А говоря об образах шофера, машины, камня, следует вспомнить работы ближайшего друга Шмелева И. А. Ильина. В статье "Бессердечная культура", построенной так же, как шмелевские "Два письма", он размышляет "Под многовековым влиянием языческого, а потом католического Рима люди культивировали ВОЛЮ и МЫШЛЕНИЕ <…> западноевропейская культура сооружена как бы из КАМНЯ и ЛЬДА. Здесь религия, искусства и наука (за немногими, гениальными исключениями!) холодны; а политика, техника, хозяйство и деловой оборот – жестки и суровы и вменяют себе эту жестокость в великую заслугу <…> Поэтому эти судорожные спазмы современной культуры, – революции, гражданские и международные войны, – не случайны: они суть естественные выражения сердечной жестокости, алчности, зависти и ненависти".
Шмелев также считает идею революции – западной идеей ("Виноград"), обвиняя русскую интеллигенцию, что она принесла эту идею в Россию. И парадоксальным образом сближает Париж и "Москву в позоре", богатых иностранцев и красных комиссаров – "На пеньках", цикл "Сидя на берегу" (1925). Кумир революции, обрушившись, повлек за собой и крушение кумира культуры.
Но этой, привычной нам западной культуре писатель противопоставляет культуру иную. Русскую, национальную, православную. Это противопоставление присутствует во многих рассказах и составляет основу цикла "Сидя на берегу". С этого цикла и начинается обращение Шмелева к прежней России, России православной.
* * *
Горячая, искренняя вера заменила прежний "нравственный идеализм" Шмелева – таков итог свержения последнего кумира. Но говорить об этом труднее всего. Что решающим образом повлияло на обращение Шмелева? Потеря сына? Мучительные раздумья о судьбе России? Страшный опыт "роковых минут" мира? Мы можем констатировать только свершившиеся изменения в его мировоззрении и творчестве.
Итак, уже работая над циклом "Сидя на берегу", Шмелев писал П. Б. Струве, редактору "Возрождения", где часто публиковался: "В записях и в памяти есть много кусков, – они к<ак>-ниб<удь> свяжутся книгой (в параллель "Солнцу мертвых"). М<ожет> б<ыть> эта книга будет – "Солнцем живых" – это для меня, конечно. В прошлом у всех нас, в России, было много ЖИВОГО и подлинно светлого, что, б<ыть> м<ожет>, навсегда утрачено. Но оно БЫЛО. Животворящее, проявление Духа Жива, что, убитое, своей смертью воистину должно попрать смерть. Оно жило – и живет доныне – как росток в терне, ждет…" В публицистике Шмелева размышления о православии как "душе Родины" появляются еще раньше.
И постепенно "Россия православная" заслоняет в творчестве писателя образ "России красной". "Крымский цикл" заменяется "замоскворецким". Уже в сборник "Свет Разума" Шмелев включает рассказ о далеком светлом – "Весенний плеск" (1925), который можно считать как бы прелюдией к "Лету Господню". Создает он и переходный цикл – не о религиозном детстве, а о колеблющейся юности, куда вместе с романом "История любовная" (1926–1927) можно отнести рассказы, собранные в сборник "Родное": "Как мы открывали Пушкина" (1926), "Веселый ветер", "Как я узнавал Толстого" (1927), "Как я стал писателем" (1929–1930). И в сборник "Избранных рассказов": "Как я встречался с Чеховым", "Как я покорил немца" (1934), были у Шмелева и другие рассказы об отрочестве.
Вероятно, по "времени изображения" к этим рассказам можно отнести и "Старый Валаам" (1936), заново написанный по первой юношеской книге "На скалах Валаама". Экземпляр книги привез ему писатель Б К. Зайцев из самого монастыря, куда ездил в 1935 году. Благодарный Шмелев откликнулся письмом:
"В Коневском скиту говели?! По-мню… озерко, дождик, и в сарайчике схимонах Сисой с чернобородым монашком (л<ет> 45–50) и лучок очищает от ботвы. Рассказал мне про птицу-гагару… Схим<онах> Федот… не тот ли черный монах? Ему теперь д<олжно> б<ыть> лет под 80. Именно – во пустыне были Вы <…> Хотел бы, перед недалеким концом, окинуть взором беглым все, на что молодые глаза смотрели безмятежно, юные глаза… Сколько было после.! И – для чего пережито?! Нет, лучше, пожалуй, и не "окидывать" – взроешь душу".
