По регламенту первым должен поздравлять Петька. Но у него руки заняты баяном. Неловкую паузу заполнил начальник нашего участка Иван Алексеевич.
- Поздравляю,- торжественно обратился он к молодым.- От имени администрации, партийной, комсомольской и профсоюзной организаций (ох, как длинно и как официально!) примите в подарок,- и на блюдечке вручил ключ от квартиры, украшенный огромным белым бантом.
Все начали кричать "ура!". Блюдечко тоже полетело на пол, и осколки Петька растоптал.
- И еще примите в подарок…- Иван Алексеевич оглянулся.
Снова подвел "регламент" - в суматохе забыли принести подарок. Ребята, что были поближе к дверям, ринулись в вестибюль, вволокли разобранный на части шифоньер.
Иван Алексеевич начал жать руки молодым. Ганнуля расплакалась, и он поцеловал ее в фату.
Петька тем временем успел избавиться от баяна, появился с настольным зеркалом в руках. Нес его прямо перед собой, как икону. Наставил стекло на Ганнулю:
- Вот. Смотритесь чаще. И чтоб мне всегда были красивыми!
Потом с грохотом волокли столы, стулья. С барабанным боем проплыло над головами корыто. За ним - бак для кипячения белья. Стиральная доска. Швабра - красный бант на палке.
- Все! - радостно сказал Петька. - Живите на здоровье!
Гости тем временем выстроились в очередь, и начались "персональные" поздравления и вручение подарков. Парни дарили исключительно бутылки вина. Девчата - хозяйственную утварь помельче. Я, по совету Тони, купила духи "Красная Москва".
К концу "поздравительной процедуры" Тадеуша было буквально не видно из-за целой батареи бутылок.
- Перепьются и передерутся! - мрачно предсказал Лаймон.
Я подумала, что, наверно, он прав.
Добрых десять минут усаживались за столы. Я оказалась между какими-то незнакомыми парнями, наверно, родственниками Ганнули и Тадеуша. Один из соседей налил в мою рюмку вина.
- Нет! - сказала я.
- Не выламывайся! Будто в первый раз! - сказал парень, сидевший слева.
- Страсть этого не любим,- поддержал правый.- Как это на свадьбе да не выпить?
Тут как раз все начали кричать "Горько!". Тадеуш поцеловал Ганнулю. Парни подтолкнули меня:
- Пей!
Выпила. Раскашлялась. Слезы из глаз потекли. Вот гадость-то!
- Ничего! - подбодрили меня соседи.- Первая всегда идет колом. Ну-ка по второй!
У меня и от первой голова закружилась. Ведь вино я пила первый раз в жизни. Впрочем, настроение улучшилось, стало просто и весело.
- Вот и хорошо! - порадовались парни, когда я лихо выпила вторую рюмку.- А то сидела…- И левый показал, как я сидела, пригорюнившись.
За столом стало шумно, беспорядочно. Кто-то провозглашал тосты. Раз тост, надо пить. И я пила. Перед глазами давно уже все кружилось и плыло куда-то в сторону.
И вдруг я отчетливо увидела Славку. Он стоял за спинами гостей. Одной рукой держал за горлышко бутылку, второй - выколачивал из нее пробку. После второго удара пробка вылетела. Таким же способом он открыл еще несколько бутылок. Потом обошел вокруг столов и направился к балкону.
Я встала и пошла за ним. Он стоял спиной ко мне, обеими руками вцепился в перила балкона. Большой его силуэт четко рисовался на фоне угасающего красноватого заката.
Я подбежала и уткнулась Славке в плечо. Он вздрогнул.
- Ты? - с радостью и нежностью вздохнул он в самое мое ухо.
Я ждала - сейчас обнимет. И кончатся все мои муки. Но он не обнял. Отстранил, спросил недобрым голосом:
- Ну, что тебе?
- Слава… Славка…- Я опять хотела уткнуться в него лицом.
Он обнял меня. Грубо схватил и сжал так, что, кажется, кости у меня затрещали. И поцеловал - раз, другой, третий, даже зубы его стукнулись о мои зубы. Мне стало жутко. Такого Славку, с этими грубыми движениями, со стиснутыми зубами, такого я не знала.
Так же резко, как и обнял, Славка оттолкнул меня. Вцепился опять в перила балкона. Я погладила его по плечу.
- Уходи! - хриплым шепотом сказал он. Я не шелохнулась.
- Ну, кому сказано: уходи!
- Не надо… Я люблю тебя..- Наверно, слезы звучали в моем голосе.
- Вот оно что! - Славка рывком повернулся, и глаза его яростно блеснули в полумраке.- Ну, и что с того? Может, гулять со мной хочешь?
Какой-то особенный, какой-то грязный смысл вложил он в слово "гулять".
Мне стало вдруг жутко. Невольно сделала шаг назад. А он продолжал, все так же зло блестя глазами:
- С нашим удовольствием, как говорится. Девка молодая, красивая. Сама вроде набиваешься. Я не против: давай будем гулять. Пока не надоест.- И так посмотрел, что в один миг голова моя перестала кружиться и холод охватил меня всю.
А Славкины глаза будто гипнотизировали. Потом он засмеялся - ух, какой злой был этот смех! Шагнул ко мне, схватил за плечи:
- Ну, хочешь со мной гулять? Только знай заранее: никогда на тебе не женюсь. Землю буду есть, а не женюсь. Ясно?
