- Раз так, другое дело. Только смотри, Зельдин, если оркестр не займет первое место, отправлю тебя в подсобное хозяйство, - незлобиво пошутил Шляхтин. Он любил Зельдина за его граничащую со страхом исполнительность, за ребяческую беспомощность и застенчивость, за самозабвенную влюбленность в музыку и полковой оркестр. Ведь сам Шляхтин больше всего на свете любил свой полк, поэтому благосклонно относился к людям, которые добывали полку славу: к музыкантам, участникам художественной самодеятельности, спортсменам.
Зельдин ответил с доброй улыбкой, понимая, что командир шутит:
- Но я не переношу поросячьего визга, товарищ полковник.
- Привыкнешь… Иди, продолжай, я послушаю.
Зельдин взбежал на сцену, постучал палочкой о пюпитр и взмахнул руками. Иногда он нетерпеливыми жестами прерывал игру, делал тому или иному оркестранту замечание и снова вскидывал голову и руки, как шаман, заклинающий духов.
Удовлетворенный, Шляхтин поднялся, напомнил музыкантам еще раз, что ждет от них на смотре первенства, и вышел из клуба. Сияющая белизна заснеженного плаца и тонкая ткань белесой мартовской облачности источали столько света, что Шляхтин зажмурился и с удовольствием, полной грудью вздохнул. Он хотел было отправиться обедать, но вспомнил, что еще не побывал в первом батальоне. Не в натуре полковника было отменять раз принятое решение, и он пошел в расположение батальона. Но то, что увидел там, ему не понравилось: в роте капитана Кавацука не было ни одного офицера. Тотчас вспомнились и шофер, задержанный в пивной, и брошенная на морозе автомашина, и зампотех, не сумевший как следует организовать работу в танковом парке, и подгоревшая солянка в солдатской столовой, и другие неприятности этого дня. Некоторое умиротворение, нашедшее на Ивана Прохоровича в клубе, когда он слушал музыку, нарушилось. Смерив взглядом фигуру дежурного сержанта Бригинца, он холодно проговорил:
- Пойдемте посмотрим, как вы тут командуете, - и направился в комнату для хранения оружия. Велел открыть шкафы, взял из пирамиды первый подвернувшийся под руку автомат и внимательно осмотрел его. Шляхтин перебрал несколько автоматов, пока не нашел, что, казалось, искал.
- Так и знал! - вскипая, процедил он сквозь зубы. - Оружие сплошь грязное, а офицеры черт знает где! - И повернулся к Бригинцу: - Чей автомат?
Сержант ответил. Полковник распорядился:
- Заставьте паршивца полы мыть.
И пошел дальше. В спальных помещениях было чисто, постели аккуратно заправлены. Но в одной из тумбочек командир полка обнаружил наполовину съеденную булку с маком и самые дешевые конфеты-подушечки с нелепым названием "Фантазия".
- Это еще что такое? - Шляхтин уставился на дежурного, тенью следовавшего за ним.
- Кто-то из молодых солдат… Не привыкнут никак, - разъяснил Бригинец.
Шляхтин махнул рукой:
- Не казарма, а лабаз…
Круто повернулся и зашагал к выходу. Но не сделал и десяти шагов, как навстречу ему ринулся капитан Кавацук. С необыкновенным проворством уткнул руку в висок и стал рапортовать, чем занимается рота.
- Безобразием она занимается, вот чем, - громовым голосом отрубил Шляхтин. - Оружие грязное, в тумбочках тараканов плодите, а в казарме ни одного офицера!
Одутловатое лицо Кавацука стало заискивающим:
- Получил указание, чтобы офицеры зря не того… Нечего, мол, тут им… А у самого на душе неспокойно…
- Меня не интересует, что у вас на душе. Это - обязанность замполита. Мне дайте порядок. Порядок! А его у вас нет. Почему? Я вас спрашиваю.
Кавацук сперва беззвучно шевельнул губами, потом сбивчиво объяснил, что на заседании партийного бюро говорили о высвобождении офицерам времени.
- Мудрецы…
Больше полковник не проронил ни слова и, не взглянув на командира роты и дежурного, покинул казарму.
2
После совещания, на котором Шляхтин дал волю чувствам, весь день кипевшим в нем, он велел Хабарову задержаться.
- Садись, майор, - устало произнес Шляхтин и жестом указал на стул.
Хабаров сел и пригладил влажно блестевшие волосы.
- Жарко? - усмехнулся Шляхтин. - Такая у нас работа - треплем друг другу нервы. - Шляхтин помолчал, взял папиросу из лежавшей на столе раскрытой пачки "Казбека". - Кури, - он подвинул пачку к Хабарову.
Владимир от папирос отказался, но достал спичечный коробок, чиркнул и поднес зажженную спичку к лицу командира. В стальных зрачках полковника сверкнули два огонька. Прикурив, Шляхтин откинулся на спинку своего стула и, глядя на Хабарова в упор, жестко, без намека на усталость, сказал:
- Был я у тебя в батальоне сегодня… Скажу откровенно: не понравилось. Порядка нет. Оружие грязное, в тумбочках - как у Плюшкина. Но самое странное - в расположении ни одного офицера. Ты дал такое указание?
- Указаний я не давал, но говорил: если офицеру нечего делать, если он уверен, что у него в подразделении все в порядке…
- Офицеру нечего делать, говоришь? - перебил Шляхтин. - Понятно, почему позавчера первая рота еле на тройку вытянула по стрельбе. - И язвительно повторил: - Офицерам делать нечего…
- Я выразился не совсем точно.
- Зато ясно. Не люблю дипломатии. Сам в глаза рублю и от подчиненных требую.
- Товарищ полковник, разрешите все по порядку?
- Давай, только короче.
Хабаров начал рассказывать, как на заседании партийного бюро батальона, когда шла речь об отношении к службе, всплыл вопрос о загруженности офицеров.
- И мы решили… - продолжал Хабаров, но Шляхтин не дослушал:
- Что значит "мы решили"? Кто "мы"? У тебя в батальоне что, профсоюз?
У Хабарова сразу отпала охота к откровенности. Слегка побледнев, он с достоинством сказал:
- Мы - это партийная организация, товарищ полковник.
- Партийная организация… Хорошо. Но одно плохо: вы обсуждали служебную деятельность офицера, да еще в присутствии старшины!
- Старшина Крекшин - член бюро, - пояснил Хабаров.
- Мало чего… Ваши действия… Они подрывом командирского авторитета пахнут.
- А если командир неправильно ведет себя? - возразил Хабаров.
- На это есть старший начальник. Эх, Хабаров, эдак и я мог бы тебя сегодня на совещании расчехвостить. А не сделал. О твоем авторитете пекусь…
Хабаров догадался, что побудило командира полка оставить его после совещания. Обида, возникшая было, когда Шляхтин его оборвал, растворилась в чувстве признательности.
Хабаров попытался внести ясность:
- Мы думали, товарищ полковник, как лучше работать…
- Но батальоном тебе командовать. И если батальон будет плохо воевать, спросят с тебя и с меня, а не с членов бюро. Думаешь, они… А для чего воинские уставы? Для чего командир полка?
Хабаров покраснел. Он понял, что допустил оплошность, не посоветовавшись предварительно с командиром полка. Чтобы выправить положение, Хабаров сказал:
- Когда я принял батальон, я увидел: у всех одни взыскания. Разве нормально? Это же служба за страх, а не за совесть получается. Я посчитал своим долгом… Чтобы люди сознавали задачи, которые предстоит нам решать. Вместе, сообща. Тут без чувства личной ответственности ничего… Я решил делать ставку прежде всего на совесть. Но одному не под силу. Только через партийную организацию, через комсомол…
Хабаров разволновался. Шляхтин слушал не перебивая, с непроницаемой миной. Когда же Хабаров умолк, он встал и отодвинул стул. Хабаров поднялся тоже.
- Сиди, - полковник небрежно махнул рукой, заложил руки за спину и, словно обдумывая сказанное Хабаровым, медленно прошелся по кабинету.
- Сгущаешь краски, вот что я тебе скажу. Намерения твои хорошие, но… - Шляхтин развел руками. - Не забывай: в армию людей призывают. И не думай, будто не понимают они, что к чему. О долге им достаточно твердят на политзанятиях. И все же сознание сознанием, а без этого… - Шляхтин выразительно сжал пальцы в кулак, - без этого пока никуда. Не мне тебя учить, какие требования предъявляет ракетно-ядерная война. И роль командира-единоначальника куда выше. Он должен быть грамотным, решительным, смелым, готовым на риск. Тут, брат, рассусоливать и профсоюз разводить… Только настоящая командирская требовательность… Сказал - и никаких, без рассуждений. Для этого нас с тобой Родина поставила. И не бюро должно обсуждать, правильно или нет командир поступает. Если неправильно, по мозгам ему дадут те, кто назначал. А что ты делаешь - расхолаживает. Не у всех душа болит о службе, иные за любой предлог цепляются, чтобы от работы подальше. А поболтать - хлебом не корми. О коммунизме, о демократии… А в подразделении беспорядки. Ты же им про совесть… - Шляхтин говорил так, словно не корил молодого комбата, а разъяснял, как школьный учитель. - Чем плох был подполковник Прыщик? Отстал от жизни. Не видел, какие изменения в военное дело внесли новые средства борьбы. Мало того, считал: в случае войны атомное оружие применяться не будет, запретят, как в прошлом отравляющие вещества. В результате он обучал личный состав по старинке, на "ура". Но у Прыщика было одно ценное качество: умел старик батальон в руках держать. Умел…
- Да, но как? Окриком и взысканиями, - тихо возразил Хабаров.
Шляхтин сверкнул глазами, вернулся к своему стулу, сел и навалился всей грудью на край стола. Увидев, властное лицо полковника, Владимир вдруг подумал: Шляхтин, видать, из тех руководителей, которые не терпят возражений подчиненных. Но усомнился в этом, когда услышал:
- Если бы я не видел, что ты грамотный командир, я бы не говорил с тобой так… Дал бы на всю катушку за беспорядки в батальоне. И точка. Но пойми, я хочу предостеречь тебя от ошибок, которые допускают слишком добросердечные молодые командиры.