- Звонил, звонил, - не скрыл раздражения Лукьянчик. - Что-то показалось мне, что ты передержал меня в больнице.
- Тут лучше было пересолить, - серьезно сказал Глинкин, но, увидев на лице хозяина дома удивление, добавил мягко - Давай-ка лучше обмозгуем повестку ближайшего заседания исполкома.
Повестка получилась длиннющей - семнадцать вопросов; правда, половина их были, по терминологии Глинкина, скорострельными.
- Выдержим! - сказал Лукьянчик, он изголодался по работе, ему хотелось поскорее ринуться в карусель привычных дел.
Скромно выпив, вкусно и сытно закусив, они перешли в кабинет, выгороженный в одной из комнат. Сели рядком на диван и около часа говорили тихо, еле слышно, и стороннему человеку не понять, о чем шла у них речь…
- Пока вы болели, я притормозил… - сказал Глинкин.
- Дом на Ключевой приняли? - поинтересовался Лукьянчик.
- Его лучше обойти стороной.
- Почему?
- В этот дом переезжают начальник нашей госбезопасности, председатель городского народного контроля, редактор газеты… Представляете? Бабы у подъезда сойдутся, и пошла информация. Зато нас порадует дом на Кузнечной.
- Каждый кузнец своего счастья… - тихо рассмеялся Лукьянчик.
- Именно. Но что-то воздух мне не нравится… - вздохнул Глинкин, однако, что он имел в виду, не пояснил…
Поднимаясь с дивана, Глинкин положил на столик конверт и, увидев на лице у Лукьянчика вопрос, пояснил:
- Это полагается вам по больничному бюллетеню, - и рассмеялся. - Завтра в исполкоме будете?
- Обязательно.
- Днем к вам будет рваться некто Буровин. Примите его… Ответ - "подумаем". А гусь жирный.
Когда Глинкин ушел, Лукьянчик некоторое время сидел один в кабинете, погасив свет и включив тихую радиомузыку. "Все-таки жизнь прекрасна", - подумал он, и, точно подтверждая это, в дверях появилась его Таня в ярком халатике, не совсем запахнутом:
- Ты что, в больнице спать разучился? Идем-ка…
Жизнь действительно прекрасна. Особенно после больницы. Дни покатились быстро, один за другим, - вроде бы и похожие, и такие разные. Очень разные…
Начинался тихий и теплый день, первый такой теплый после почти двухнедельного похолодания. Лукьянчик побрился, принял холодный душ, на завтрак выпил кружку холодного молока с хрустящей домашней булочкой и вышел во двор, где в густой тени акаций стоял его красный "Москвич", купленный еще во время работы на стройке. Квартира Лукьянчика была на первом этаже, он сам в свое время попросил именно эту квартиру, что произвело тогда хорошее впечатление - от первого этажа все норовили отказаться… В его квартире всего две комнаты. Правда, вряд ли кто знал, что, когда дом еще строился, Лукьянчик позаботился о том, чтобы в его будущей квартире две комнаты образовались фактически из четырех, и пробил дверь во двор. После переезда (заранее предусмотрев и это) он отгородил себе позади дома тупичок, засадил его акациями, которые скрыли и забор, и ворота, и начатую постройку там гаража…
Лукьянчик завел двигатель и прислушался к его ровному рокоту. Жена - это происходило каждое утро - вышла из дома проводить его, и он с приятностью в душе смотрел на свою несколько раздобревшую, но по-прежнему моложавую и желанную жену. Она прошла к воротам и долго манипулировала там с многочисленными запорами.
В общем, Лукьянчик уехал из дома в прекрасном расположении духа. Все было прекрасно в это утро: постовые милиционеры отдавали ему честь, а он одаривал их улыбками.
Оставив машину на исполкомовской стоянке, он вошел в здание. Начфин, который всегда приходил на работу раньше всех, приветствовал его у начала лестницы и добавил шепотом, сделав круглые глаза:
- Вас прокурор дожидается. Пошел к вам на этаж…
"Чего это он приперся спозаранку?" - думал Лукьянчик, поднимаясь по лестнице и стараясь погасить тревогу. Он, кроме всего, не любил своего районного прокурора - этот грузный молчаливый человек с тяжелым взглядом светло-серых глаз всегда держался так, будто он знает что-то такое, чего никто, кроме него, знать не может. Так чего же он пожаловал ни свет ни заря? К чертям тревогу! В конце концов, у прокурора может быть к нему тысяча всяких дел. О этой мыслью он вошел в свою приемную и увидел широкую спину прокурора, полностью закрывавшую окно, так, по крайней мере, показалось Лукьянчику.
Прокурор медленно обернулся:
- Я к вам, Михаил Борисович… Извините, конечно, явился рановато.
- Прошу, прошу, товарищ Оганов. - Лукьянчик распахнул дверь в свой кабинет. Прокурор прошел вперед, Лукьянчик - за ним и тут же наткнулся на каменную спину Оганова, который остановился в дверях, так как в кабинете было темно. - Фу-ты, чертовщина! - Лукьянчик бросился к ближайшему окну, раздернул тяжелые гардины. - Дурацкая забота секретаря - она летом всегда, уходя из исполкома, закрывает здесь все окна, чтобы утреннее солнце не накаляло кабинет. Проходите… - Он раздвинул еще две шторы и сел за стол.
