, бледнолицая старушка. Одетая во все черное, с пестреньким платочком трубочкой в руках, она робко улыбнулась, огляделась по сторонам и таинственно заговорила:
- Только ты, родимушка, никому не сказывай, что я к тебе пришла. Батюшка наш, ой какой строгий к этому! Уж я, грешница, и так грешу супроть его: даже на духу ему не каюсь, што гадаю… Знаю, што лишит он меня святых таинств, откажет от чистого просвирного дела…
- Снимай кацавейку-то, - помогая ей раздеться, строго говорила Анисья.
- Давай ее сюда, я ее в спальню унесу.
- Знаю, что грех великий ворожба на картах, а не могу людям отказать, - продолжала старушка. - Не могу, родимушка! Жалко людей в горести их. Вот хожу и утешаю и ворожу им, и счастья им желаю, и долю им гадаю, и Господу молюсь за них. Ну, если Господь милостив - он мне простит. Худого людям я никогда не накликала. А приходили ко мне с разным… Приходили и сулили золото и серебро, и всякие подарки. На порчу хотели меня приклонить. Нет, родимушка, этого я не хотела и не умела никогда, и Господь на это меня не благословит… Обманывать людей не стану. Вот и ты, родимушка, ежели о хорошем думаешь гадать - погадаю, а ежели о дурном, о грешном - не могу, не умею.
Она посмотрела на Анисью прямо и, не переставая улыбаться, продолжала:
- Ишь, заморгала. Должно и ты хочешь про што-то нехорошее гадать. Ась?
Анисья глубоко вздохнула и могучим грудным голосом спросила:
- А што хорошее-то есть на свете, Августа Петровна?.. Разве хорошо, что я у старика на содержании живу?.. Ведь без закона я живу! А я хочу судьбу свою устроить по закону и человека хочу молодого из беспутной жизни вызволить. Худо разве это?..
- А ты укроти гордыню свою. Похоть свою утиши. К Господу с молитвой обратися… И стерпи, стерпи, родимушка!
- Да терплю, терплю я… Вот он четыре месяца безвыездно сидел возле меня - я терпела. И если бы исправник не приехал, он и еще сидел бы. А вот уехал по уезду - у меня сейчас внутри пожар занялся! Надоело крадучись грешить, хочу в открытую, хочу днем, вот здесь у себя дома, кричать, плясать, песни играть, и милого своего при всех целовать. Ну, што я с собой поделаю?.. Вот и погадай мне судьбу мою, будет мне в жизни путь какой-нибудь хороший или нет?
Анисья помолчала, любуясь растерянным лицом просвирни, и таинственно прибавила:
- И вот што главное: исполнится ли одно дело тут?.. Сурьезное…
Просвирня потупилась, смолчала. Достала карты и начала медленно, обрядно, строго тасовать их.
- Будет ли тебе в жизни путь хороший? Об этом погадаю… А ты не горячись. Гордыню свою укроти. О каком таком сурьезном деле, - прищурившись, взглянула она на Анисью.
Курочкой впорхнула маленькая, верткая бабенка в плохонькой одежде, с угодливым, смазливым лицом, в цветном подшалке, концы которого торчали из-под воротника кацавейки.
- С праздничком-то вас, Анисья Ивановна!.. Здорово, ты, Петровнушка! - и тут же шепотом к Анисье, - Уехал знать-то у те твой-то?.. Ну-к, че мне у те делать-то?..
Она развела вокруг себя руками, как бы желая чем-либо скорее занять их, повернулась и рассыпала горошек радостного смеха.
- Разденься, на стол накрой да там, на кухне иди-ка подогрей в загнете. И пошли Яшу за Митькой - пусть с гармошкой явится… И Лизаньку Цветочка помани - пусть придет с подружками. Скажи, что у меня наливка для них будет. Поплясать дозволю. Живо, ну!..
Бабенка порхнула к выходу, но круто обернулась и униженно засмеялась.
- А моему-то Слесарю, дозволь прийти, Ивановна?
- Только пусть не напивается и не скандалит…
Бабенка радостно подпрыгнула и, развевая сбористою юбкой, побежала в кухню, зачастила, зачувикала:
- Сейчас… Сейчас, ягода моя, все тебе доспею… Яша!.. Яков Селиверстыч! Васятку моего иди-тка позови…
Между тем, лицо просвирни разгладилось. Забыла все, ушла в тайну гаданья.
Широкой поступью прошлась по комнате Анисья.
- Одного боюсь, как бы пристав не вернулся невзначай… А-а! Хоть час, да урву… Ну, что Петровнушка?..
Просвирня не ответила и недовольно отмахнулась от нее рукой.
Анисья села и затихла.
- Червонная ты аль трефовая? - строго спросила просвирня и решила еще строже, - Трефовая! - положила трефовую даму посредине стола и подала колоду карт Анисье, - Сними-ка. Да задумай про желание свое.
Тихо и задумчиво сняла Анисья, жадно посмотрела на карты, сомкнула губы.
- Задумала…
- Дурное из головы выкинь. Думай крепче о хорошем! - еще раз посоветовала ей просвирня.
- Ах, худо это или хорошо - не знаю. И думаю, и думаю, так часто думаю… Есть он у меня, да сама не знаю: бедняк ли, плут ли несчастный… Если бы ему богатство! Был бы он, как витязь, как сказочный богатырь. И была бы я сама не хуже сказочной царевны… Ах, почему, Петровнушка, пригожим, сильным людям в жизни жалена?
- Не мешай мне, - тихо огрызнулась Августа Петровна, - И видишь, при тебе его желание. Бубновый он?.. На сердце ты держишь дальнюю дорогу. А в дороге вот, родимушка, будешь ты лукавою сопутницей… При червонных хлопотах - скорое свидание и разговор с благородным королем… И от короля этого досаду ты получишь.
- Ну, уж это становой мой.
- Ну, и опять же сердце твое омрачится от лукавого разговора с этой же опять, родимушка, со злодейкой… Вот и тут она с дорогой поздней при пороге у тебя… И с печальным письмом. Врать не стану, родимушка: письмо печальное.
- Знаю и злодейку эту… Знаю!.. - лицо Анисьи омрачилось злобой. - Петровна! А зачем к тебе шатается эта кержачка-то?.. Вавилина сноха?..
- А вот уж погоди ты, не мешай мне, - заартачилась просвирня. - Соврать тебе не хочу, а правду сказать - сплетен я боюся, - строго прибавила она, собирая карты и снова тасуя их, - Кинем на проверку.
- А правда, што она со свекром живет?
- Про это я тебе солгать не сумею…
- А она у тебя про кого гадает, а? - Анисья испытующе вонзила взгляд в лицо просвирни.
Как бы не слыша этого вопроса, гадальщица стала сбрасывать по три карты.
- Для дома: будет у тебя король бубновый. Скоро. Для тебя: разговор и хлопоты… Для сердца: неприятное свидание с благородным королем. Что будет? А будешь ты сама лукавить.
- Конечно, буду!.. Третий год в лукавстве хожу.