9
С тех пор у него успела отрасти борода, но улыбка осталась прежней - подкупающе открытая - и прежняя бесцеремонность: "Сирена… Навешиваешь на себя кандалы, старик!" Философия петуха, увидевшего жемчужное зерно.
- Тебе что-то от меня нужно? - спросил я.
- Хотелось бы вернуть тебе старый долг.
- Ты мне ничего не должен.
- Должен! Помнишь, ты мне навесил на шею "мизантропа"?
- За это время тебя что-то осенило?
- За это время многое произошло.
- Ты переменился?
- Я переменился, и люди вокруг меня теперь иные. По забегаловкам больше не хожу, подвыпивших не ублажаю.
- Уж не сменял ли шар земной на оседлое место?
- Нашел себе опору, помогаю другим найти ее.
- И как она выглядит, эта опора? - осведомился я.
И тут легкой поступью вошла Майя, причесанная, розовая, в белой кофточке, красной юбке, тонкая, как оса, с сияющими глазами и повинно-скорбящей улыбкой на губах. Каждый раз неожиданная для меня, ошеломляющая.
Гоша Чугунов расправил плечи, вздернул вскосмаченную бороденку, уже не мне, а Майе ответил с вызовом:
- Опора - бог!
Майя с любопытством уставилась на него, помятого, пыльного, волосатого.
- Вон куда тебя кинуло! - удивился я.
- К людям! - объявил Гоша.
- Почему вдруг таким сложным кульбитом - через небо и бога на землю, к людям? Покороче путь выбрать было нельзя?
- Короткого пути в душу человеческую нет.
Я невольно поморщился. У меня всегда возникало чувство коробящей неловкости за тех, кто афиширует свое посягательство - ни меньше, ни больше - на человеческую душу: познать, открыть, полюбить, найти к ней путь! Умилительная детская самоубежденность, нечто вроде: достану луну с крыши. Постигну, что на протяжении всей истории пытались совершить и отчаивались в бессилии лучшие умы человечества.
- И что ты станешь делать в этой человеческой душе? - спросил я.
- Попытаюсь ее, чужую, превратить в братски мне родственную, - ответ с ходу, не задумываясь.
- То есть перекроить на свой лад. Ты так убежден, что именно твоя душа совершенней других?
Гоша покровительственно ухмыльнулся в бороду.
- Я вовсе не предлагаю себя за образец.
- А кого? Бога-то за образец не предложишь - непостижим!
Ухмылка утонула в бороде, глаза посерьезнели, ноздри короткого носа дрогнули, Гоша заговорил:
- Мы все во что-нибудь верим. Одни во многообещающие газетные передовицы, другие, что добьются высокого кресла, третьи - в диплом института, который откроет им дорогу. У каждого своя маленькая вера. Миллионы людей - миллионы вер! И после этого мы еще удивляемся, что не можем понять друг друга: чужая душа потемки! Да иначе и быть не может. Верим в разное, ничего нет такого, что нас объединяло бы. Меня с тобой, тебя со мной!..
Убежденность со сдержанным пафосом, слова взвешены, интонации вытренированы, явно не в первый раз говорит на эту тему. И не нам первым.
- Можешь ты заставить меня верить в твое? - продолжал Гоша в мою сторону. - В агрохимию, которой ты собираешься осчастливить мир! Да нет, не получится. Во-первых, я несведущ в твоей науке, во-вторых, не универсальна, на все случаи жизни не подходит. Нам обоим надо найти универсальное, единое, одинаково приемлемое как для тебя, так и для меня!
- Бога?..
- Вот именно!
- Он давным-давно найден.
- Давно найден, да его постоянно теряли. Потерян и сейчас. Отыщи снова, вооружись верой в него, прими то божеское, которое известно уже на протяжении тысячелетий: люби ближнего, не убий, не лжесвидетельствуй… Вместе с тобой вооружимся, вместе поверим, станем следовать этому, и тебе не придется остерегаться меня. Мы верим одному, а значит, верим и друг другу. Что это, как не духовное братство? Ты хочешь его? - Гоша дернулся в мою сторону всклокоченной бороденкой, не дождался ответа, дернулся в сторону Майи. - Вы хотите братства?
- Да, - решительно произнесла Майя.
Она стояла, прислонившись к стене, не сводила глаз с вдохновенного Гоши. И в глазах тление, и в губах смятенный изгиб. Кому-кому, а мне известно, как может быть доверчива Майя и как способен подкупать Гоша при первом знакомстве.
- Братство через бога?.. - переспросил я. - Тогда верующее в бога население, скажем, Италии должно бы быть братски сплочено более нас? Увы, там - как и всюду.
- Назови мне другое, что сплотило бы людей.
- Не много ли ты от меня хочешь? Назови универсальный рецепт спасения человечества.
Гоша холодно отвернулся от меня.
- Я и не рассчитывал, что ты мне поверишь.
- Тогда, извини, не пойму, что все-таки от меня хочешь?