Но "по духу" "Старый Валаам" ближе уже к более поздним вещам Шмелева – "Богомолью" и "Лету Господню". Так же, как и в этих романах, Иван Сергеевич описывает в книге церковные обряды, в данном случае – монастырские. Объясняет, "что значит "благословение", как положено отвечать на "входную молитву", каков чин монастырской трапезы, в чем суть отшельничества, иконописания и др.". Начиная с 1930-х годов, писатель интересуется монастырской темой: в 1936 году едет в Псково-Печерский монастырь (очерк "Рубеж" написан по впечатлениям поездки), в 1937-1938-м – в обитель преподобного Иова Печерского в Карпатах, где был издан "Старый Валаам".
Сближают книгу с поздними вещами и размышления героев: о спасении души, о воспитании воли, о чудесах, о смерти, о молитве. Это уже тот Шмелев, который мог писать племяннице в 1948 году: "Милая моя, держись молитвой! Все мы – в испытаниях. Надо переносить, вытерпливать. Такой удел – назначенный, – м<ожет> б<ыть> избранным: закалка! Помни о Христе, о его заповедях блаженства. <…> Не отчаивайся. Мы часто не понимаем: что для нас РАНА, и что – лишь царапина!?" Это тот Шмелев, который чувствует незримо присутствие мира иного. Тот, который все-таки "окинул взглядом" свое прошлое – подвел итог былым заблуждениям (обратим внимание на перекличку слов из письма Б. К. Зайцеву со строками очерка "У старца Варнавы"):
"Валаам прошел виденьем: богомольцы, люди, плеск Ладоги, гранитные кресты, скиты, молчальники и схимонахи… Кельи в густых лесах, гагара-птица на глухом озерке, схимонах Сысой с гагарой-птицей… – "все во Христе, родимый… и гагара-птица во Христе…" – олени на дорогах, как свои… в полночный час за дверью – "время пе-нию… моли-тве ча-а-ас!.." – блеск белоснежный храма, лазурь и золото над небом, над лесом, жития… и написалась книга, ПУТЬ открылся. Батюшка-Варнава БЛАГОСЛОВИЛ "на путь". Дал КРЕСТИК и благословил. КРЕСТИК – и страдания, и радость. Так и верю".
Сокрушив былые кумиры, Шмелев действительно обрел "и страдания, и радость" на своем жизненном пути. И светлый образ о. Варнавы Гефсиманского, когда-то благословившего писателя, витает над ним. С посещения Валаамского монастыря этот путь начался. Закончился он в православной обители Покрова Пресвятой Богородицы под Парижем 24 июня 1950 года. Это был день памяти Святых апостолов Варфоломея и Варнавы.
Елена Осьминина
Новые рассказы о России
Про одну старуху
I
…Как мы с ней тогда на постоялом ночевали, она мне про свое все жалилась. Да и после много было разговору…
В то лето я по всяким местам излазил, не поверишь… Да тифу этого добивался… а он от меня бегал! Кругом вот валятся – а не постигает! Самовольно с собой распорядиться совесть не дозволяла, так на волю Божию положил… Да, видно, рано еще… не допито. Потом один мне монах в Борисоглебске объяснил: "Два раза Господь тебя от смерти чудесно сохранил – вот ты и должен помнить, а не противляться! А за свою настойчивость обязательно бы своего добился, каждому дана свобода, да, значит, раньше уж сыпняк у тебя был, застраховал!.."
В самую эпидемию ложился, в огонь!.. И где я не гонял тогда, с места на место, как вот собака чумелая! А думают – спекулянт, дела крутит… Правда, многие меня знавали, как, бывало, дела вертел… а теперь, один как перст, гнездо разорено… По России теперь таких!.. Какие превращения видал… – не поверишь, что у человека в душе быть может: и на добро, и на зло. А то все закрыто было. Большое перевращение… на край взошли!..
Так вот, про старуху… А про себя лучше не ворошить.