Прокурор присел к маленькому приставному столику, отчего тот стал еще меньше.
- А я с делом весьма неприятным, - медленно прогудел прокурор, поглаживая тяжелой ладонью полированный столик.
- Что еще случилось? - недовольно спросил Лукьянчик, передвигая лежавшие на столе предметы, будто подчиняя их какому-то раз и навсегда установленному порядку.
- Минувшей ночью мы задержали вашего заместителя Глинкина.
- Как это задержали? - Лукьянчик впился напряженным взглядом в Оганова. - Он же депутат?
- К тому же еще и ваш зам, - подхватил прокурор и добавил: - Согласовано с горисполкомом.
- За что? - еще один нелепый вопрос, и Лукьянчик это сам понял, но с запозданием.
- За получение взятки. Но дело не только в этом.
- Таа-аа-ак… - протяжно произнес Лукьянчик, мысли его в это время метались, как мыши в клетке.
- Я понимаю, вам, конечно, неприятно… - прогудел прокурор, и этой фразой он как бы отрезал все тревоги Лукьянчика - против него они ничего не имеют.
- Столько вместе работали - подумать не мог, - тихо сказал Лукьянчик.
- А у нас на глазах он еще больше, он же был замом и при прежнем председателе.
- Ну и что же он вам сказал? - небрежно спросил Лукьянчик, исподволь уголком глаза следя за прокурором, а тот прикрыл тяжеленные веки и молчал. "Не имеет права рассказывать", - подумал Лукьянчик и в это время услышал:
- А ему говорить еще и времени не было, да и что говорить-то? Сами подумайте… - Светлые глаза прокурора сверкнули, как два лезвия в темных нишах, и он встал: - Ну, я пойду трудиться.
Прокурор кивнул Лукьянчику и тяжело понес свое громоздкое тело к дверям и уже оттуда прогудел:
- Секретарь горкома Лосев тоже информирован… - и наконец ушел.
Тишина.
Лукьянчик вздрогнул от телефонного звонка, как от выстрела, и не сразу снял трубку:
- Лукьянчик слушает.
- Товарищ Лукьянчик, очень сожалею, ибо уважаю вас, но я должен пожаловаться вам на вашего зама… - Слабый, но въедливый мужской голос был очень плохо слышен.
- Говорите громче. Что случилось?
- Я инвалид Великой Отечественной войны Панков, по моему делу, если помните, вам было указание первого секретаря горкома партии товарища Лосева, вы передали тогда мое дело товарищу Глинкину, вашему заму, и я видел вашу резолюцию: "Обеспечить". Но прошло уже пять месяцев, и ничего не обеспечено…
- Позвоните мне завтра, - прорвался в паузе Лукьянчик и, положив трубку, написал на календаре: "Дело Панкова". Сейчас терять уважающих его людей было неразумно. Но стоп! Надо думать не об этом!
Лукьянчик вышел из-за стола и, открыв дверь в приемную, крикнул:
- Меня нет!
К столу не вернулся, сел на диван в глубине кабинета.
И задумался… задумался…
Глинкин за решеткой! Как же это он промахнулся? Казалось бы, странно, но арест Глинкина не обжигал его душу тревогой. Неприятно, конечно, но не больше. И совсем никакой к нему жалости, - может быть, чуть-чуть сочувствия. Произошедшее не было невероятным, у Глинкина была даже любимая приговорочка: "Наша дорожка все время мимо тюрьмы", и смеялся при этом легко и весело… У них - клятвенная договоренность: если что случится с Глинкиным, другому не предпринимать ничего, по неопытности тут только напортить можно и вдобавок себя завалить… Но зато, если это случится с ним, жди руку помощи от Глинкина. Однажды Лукьянчик спросил: а если обоих? "Все равно - помогу", - твердо ответил Глинкин. И вообще, о возможной беде с ними Глинкин говорил просто, без надрыва, как о чем-то таком, что в жизни может быть с каждый… Если он споткнулся на одной взятке, выкрутится в два счета, надо знать, какие у него связи в республиканской столице… Но у него есть еще что-то - Оганов сказал непонятную фразу "дело не только в этом". В чем же еще? Неужели Глинкин делал что-то один? Нет, этого не может быть. Не такие у них отношения.
И Лукьянчик стал вспоминать давнее-давнее - начало их дружбы…
Поначалу Глинкин ему не понравился, уж больно настырный и неуступчивый, держался с ним так, будто он, Лукьянчик, работает у него замом, дело доходило до того, что Глинкин несколько раз отменял решения председателя. Наиболее острый конфликт произошел между ними в связи с приемом населения. Лукьянчик, придя в исполком, решил сделать прием целиком своим делом - ему хотелось этого прямого проявления власти над людьми. Но тогда большое жилищное строительство только-только начиналось, и Лукьянчику хотелось быть добрым.
- Подождите, через годик мы вам поможем, - утешал он просителей.
Глинкин однажды пришел на прием и, когда очередной проситель вышел из кабинета, сказал: