- Всякий раз, приезжая из бригады в село, Ким нагружался в школьной библиотеке книгами, дня три расхаживал с ними по селу, чтобы все видели, по какому важному, делу он пожаловал, и сообщал каждому встречному, что книги он уже обменял и ему пора отправляться в тундру просвещать пастухов. В тундре же он слыл великим грамотеем, так как бригада, где он пастушил, состояла из людей пожилых и неграмотных. Наслушавшись в селе радиопередач и собрав все местные новости, Ким пересказывал их пастухам слово в слов, сидя за раскрытой книжкой и перелистывая время от времени страницы. Его бригадиру однажды сказали, что Ким Водит пастухов за нос, но тот не поверил и счел такое заявление клеветой на всю бригаду.
Когда Ким впервые явился в школу за книгами, учительница, памятуя, что он ни дня не сидел за партой, отказалась выдать ему библиотечные книги. Тогда Ким отправился в правление колхоза, взял чистый лист бумаги, часа Два пыхтел над ним, выводя прыгающим карандашом какой-то сложный узор, и, вручив свое творчество председателю Калянто, коротко сказал: "Разберись". Калянто долго изучал узор и наконец сдался: "Не понимаю, что такое", - сказал Калянто. "Жалоба, - ответил Ким и ткнул пальцем в бумажку: Видишь, я на учительницу бумагу написал". И изложил свои претензии на словах. Председатель попытался отделаться шуткой, да не тут-то было. "Не даст книжек - в тундру не пойду", - заявил Ким… Пришлось Калянто идти в школу… В результате переговоров Ким получил несколько растрепанных книжек. Месяца через два он снова явился в село, вернул учительнице в полной сохранности книжки и потребовал другие. С тех пор ему беспрекословно и в неограниченном количестве выдавали старые учебники, отжившие свой век задачники и прочую малопригодную для чтения литературу…
Посидев молча у стола и покурив, Ким потушил папиросу о загрубелую коричневую ладонь, спрятал окурок в карман, так как пепельницы в кабинете не было, потом солидно сказал:
- Так, значит… Пойду я. - И не шелохнулся.
- Слушай, Ким, - вдруг сказала Нутенеут, поднимая на него левый глаз, а правый плотнее зажимая ладонью. - Я хочу тебе дать одно общественное поручение. Ты можешь сейчас выполнить?
- Как агитатор? - подумав, спросил Ким.
v - Как агитатор.
- Можно, - снова подумав, ответил Ким.
- Обойди все дома, пошивочную, контору и всем скажи, что Барыгин едет, собрание будет. Пускай в клуб собираются.
- Можно, - повторил Ким, поднимаясь, и потянулся за книжками.
- Пусть книжки лежат, вернешься - заберешь, - сказала Нутенеут.
- Нельзя, - ответил Ким, беря книжки и водворяя их под мышку, - Я за них расписался, значит, отвечаю.
Он не спеша двинулся к двери, но у порога обернулся, спросил:
- Когда приказать в клуб собираться?
- Вечером, - ответила Нутенеут.
- Вечер большой. Ты говори точно час.
- Я откуда знаю, когда он приедет?
- Кто тогда знает?
- Никто не знает. Барыгин не сообщил.
- Как я говорить могу? - удивился Ким.
- Так и говори - вечером.
- Ты Еттувье вызови; прикажи радиолу на улицу ставить, когда приедет. Все слушать будут, сразу придут. Я так скажу.
- Ладно, так и говори. Как радиола заиграет, пусть сразу собираются.
Ким ушел. Нутенеут снова поглядела в окно на океан. Ничего не видать: ни катера, на котором приедет Барыгин, ни колхозных вельботов.
Зато на улице, видневшейся из другого окна, появились люди. Продавщица Павлова (она же и завмаг), одетая в телогрейку и повязанная серым Пуховым платком, открывала магазин. Сняла засов, толкнула внутрь двери, обитые снаружи лоскутами железа от консервных банок, но в магазин не вошла, а присела на крыльцо в ожидании покупателей.
Павлова была тучная женщина, в летах, и работала в магазине давно, уже года четыре, после того как сняли бывшего завмага Омрылькота.
История же с Омрылькотом до сих пор была свежа в памяти жителей села. Попал он в завмаги случайно: как наглядный пример выдвижения в торговлю национальных кадров. Говорят, сам Омрылькот отчаянно отбивался от почетной должности, ссылаясь на отсутствие опыта; и слабые познания в арифметике, но товарищ, специально присланный из райпотребкооперации утрясти этот вопрос, все же уломал его. А месяца через три из района нагрянула ревизия и, нагрянув, обнаружила растрату в тридцать тысяч рублей старыми деньгами. Омрылькот предстал перед судом. И тут судьи столкнулись с прелюбопытнейшим фактом. Суть его заключалась в том, что растрата совершилась не по злому умыслу завмага, а напротив - по доброте его сердца. Всем, кто навещал магазин с пустым карманом, но был не прочь нагрузиться товарами, Омрылькот безотказно выдавал все, на чем задерживался глаз безденежного покупателя, не заботясь при этом о том, кто и сколько ему должен. Добрая половина села отправились тогда на вельботах в райцентр в качестве свидетелей по делу. Свидетели чистосердечно признались, что не раз получали в магазине без оплаты разные товары. Судьи бились с этим делом два дня, наконец махнули рукой, отпустили с миром Омрылькота, после чего он благополучно вернулся к прежней профессии пастуха, а освободившееся место заняла жена сельского фельдшера Павлова. При Павловой тоже были ревизии, но никакой растраты ни разу не обнаружили.
У соседнего с магазином дома тоже появились люди. Сперва Нутенеут увидела вышедшую из сеней жену Пепеу - старуха волочила за собой оленью шкуру. Расстелив шкуру на солнечном бугорке, она вернулась в дом и снова появилась на крыльце вместе с Пепеу. Она хотела поддержать мужа и помочь ему сойти с крыльца, но он отмахнулся от нее, довольно бодро поковылял к шкуре и улегся на ней, подставив солнцу лицо..
Это был тот самый Пепеу, который вчера вернулся на самолете из районной больницы. Целый год Пепеу маялся животом, высох до костей и уже серьезно собрался к Верхним людям, но фельдшер Павлов не пустил его туда: вызвал из райцентра санитарный самолет, и сопротивлявшегося Пепеу водворили в больницу.
Заболел же Пепеу сразу после суда над Омрылькотом, где проходил главным свидетелем. Очутившись в зале суда, он сперва долго не мог взять в толк, чего от него хотят, а поняв наконец, сказал так; "Мой дом магазин два шага стоит. Я магазин много ходил, много товар брал. Омрылькот много товар давал, Омрылькот продавца хороший". На вежливый и вполне доброжелательный вопрос молоденькой заседательницы, может ли он, Пепеу, припомнить, какие получал товары без денег, и согласен ли возместить их стоимость, Пепеу заявил-: "Где Пепеу много деньга-бумажка возьмет? Пепеу деньга-бумажка не нада. Пепеу магазин ходить нада, товар брать нада".
Больше его ни о чем не спрашивали, а стали спрашивать других, его же попросили отойти от судейского стола и посидеть в зале. Пепеу страшно обиделся на то, что ему, старику, которого следует уважать и слушать, не позволили литого говорить, а позволили говорить молодым и, вернувшись домой, слег и заболел. Каждому, кто являлся навестить его, Пепеу скорбно сообщал, что пришла ему пора собираться к Верхним людям, раз молодые перестали его слушать и уважать.
"Все теперь врачи могут, - подумала Нутенеут, наблюдая за Пёпеу. - Его хоронить думали, а он как молодой олень бегает".
С полчаса Нутенеут неподвижно сидела за столом, глядя на улицу. Однако больше никто не появлялся. Нутенеут вздохнула и не спеша стала искать в ящиках стола общую тетрадь, в которую записывались все исходящие и входящие бумаги, - на случай, если Барыгин поинтересуется работой сельсовета.
4
А в это время Ким-агитатор шагал по улице в другой конец села. Он решил начать обход с той стороны и шел теперь мимо домов, не считая пока нужным встречаться с их хозяевами.
День разгорался жаркий, безветренный, какие редко выдаются на побережье. В высоком чистом небе висело сухое щекастое солнце. Выпив из воздуха всю влагу, подаренную ночью океаном, солнце добралось до земли и достало уже до тех мест, где по дворам дозревал закопанный в ямах копальгын.
Копальгын - деликатес чукотской кухни.
Но сначала копальгын - это морж.
Когда морж средней упитанности и среднего веса доставлен во двор зверобоя, семья его и все желающие помочь принимаются копать яму: вглубь - насколько позволяет вечная мерзлота, в длину и ширину - в зависимости от размеров моржа. Неразделанного моржа - в шкуре, с требухой - сваливают в яму и засыпают землей. Так начинает готовиться копальгын. Остальное - дело времени, солнца и дождей. То, из чего раньше состоял морж, должно хорошенько перепреть в прочной оболочке шкуры. Готовый копальгын с наслаждением будет съеден хозяевами, родственниками и соседями.
Ким шел по селу, солнце красно сияло, припекая землю, и запах вызревавшего копальгына становился все резче. Ким с удовольствием съел бы сейчас добрый кусок, если бы не поручение Нутенеут, не позволявшее ему задерживаться. И все-таки он задержался - стало жарко, кухлянка прилипла к спине. Он положил книжки на травянистый бугорок, стянул через голову кухлянку, взял ее под одну руку, книги - под другую и пошел дальше, позволяя солнцу припекать крепкую голую спину.
Вскоре он очутился в конце села и свернул в крайний дом. В доме никого не оказалось. Обойдя безрезультатно дворов десять, он, наконец, застал в одном живую душу - Коравье. Коравье спал на шкурах у окна. Рядом с ним спала собака, зарывшись мордой в его кухлянку.
- Эй, Коравье, вставай! - сказал Ким, радуясь, что хоть старика застал.
Сперва его услышала собака, вытащила из-под кухлянки морду, привстала, зябко отряхнулась. Потом закряхтел Коравье.
- Пошла! - Ким прогнал со шкур собаку и сел возле Коравье, примостив рядом кухлянку и книжки.