Шмелевы пробыли в Крыму до весны 1922 года, пережив и красный террор, и чудовищный голод. Сохранились записки Ивана Сергеевича "Материалы жизни" (1922), в которых обозначены многие ситуации из будущей эпопеи "Солнце мертвых", первой эмигрантской книги писателя (впервые – парижский альманах "Окно", 1923–1924 гг.). В ней он рассказал о событиях в Крыму, ни словом не обмолвившись о личной трагедии.
Как мы уже отмечали, и в "Солнце мертвых" Шмелев выступает прежде всего как "художник обездоленных", рассказывает о страданиях самых беззащитных: стариков, детей, женщин, что остались в медленно затягивающейся петле голода. Рассказывает о расстрелянных по подвалам, о схваченных безвинно и пропавших без вести – создает своего рода "летопись красного террора" в маленьком крымском городке. В нем без труда угадывается Алушта, узнаются ее действительные обитатели: в частности, известен профессор Иван Михайлович Белоусов (1850–1921), автор "Словаря ломоносовского языка", удостоенный академической премии 1914 года; Николай Сергеевич Кашин, сын известного винодела, расстрелянный; почтальон Прокофий Павлович Дрозд (1883–1963) и другие. Книга Шмелева встает на одну полку "белой библиотеки" рядом с такими документальными свидетельствами о революции, как "Окаянные дни" И. А. Бунина, "Купол св. Исаакия Далматского" А. И. Куприна, "Петербургские дневники" 3. Н. Гиппиус.
Проявляется в "Солнце мертвых" и былая надрывность, стиль "бреда", заставляющий вспомнить рассказы "Лик скрытый", "Это было" (1919–1922, аллегория, где под видом бунта безумцев из сумасшедшего дома изображается борьба красных и белых). Однако они приобретают здесь иное качество. Шмелев писал критику Ю. И. Айхенвальду: "Именно, в моей работе, первое и существенное – не политика, не "крик личный", а "постижения совсем другого порядка"! Меня охватил страх… как будто я на самом деле присутствую (и доселе) при "стихийном распаде", разрушительные силы которого – будто уже повсюду. И когда я (теперь) гляжу на каменные террасы Прованса, засаженные оливками, по приказу чуть ли не Юлия Цезаря, – их теперь не сажают, не садят, верней, они дают урожай только к 130 годам! – когда я смотрю на удивительно покойный уклад жизни людей здешних, хожу по гладким дорогам, слушаю шум ключей и водоводов, вижу вековые культуры, и встречаю "тревожное и огневое" на некоторых, больше молодых, лицах, провожающих пытливыми глазами несущиеся автомобили, я чувствую тревогу… Бродильный грибок повсюду… и все – трепет и нетерпение. В самой природе как будто идет броженье, и веками прилежавшиеся камни вот-вот запляшут! М. б. сдвиги – в самой материи. Нужны ей. Как будто всегда, – для меня теперь это особенно ощутительно, – идет страшная борьба творящего и разрушающего начала, и, отодвинутое усилиями культур давнее, изначальный хаос "демона земли", тоскует в порабощении…".
Шмелев не случайно назвал "Солнце мертвых" эпопеей: все происходящее осмысливается им не просто в общероссийском – но в мировом масштабе. Драма превращается в трагедию. Писатель изображает схватку Добра и Зла как постепенную гибель всего живого – вместе с людьми и природой – и наступление мифологического Царства Мертвых (дорога в которое и вела через Крым, Киммерию – место, где никогда не светило солнце). Шмелев пропел свою "Песнь песней" смерти. Как писал о ней эмигрантский литератор И. С. Лукаш: "Эта замечательная книга (недавно) вышла в свет и (уже) хлынула, как откровение, на всю Европу, лихорадочно переводится на "большие" языки…
Читал ее за полночь, задыхаясь.
Точно из глубины поднялась сдавленная волна, затопила, обрушилась, не давая передохнуть, набрать воздуха, выбраться прочь…
Читал, задыхаясь от мертвого ветра, от стоймя идущего ветра смерти.
О чем книга И. С. Шмелева?
О смерти русского человека и русской земли. О смерти русских трав и зверей, русских садов и русского неба.
О смерти русского солнца.
О смерти всей вселенной, – когда умерла Россия – о мертвом солнце мертвых…"
Елена Осьминина
Автобиография
Прадед мой по отцу был из крестьян Богородского у<езда> Московской губернии. В 1812 году он уже был в Москве и торговал посудным и щепным товаром. Дед продолжал его дело и брал подряды на постройку домов. На постройке Коломенского дворца (под Москвой) он потерял почти весь капитал "из-за упрямства" – отказался дать взятку. Он старался "для чести" и говорил, что за постройку ему должны кулек крестов прислать, а не тянуть взятки. За это он поплатился: потребовали крупных переделок. Дед бросил подряд, потеряв залог и стоимость работ. Печальным воспоминанием об этом в нашем доме оказался – "царский паркет", из купленного с торгов и снесенного на хлам старого Коломенского дворца.
"Цари ходили! – говаривал дед, посматривая в щелистые рисунчатые полы. – В сорок тысяч мне этот паркет влез! Дорогой паркет…"
После деда отец нашел в сундучке только три тысячи. Старый каменный дом да эти три тысячи – было все, что осталось от полувековой работы отца и деда. Были долги.
Отец не окончил курса в Мещанском училище. С пятнадцати лет помогал деду по подрядным делам. Покупал леса, гонял плоты и барки с лесом и щепным товаром. После смерти отца занимался подрядами: строил мосты, дома, брал подряды по иллюминации столицы в дни торжеств, держал портомойни на реке, купальни, лодки, бани, ввел впервые в Москве ледяные горы, ставил балаганы на Девичьем поле и под Новинском. Кипел в делах. Дома его видели только в праздник. Последним его делом был подряд по постройке трибун для публики на открытии памятника Пушкину. Отец лежал больной и не был на торжестве. Помню, на окне у нас была сложена кучка билетов на эти торжества – для родственников. Но должно быть никто из родственников не пошел: эти билетики долго лежали на окошечке, и я строил из них домики.
Отец умер от продолжительной и мучительной "мозговой" болезни. Она развилась у него от падения с лошади во время одной деловой поездки. Он поплатился за свою страсть к верховой езде.
Я остался после него лет семи. Ранние годы дали мне много впечатлений. Получил я их "на дворе".