Куда уж яснее! Я отступила к дверям.
- Сдрейфила?-язвительно спросил Славка.- Ишь ты, любит она, скажи на милость! - И он крупными шагами обошел меня, будто это была не я, а стол или стул. Рванул дверь…
Спокойная, дружная песня вырвалась на балкон. "Как они могут петь в такую минуту?" - подумала я.
Дверь захлопнулась, зазвенели в ней стекла. Я осталась одна.
Вот как ты кончилась, моя любовь! Вот чем ты кончилась!
Перебирала в памяти Славкины слова и ужасалась их смыслу. И это тот самый Славка, который полгорода обегал, чтоб принести мне мимозу. Тот Славка, что грел мои озябшие руки в своих теплых ладонях! Застегивал на мне стеганку!
Как же это? Почему? За что?
Снова раскрылась дверь. Теперь не песня, а один баян слышен. Вальс. Дверь закрылась. За спиной я слышала чье-то дыхание. Ждала: сейчас Славка подойдет, скажет тихо, с придыханием, как только он один и умеет:
- Прости, Рута, маленькая…
Но это был вовсе не Славка, а Лаймон.
- Рута? - изумился он. - Я думал, ты ушла. Господи, совсем раздетая. С ума сошла! - Он сбросил пиджак, накинул его мне на плечи. Теплый, согретый его телом пиджак.
- Устала? - мягко спросил он. - Ты много пила… А там шум, жарища. Знаешь, давай удерем, пройдемся, а?
Единственное, чего мне хотелось, - уйти, никого не видеть. Главное, не видеть Славку. И я согласилась:
- Пойдем.
В красный уголок вошли вместе. Пиджак Лаймона по-прежнему был на моих плечах. Столы оказались сдвинутыми в сторону, и все танцевали. И Славка танцевал. С Расмой. Она сегодня как-то удивительно причесалась. Волосы крупными волнами падали на плечи. И каждый волосок блестел. Славка ловко вел ее в толпе.
Расма смотрела на него влюбленными, добрыми и потому странными глазами.
Она увидела меня - мы встретились с нею взглядами. И она нарочно, конечно же, нарочно, прислонилась виском к Славкиному плечу.
Они, танцуя, повернулись.
Теперь увидел меня и Славка. Прищурился, тряхнул волосами. Какие красивые, какие серебряные они были!
Мы с Лаймоном оделись, вышли. Ночь стояла морозная, тихая. Льдинки похрустывали под ногами. Лаймон ничего не говорил. И я была ему благодарна за это.
- Пойдем завтра на концерт? - после долгого молчания спросил Лаймон.- Ты любишь серьезную музыку? Московский пианист играет.- И он назвал имя.- Пойдем?
Я не ответила, и Лаймон промолчал тоже.
Долго бродили по пустынным, непривычно тихим улицам. Вышли к новому вокзалу. Отделенный от нас просторной, совсем пустой площадью, он мягко светился в ночи. Светился, словно большой драгоценный камень. Есть такие камни - я не помню, как они называются,- которые сами собой светятся изнутри. Новый вокзал казался мне по вечерам похожим на такой камень.
Очень не люблю мертвенный свет люминесцентных ламп. Не тут, на вокзале, наверно, он и создавал это, словно идущее откуда-то из глубины, таинственное свечение. В поздний этот час лишние лампы были погашены. Неяркий свет был то красноватым, то голубым - от белого мрамора стен,- то желтоватым. Если чуточку изменить положение, шагнуть в сторону - в эту мягкую, приглушенную гамму вливались еще золотисто-оранжевый, зеленовато-голубой цвета.
Мы долго любовались ночным вокзалом.
- Вот что способны сделать человеческие руки!- шепнул Лаймон.
- Да.- Я тоже отвечала шепотом. Мы словно боялись, что голоса наши разрушат волшебное свечение огромного здания.- А ты говоришь, плохо быть строителем!
- Я так не говорю,- поправил меня Лаймон.- Я говорю, что для девушки - это трудно.
- А для тебя?
- Я? Я мечтал о другом. Сделать проект вот такого здания…
И Лаймон вдруг начал рассказывать о себе. Так я узнала, что он живет один в большой квартире.
Его отец и мать - моряки. Отец - капитан дальнего плавания, а мать - радистка на этом же судне. Раньше Лаймон жил с бабушкой. В прошлом году она умерла, и теперь Лаймон совсем один.
- Иногда так не хочется идти домой,- невесело закончил Лаймон.
Я подумала, что теперь я тоже буду очень одинока. С сегодняшнего дня не будет больше в нашей комнате Ганнули. Все понимающей, доброй, хозяйственной Ганнули. Никто не одернет Расму, когда она будет придираться ко мне.
Лаймон все говорил, говорил. Мне представлялась пустая, гулкая, почему-то обязательно с высокими лепными потолками квартира. И становилось жалко Лаймона.
Ночь стояла звездная, лунная. Наши шаги гулко отдавались в пустых коридорах улиц.
- Ты когда-нибудь бродила вот так по городу, ночью?
- Нет.
- А я брожу. Один.
- Одному - нехорошо...
- Ну так будем бродить вместе? - И Лаймон, наклонившись, заглянул мне в глаза.