Бабушка сидела на крыльце, слушала, ворчала что-то себе под нос и ничего не понимала. Уже два месяца жила она у внучки, а уразуметь не могла всей этой перемены в Дуне, в ее жизни и в своем собственном житье. Все вспоминала о своей корове, которую продала за половину в долг, а теперь еще думала о Микулке, с которым толком и попрощаться было некогда. Больше недели, как пришел парненка, сбежал откуда-то с работы от чужих людей.
- Разыскал сестрицу!.. - ворчала бабушка. - А она отсадила его, как последнего, на молоканку - да и с собой за стол не садит. Во, как образовалось!
Вот тут-то и произошло то происшествие, из которого, уже в долг после Троицы, кое-что старуха раскумекала. Размышляла и не видела, что с улицы в ограду вошел молодчик с черной бородкой клинышком, по-городски щеголеватый, с желтым кожаным мешком под мышкой. Прошел через толпу, прищурился на дом. Песня молодежи на минуту смолкла, девушки и парни с любопытством посмотрели на него. А он остановился перед бабушкой Устиньей и спросил:
- А что, Петр Иваныч дома? - и посмотрел на свои часики.
Старуха не ответила. Не поняла вопроса. Господин повысил голос.
- Ты что же, бабушка, на ухо тяжела?
А бабушка Устинья вдруг взмахнула на него рукой.
- А ты што орешь-то эдак? Никакого тут Иваныча и нет совсем.
- Как нет?.. А где же хозяин-то?
- Хозяйка тут, а не хозяин. Хозяин умер.
Господин раскрыл глаза, пожал плечами. Огляделся.
- А ты-то кто будешь?
- А никто! - резко ответила бабушка и слезливо прибавила, - Живу - не мешаю, а умру - место опростаю… Вот я кто, родной мой…
Господин внимательно и удивленно вглядывался в старуху.
- Да, кажется, я где-то тебя видел… Безродная ты, кажется?
- Не безродная, а бестолковая. Все зубы съела, а ума не нажила: корову продала, угла своего лишилась, притащилась за двести верст сюда к внучке, как в рай сряжалась, а попала в самый ад. Прости меня Господи, как к змеице лютой! И сама сижу, как пес на привязи, чужое добро стерегу… Да все и думаю: кто подменил мне мою Дунюшку?.. Гляжу так, гляжу эдак - не она! Не она, родимый мой, не Дунюшка… И ничего-то не могу уразуметь…
- А что такое? Что случилось-то? - рассеяно спросил господин, уже не интересуясь болтовней старухи.
- А то и случилось: бывало встала перекрестясь, пошла благословясь… А теперь!.. - она только махнула в отчаянии рукою.
- Не молится? - ухмыльнулся господин.
- Не токмо што… И поминать про Бога не велит! А тут, на той неделе, на грех-то парненка приперся… Сам дознался, видишь ли… Без приглашения заявился… Энтого и за брата признать не хотит… Как затопала, как затопала!.. Смилостивилась, на молоканку в судомойники отослала.
Что-то вспомнил господин и, наморщив брови, снова пригляделся к бабушке Устинье.
- Но где же я видел тебя?
Но старуха уже не слушала его. Она была совсем стара, и даже сидя чувствовала тяжесть своего тела, и хотя в голове и в сердце думала все об одном и том же, а все-таки нет-нет и выронит из слуха и из памяти все сразу. А тут еще вбежал Микулка, босой, тоненький и вытянувшийся, как тоненькое молодое деревцо. Вбежал и увидел Проезжего. Не глазами, а нутром он угадал его и вспомнил то далекое, что было шесть лет тому назад. И Проезжий вспомнил, даже встал и улыбнулся, но Микулка, услыхав твердые и торопливые шаги на верхней лестнице, сбежал с крыльца и замер за углом.
Он знал, что сестра злее всего бывает в праздники. Как зазвонили утром к обедне, так и начала пылить. А сама весь день по дому бегала, все убирала, мыла, хлопала дверями, сама перетрясла половики, и Микулка много раз носил ей воду и выплескивал помои.
И вот она спустилась в коридор из верхней горницы. В широком пестро-синем платье и сама широкая, с упавшими на лицо неприбранными волосами, засученными рукавами, она, прежде всего, со строгой озабоченностью поглядела на двор и, увидав столпившуюся у лавки молодежь, закричала властным голосом:: Чего вы тут торчите возле дома? Мало вам улицы, што ли?
И только после этого увидела Проезжего. Увидела, вздрогнула и опять крикнула, но уже бабушке:
- Иди, што ли, есть-то, бабушка!
Пока старуха поднялась со стула да пока она скрипела новыми башмаками по лестнице, Дуня пристально смотрела мимо Проезжего на парней и девок. И еще громче крикнула на них:
- Эй, вы! Отойдите, говорю вам! Предамбарье-то сломаете. Как воронье насело!..
- Нам папирос ба купить, - сказал один из парней.
- Вам сказано: не буду я сегодня лавку открывать. Уйдите, дайте мне спокой…
За все это время, показавшиеся долгим, как все шестилетие, Проезжий смотрел на эту женщину с явным изумлением, с тайным восхищением, с безвольным ужасом. А она, как только поглядела на него, выронила волю, и ни поглядеть, ни сказать слова не могла. Наконец, решила не признать его.