- Ты назвал меня мизантропом… Не поленись прийти по адресу: Молодежная, сто двадцать семь. Мы собираемся по воскресеньям в три часа дня.
- Кто это мы?
- Единоверцы.
- Что-то вроде секты?
- Пусть будет так. Приди, послушай, реши, совместимо ли с мизантропством, что я делаю.
- Мы придем, - сказала Майя. - Молодежная, сто двадцать семь. Запомнила.
Раз Майя сказала, так оно и будет. Мне осталось только согласиться.
Гоша распрощался и ушел.
Майя была тиха и озадачена.
- Он очень худ и плохо одет.
- Это предмет его гордости, - ответил я.
- Почему ты к нему так относишься?
- От досады на себя, Майка.
- Как понять?
- Думал - самородок, а оказалось - булыжник.
Майя задумалась.
- Знаешь, - проговорила она, - мне он напоминает Дон Кихота, подстричь бы его бородку клинышком да надеть на голову медный тазик.
- Пожалуй, он и внутренне похож на этого рыцаря.
- И относишься к нему с… неприязнью?
- Скорей с осуждением.
- Но Дон Кихотом-то все, все восхищаются. И вот уже несколько веков подряд!
- То-то и удивительно - все, кроме одного.
- Тебя или есть еще кто другой?
- Сервантес. Он же издевался над своим героем, и никто этого почему-то не замечает.
- Сервантес симпатизирует, не издевается!
- А давай вспомним. Дон Кихот встречает преступников в кандалах - насилие, мол! - освобождает их. А какой результат?.. Преступники избивают его и, нет сомнения, пойдут дальше грабить и насильничать. Благородный рыцарь усугубляет насилие. Или знаменитый эпизод с ветряной мельницей. Тут-то за что симпатизировать? За то, что проявил высшую степень глупости? Сервантес издевается, но с доброй иронией. Да вздумай он всерьез возмущаться своим деятельным дураком, поставил бы себя на один с ним уровень.
- Дон Кихот чистосердечен, а чистосердечие и зло несовместимы.
- Еще как совместимы. Разве не чистосердечно миллионы немцев славили Гитлера, верили ему?
Майя озадаченно помолчала, наконец подняла на меня свои глаза, губы недоуменно дрогнули.
- Одно из двух - или ты прав, или весь мир. Кому же мне из двоих верить?
- Мне, Майка, мне!
Она засмеялась.
- Какой мне муж попался - умней всего мира!
Кончилось ее смехом. Гоша был забыт.
Через полчаса мы шли по улице к ее родителям.
10
Мы шли по улице, а она жила дневной, шумной, карусельной жизнью. Расплавленное солнце висело над нами, утюжили мостовую тяжелые грузовики, с треском распарывая бензиновый воздух, неслись мотоциклисты, вальяжно плыли осиянные стеклом автобусы. Газетный киоск, пестро украшенный обложками неходовых журналов, как птиц, выпускал из себя в нетерпеливую очередь газеты, они всплескивали белыми просторными крыльями и исчезали.
Наш город - родина Майи. Бетонная, однообразно величавая современность, утопившая в себе незамысловатую старину, он, наш город, служит промышленности, он вечно строится, не устает кричать моторным рыком. Он не богат живописной зеленью и не славится редкостной архитектурой, в нем много труб и мало памятников, столичные моды на улицах и провинциально скудная культура - картины висят только в ресторанах и ни одного концертного зала. И центральные утренние газеты приходят к нам лишь в полдень.
Наш город - для Майи родина, для меня - доброе отечество. Этот город принял меня, выучил меня, признал меня как ученого, без нежности обласкал, без сочувствия обнадежил. И я благодарен своему городу, люблю его.
Мы шли знакомыми улицами локоть к локтю, плечо в плечо. Бывают же минуты, когда чувствуешь себя центром вселенной: грудь распирает, тело невесомо, ноги упруги, оттолкнись - полетишь! И нельзя согнать глупой, широкой до устали улыбки с лица. А как несет голову Майя! И скорбную складку губ тоже тревожит улыбочка…
Не в первый раз удивляюсь: как в нашем суровом, бетонном, копотном городе могла родиться она? Возможно ли? Не чудо ли это?
Мы шли по улице, и у встречных менялись лица. У мужчин появлялось - у тех, кто постарше, - остолбенелое выражение, помоложе - изумление: "Вот это да!" А женщины невольно начинали улыбаться, как и мы, с той же блаженной радостью. И спиной я чувствовал, как оглядываются нам вслед.
Никогда я не воображал себя красивым, лишь сейчас впервые в жизни - высок, плечист, полон сил, походка победная, под стать во всем Майе. И счастливый - всем до зависти!
Это счастье родилось невольно, оно подарено Майей. Да и бывает ли вообще счастье единорожденное, нутряное? Нет, оно приходит всегда извне - от обмытого дождем листа дерева, от глубокого неба, от содержимого чашечки Петри на лабораторном столе и от человека… С людьми чаще всего сталкиваешься, от людей большей частью идет к тебе и счастье и горе. А особенно от тех, кто тебе всего ближе и дороже.