Шипела сковорода. Потрескивало в печке. Хозяйка стояла к нам вполоборота, опершись на чаплик. Голова ее была повязана голубенькой, с цветочками, косынкой; лицо уже покрыл легкий весенний загар. Она первая предала молчание:
- Я ведь, Владимир Акимыч, насилу приучила его питаться, - она указала на мужа. - Бывало вскочит чуть свет, схватит кусок хлеба за пазуху и бежит. Теперь наладился. Вы ему не верьте, когда он о себе говорит. Я-то его знаю. Пришел вот завтракать, будто только и день у него начался, а сам на рассвете уже и в тракторный отряд на мотоцикле съездил, и на ферме побывал, и наряд проверил.
- Уважаемая Ефросинья Алексеевна! - строго-шутливо обратился к ней Митрофан Андреевич. - Не переходите на личности: аппетит понижается.
Позавтракали мы отлично. Вымыли руки. Я поблагодарил хозяйку.
- Мне-то куда сегодня? - спросила она у мужа.
Митрофан Андреевич схватился за голову обеими руками и воскликнул:
- Прорыв! Развал бригады! Гроб дисциплине! Своей жене забыл наряд дать. Подскажи, пожалуйста, сама. Не на огороды ли? Точно: туда.
Жена улыбалась спокойной улыбкой.
Мы вышли. На крыльцо медленно поднялся нам навстречу отец бригадира, Андрей Петрович. Волосы у него совсем белые, как молоко; бородка подстрижена аккуратно, лопаточкой, а волосы - в кружок. Сразу видно - опрятный старик. Без малого девяносто лет имеет он за плечами, но видит и слышит еще хорошо и не может не работать.
- Здравствуйте, Андрей Петрович!
- Здравствуй, детка! (Всех, кому меньше шестидесяти, он называет "детка".) А я вот утречком-то в огородике покопался. Я люблю - утром. - Он присел на лавочку. - Все торопитесь. Весна. Хорошо - весна. Торопиться надо. Только вот не пойму одного: зачем перекрестный сев. Для какой радости два раза по одной пашне ездить вдоль и поперек: туда - полнормы семян, сюда - полнормы? Ну ладно, пущай урожай выше на полтора центнера, но узкорядный-то так же дает, как и перекрестный. Вот и делали бы узкорядные сеялки, а не гоняли тракторы вдоль и поперек. А то, вишь ты, - обратился он к сыну, - в одном месте не начинал сеять, - теряешь половину урожая, - а в другом - взад-вперед, вдоль-поперек, вдоль-поперек! А гасу-то, гасу сколько попалят!.. Сколько раз я тебе, Митроха, говорил: "Брось ты эту затею! Не может быть того, чтобы наука гоняла тракторы туды-сюды". Узкорядные - надо: один раз сеять по одному месту.
- План есть на перекрестный сев, папаша. План надо выполнять.
- "План, план"… Заладили, как сороки на суку. Ты, Митроха, смотри за этим, - на то ты и партейный. Значит, если план подходялый для колхоза и государства, то делай, а если неподходялый - плюнь! Аль напиши им туда. - Дед махнул рукой вверх, туда, куда, по его мнению, следовало писать. - Право слово, верно говорю, - обращался он уже ко мне. - Мне и то доходит, а вы должны душой болеть… Ишь ты! Вдоль-поперек, вдоль-поперек!
- Андрей Петрович, - сказал я, - пока нет узкорядных сеялок, надо сеять перекрестно… Урожай надо повышать.
Он, задумавшись, смотрел в пол и сразу же согласился.
- Пожалуй, так. А насчет узкорядных напишите туда… Блинков-то поели? - по-стариковски перешел он вдруг на другую тему.
- Сыты, папаша.
- Блинки - это хорошо. После них человек делается прочный, тугой. Ходит себе день-деньской, до самого вечера… Ну, идите. Торопитесь, неугомонные, торопитесь! - И он, покряхтывая, направился в хату, но в дверях сеней повернулся к нам и сказал: - Митроха! Денька через два, а может, и завтра, дождик должон быть. Налегни на сев-то.
- Вот тебе на! Гляну на барометр, - забеспокоился Митрофан Андреевич. Он ушел в хату и тут же вернулся. - Давление падает.
- Ты на свою машинку смотри не смотри, а на днях дождю быть, - сказал Андрей Петрович.
- Как же это вы, Андрей Петрович, узнаете об изменении погоды? - спросил я.
- Э-э, детка! Давно уж я живу-то. По всем приметам узнаю. Ласточка идет низом, значит - мошка летит низом. Это - раз. (Он загнул костлявый палец.) Курица обирается носиком - перо мажет жиром. Это - два. (Он загнул еще один палец.) У курицы, значит, шишка такая над хвостом имеется - жировая… Свинья тоже чует: тело у нее зудит, чешется она, солому в зубах таскает. Животная, она чувствует. И человек чувствует. Только иной замечает, а иному наплевать… И в сон ни с того ни с сего клонит, и если, по старости, кости ноют, и волос на голове не таком делается, и спина - того…
Андрей Петрович загнул уже несколько пальцев, а Митрофан Андреевич нетерпеливо посматривал на меня и будто говорил глазами: "Разошелся папаша, а времени у нас нет". Однако вслух он, обращаясь ко мне, заметил:
- Точно узнает папаша: живой барометр.
- И лебеда тоже вот хорошая примета, - продолжал загибать пальцы Андрей Петрович. - Как с низу листочков слезки пойдут, так и смотри другие приметы. Если все приметы сходятся, то уж хочешь не хочешь, а дождю быть… Примет этих много, детка. Много. - И он ушел в сени, так и не разогнувши пальцев, будто еще и еще вспоминал приметы и собирался фиксировать их на пальцах. Из сеней все еще слышался голос старика: - Дым, примерно, низом стелется, в трубу плохо тянет - тоже к дождику. Солнышко в тучи садится - жди мокрости. Много примет. Много. И все правильные.
Мы сошли с крыльца.
- Теперь минут на десять завернем во двор. Могут оказаться отставшие, надо их подтолкнуть, - сказал Митрофан Андреевич и ускорил шаг. - Громадный опыт у папаши, - продолжал он на ходу. - Интересно, почему ученые метеорологи не дадут научных объяснений народным приметам? Люди тысячи лет примечали: не можем же мы выбросить эти наблюдения.
- Практически мы их и не выбрасываем, но объяснить, конечно, надо бы метеорологам, - согласился я с собеседником.
Войдя в ворота бригадного двора, мы увидели двух колхозников. Один из них, Витя-гармонист, осматривал колесо, а второй, тот самый Прокофий Иванович, запрягал лошадей. Митрофан Андреевич как-то сразу помрачнел и направился прямо к ним.
- До десяти стоять будете? - спросил он строго.
Витя-гармонист, - с пышным чубом, в клетчатой кепке, заброшенной на затылок так, что, казалось, вот-вот она упадет, - ухватил рукой обод колеса брички и потряс его.
- Обратите внимание, Митрофан Андреевич: рассохлось. Разваливается. Виляет по дороге восьмеркой. Не колесо, а вальс "Разбитая жизнь". Не по моей вине задержался - ищу колесо.
- А почему допустил до этого? Ты ездовой. Разве раньше не видел, что колесо надо перешиновать? Тебе что: няньку на бричку надо?
Митрофан Андреевич засыпал Витьку вопросами так, что тот не сумел ничего ответить и стоял, вытаращив свои большие голубые глаза, будто недоумевал и собирался сказать: "А ведь и правда - я виноват! Как же это я так?" Но он ничего не сказал в оправдание, а только привел широкую кепку в надлежащее положение и спросил:
- Ну, а сегодня-то как же?
- Сегодня получишь штраф в один трудодень за халатное отношение к колхозному имуществу. Третий раз уже тебе замечаю, теперь придется штрафовать. Колесо возьмешь новое. Отправишься немедленно в поле. Завезешь в кузницу старое колесо… Эх, ты!.. "Разбитая жизнь"!
- Ну, во-от! Скорей уж и штраф. Безо всякого подходу. Я человек старательный, а ко мне без всякого убеждения. Возражаю.
- Уже третий случай с тобой. Хватит. Убеждал, убеждал, а ты теперь и с колесом допустил. То постромку потерял, то на "Разбитой жизни" ездишь.
Витя немного подумал и сказал:
- Исправлюсь. Клянусь инструментом! - и он постучал по ящику с баяном, который стоял в передке брички.
Митрофан Андреевич посмотрел на баян, потом на Витьку, брови его вздрогнули, и в глазах появилась чуть заметная улыбка.
- Клянешься? - спросил он.
- Не повторяю. Сказал твердо. - Витя ткнул себя большим пальцем в грудь.
- Ладно. Но только - в последний раз. И, кроме того, музыка музыкой, но среди бела дня не баловать, а работать.
- Днем настроения быть не может.
- Что ж, ты играешь только ночью?
- Да, вечером или ночью, "Каприччио" разучиваю.
- И как оно?
- Получается.
- Вот с колесом только не получается.
- Проза, - возразил Витька и закинул ногу на ногу, опершись на бричку.
- Да ты что на одной ноге стал? Или, думаешь, до обеда стоять? Я с тобой уже пять минут потерял.
- Я что? Я ничего. Вы же сами музыкальный разговор затеяли.
- На ключ от сарая! Бери колесо.
- Момент! Один момент - и Витька будет в поле.
- Ну, куда побежал? (Витя с разбегу остановился и обернулся к нам.) Наряд возьми в кузницу. Колесо не примут без него.
- Не учел. Есть наряд взять в кузницу.
Митрофан Андреевич развернул блокнот, положил его на грядушку брички и быстро написал наряд. Он подал листок блокнота Витьке, а тот ринулся в сарай, выкатил новое колесо и действительно моментально заменил старое и выехал со двора, снова забросив фуражку на затылок.