- Садитесь, вот на стульчик, - небрежно и полупокорно вымолвила она дрогнувшим голосом, потом заторопилась.
- По какому делу, позвольте знать? И в этих словах вдруг прозвучала угроза.
- Я был знаком с вашим супругом, - мягко начал Проезжий. - Но сейчас я узнал, что он скончался… - Я даже гащивал у него здесь, и он бывал у меня в городе.
- Друзья, значит? - зазвенела она окрепшим высоким голосом… - Может вы, и сосватали его?..
Чтобы успокоить ее и в то же время не кривить душой, он сказал ей тихо, нараспев:
- Да я, вот как. Значит, вы купчихой стали. Изменились как. А никак не думал, что вас здесь встречу… И бабушку вначале не узнал.
Он осмелел и попытался мирно продолжить беседу, взволнованно следя за ней глазами и невольно вспоминая все, с первого дня знакомства связанное с нею.
- Да, вы совсем, совсем переменились. Ради Бога расскажите: где и как вы жили эти годы? Как сюда попали?
Дуня раздраженно перебила его:
- Да будет вам!.. Разве же это можно… все рассказывать? Сами расскажите: зачем опять сюда приехали?.. - она встряхнула от насмешки полной грудью, - Аль все чучелами занимаетесь? Шкуры сеном набиваете? Тоже занятие!..
- Нет… Теперь я по статистике служу… Езжу вот… С промышленностью и с торговлей занимаюсь… Главное с кустарным делом…
- Нечего там вашему начальству делать… Дурака валяете! - в глазах ее блеснули злые огоньки.
- Вам нездоровится? - тихо спросил он, думая, что она выпивши.
- С чего вы взяли? Нисколько не больна я. Просто по хозяйству хлопочу, покою нет…
Проезжий улыбнулся и задумчиво покачал головою.
- Да, много утекло воды… Сколько это лет прошло, как мы расстались с вами?
- Не считала! - коротко ответила она, и глаза ее уставились в одну точку.
Мягко, стараясь всячески умиротворить ее, Проезжий опять спросил:
- Не сладко, видимо, жилось вам?
И Дуня ответила с нехорошим смехом:
- Всячески!
- Ну, а теперь?
Микулка чуял за углом крыльца, что он сейчас расплачется. Но выдержал, высунул голову и вышел на крыльцо.
- Дунюшка! - позвал он дрогнувшими губами, но не успел сказать того, что собирался, потому что сестра громко закричала на него:
- Я кому сказала: воды согрей в котелке на молоканке!.. Да без спросу не вырывайся, дьяволенок!..
Микулка убежал, но спрятался опять возле крыльца и слушал.
Проезжий возмутился такой грубостью.
- За что вы на него так?.. Что это вы, в самом деле? Я, право, вас не узнаю совсем… Присядьте… Вспомните, какой вы героиней были раньше.
Дуня, как бы ослабев от непосильной внутренней борьбы села у стола и жалко улыбалась:
- Как не помнить. Прямо роман с вами разыграла…
- А помните, как вы лампу у меня разбили?
Он улыбнулся хорошею, светлою улыбкой, отдаваясь этому воспоминанию.
- Помните вы этот вечер при простом огарке, в сумерках, когда мы были только двое?..
Лицо Дуни постепенно посветлело, сделалось снова молодым, невинным и застенчивым.
- Я все осколки берегла потом в коробочке, и от жены от вашей прятала… И помню, как в театр вы меня, крадучись, возили, в женины наряды наряжали…
- А помните, как вы в театре закричали на артиста?..
Дуня тихо и сконфуженно засмеялась тоненьким смешком:
- Я думала, что он взаправду ее душит…
И вдруг лицо ее помрачнело, брови сдвинулись, и вся она преобразилась в черствую и раздражительную девку.
- Понятно дело: дура была! Деревенская!..
Но Проезжий сам уже не в силах был прогнать те образы его первого сближения с нею, чистой, девственной и цельной. Забываясь и переходя на ты, он продолжал:
- А помнишь, как ты в первый раз увидела автомобиль?.. И закричала: "Это дьявол! Дьявол!!!"
Но Дуня поднялась со стула и усталая, покорная и жалкая сказала:
- Уйдите вы отсюда, ради Бога! И не поминайте вы про то! Сама все помню я и жисть отдала бы свою, чтобы забыть про все…
Она прижалась в угол, с глаз толпы, и закрыла фартуком лицо.
В толпе весело гремела гармошка и слышна была дружная частушка:
Дайте ходу пароходу
Натяните паруса…
Я люблю вашу породу,
За кудрявы волоса!..
- Не пришлось пожить по-человечески… - захлебываясь слезами, еле выдавила из себя Дуня и вдруг накинулась на Проезжего с жалящей ненавистью:
- Уходи, говорю!.. Не вороши ты сердца моего! И так тошнехонько!.. И не знаю я тебя, и ничего не знаю!.. Не было ничего, не было тебя, не было жизни с тобой… Ничего-то!.. Ничегошеньки не было-о! - голос ее опять сорвался от нахлынувших рыданий.
А толпа продолжала выколачивать топотом под шириканнье гармоники: