Да, он прекрасно знал, что рыбу ловят, потрошат, делают икру; ловят и оленей, сдирают с них шкуры; бьют на лету птицу, варят из нее вкусный суп, но вот так бросать истерзанную рыбу в траву, заведомо зная, что она там будет гнить… Как же это можно? Ведь если поймал рыбу, так съешь ее всю, не оставляй ничего. Так учили и бабушка, и родители. Правда, в поучениях бабушки было много странного и даже смешного. К примеру, она утверждала, что хорошо обглоданные оленьи кости с радостью убегают в неведомую землю, чтобы там снова стать оленями. Но если на них остается несъеденное мясо, то олений дух может рассердиться и наказать людей за пренебрежение, он нашлет болезни, волков, а то и диких оленей, которые отколют часть стада и уведут за собой в горные тундры, куда человеку трудно добраться.
В интернате Токо однажды рассказал об этом товарищам, но его подняли на смех и назвали даже маленьким шаманом. Это было обидно, потому что никакого шаманства здесь Токо не видел. В тундре жили грамотные, образованные люди. Даже бабушка и та закончила семилетку. Она работала счетоводом и избиралась депутатом районного Совета. А отец с матерью учились вместе и поженились в Ольском сельскохозяйственном техникуме.
Токо чувствовал, что жизнь человека зависит от окружающей природы. Это в городе иной человек не знает, откуда берется хлеб, сосиски, колбаса, яйца, сливочное масло и сгущенное молоко. А в тундре прекрасно видно, откуда мясо, которое кипит в котле, шкура, которая на тебе в виде кухлянки и торбазов… И все-таки в тундре уважали и оленя, и волка, и птицу, и всю живую красоту, которая радовала и грела человека.
Но почему эти приезжие так жестоки?
Откуда такие люди появляются на земле?
Отдышавшись и успокоившись, Токо поднялся на ноги и побрел. Кружным путем он направился к маленькому озерку, вокруг которого гнездились крачки, и землю эту он мысленно называл своим маленьким тундровым заповедником. Здесь никогда не проезжали вездеходы, и оленья тропа проходила стороной, так что растительность не вытаптывалась, если не считать звериных следов. Да и какие следы могла оставить осторожная лиса или летний песец, который пугливо торопился в свое гнездо под высоким берегом реки, где его ждали вечно голодные детеныши?
Здесь от земли поднимался такой дурманящий дух, что казалось, каждый листочек, каждая ягода морошки, голубики и шикши издает неповторимый чудный аромат, распространяя его окрест.
Токо любил часами лежать, вдыхая полной грудью этот удивительно бодрящий воздух. Иногда приходил с книгой, чаще всего со стихами, и, никого не стесняясь, не боясь, что кто-то услышит и усмехнется, декламировал вслух, обращаясь к сидящим в гнездах птицам, к проплывающим в небесной вышине облакам, к легкому ветру, который гладил поверхность озера, к распускающимся цветам…
Крачки встревоженно поднимались в воздух и летали над ним, как бы вопрошая своими резкими криками: "Что с тобой? Почему ты, всегда такой тихий и спокойный, так громко и чудно разговариваешь?"
И Токо тогда думал, что, будь у него красивый голос, он бы не читал стихи, а громко пел, потому что такая красота была достойна прекрасной песни.
Сегодня хотелось не петь, а плакать. Плакать от огорчения и ощущения обманутости. Как-то давно, в интернате, кто-то из старшеклассников подшутил над ним, маленьким, дав ему в красочной обертке вместо конфеты аккуратно упакованный кусок мыла, с виду и впрямь похожий на сливочную тянучку. Вкус того мыла каждый раз вспоминался, когда Токо доводилось встречаться с подлостью и обманом. И теперь он чувствовал во рту этот мыльный привкус, удивляясь про себя - откуда он мог появиться.
Идти домой не хотелось, но и приближаться к озеру, к любимым своим уголкам было боязно: вдруг на глаза снова попадется что-нибудь страшное, неприятное, как то, что он только что видел на берегу реки.
Солнце медленно уходило с самой высокой точки небесного пути, незаметно склоняясь к горизонту.
Токо набрал горсть зеленой морошки. Ягода горчила, стягивала рот, но в ней уже чувствовался еле уловимый привкус, присущий только морошке. Пройдет несколько недель, и ягода сначала покраснеет, а потом пожелтеет, заполнившись сладким соком, готовым излиться от малейшего прикосновения.
Токо вспомнил, как в детстве ходил с бабушкой в тундру. Они отправлялись спозаранок, взяв с собой такат - дорожную еду. Токо не видел, что складывала бабушка в кожаный туесок, и желание узнать о его содержимом не давало ему покоя. Несмотря на плотный завтрак, едва они отходили от стойбища, Токо делал вид, что изнывает от голода, принимался хныкать и просить у бабушки поесть.
Поначалу бабушка стойко держалась, но вскоре сдавалась, и, найдя сухое место, обязательно с плоским низким камешком, приоткрывала туесок.
Эти воспоминания были навеяны дурманящим запахом тундровых растений. Запахи и музыка - две вещи, которые могли воскрешать, казалось бы, давно позабытое, угасшее в прошедшем времени, исчезнувшее в далекой перспективе прежних дней. Связанные с запахами и музыкой картины были настолько живы, красочны, будто они только что произошли, случились буквально несколько часов назад, вчера… Но это было всего лишь прошлое, в котором осмысливалось настоящее.
В чоттагине яранги было сумрачно и дымно. Когда Токо тихо вошел, бабушка строго посмотрела на него и спросила:
- Ты где был?
- Гулял у озера…
- Но я там тебя не видела.
- Я был возле малого озера.
- А-а, - понимающе кивнула бабушка и задумчиво проронила: - Но и там я тебя не видела.
- Я лежал, - сказал Токо.
- Нельзя долго лежать на холодной земле, - нравоучительно произнесла бабушка. - Ты ведь знаешь - и глубине вечная мерзлота.
- Но мне было тепло, - возразил Токо. - Когда я лежу на земле, я никогда не чувствую вечной мерзлоты.
- Это тебе только кажется, - ответила бабушка, - Она коварна, эта мерзлота, в тело проникает исподволь.
- Но я ее не чувствовал…
Бабушка пристально посмотрела на внука. Потом тихо, чтобы не слышала мать, спросила:
- Что случилось?
Сдерживая себя, стараясь быть спокойным, Токо поведал бабушке о выпотрошенных рыбах, усеявших берег речки.
Бабушка слушала молча, но, по мере рассказа, лицо ее каменело, и она словно старела на глазах.
- Что же они делают, что же они делают? - тихо причитала она, горестно качая головой.
- Откуда такие люди приходят на нашу землю? - спросил Токо, стараясь сдержать слезы.
- Ниоткуда они не приходят, - ответила после некоторого раздумья бабушка, - Они рождаются здесь же…
- Но почему они становятся такими? - продолжал Токо.
- Значит, кто-то в детстве не научил их добру, - вздохнула бабушка.
- Почему они жадные?
- Ко-о, - пожала она плечами, - Может быть, они голодали?
- Да у них полным-полно всяких продуктов! - возразил Токо. - Целые ящики с банками, мешки с хлебом! Как они могут быть голодными? Если они даже будут только и делать, что есть, то и тогда им хватит надолго!
- Значит, свежего им захотелось…
Казалось, бабушка пытается заступиться за них.
Пришла мать с ворохом высушенных оленьих шкур.
Они сохли, разложенные на земле. Мездра затвердела, и шкуры гремели, как железные. Для того чтобы стать мягкими, шелковистыми, приятными для кожи, они требовали долгой и терпеливой обработки. Сначала с помощью каменного скребка с них надо снять верхний слой. А потом наступал черед ручной обработки, которая длилась неделями. Точно так же смягчались и камусы - шкурки с оленьих ног.
По ведь и шкура и камусы когда-то покрывали живого, бегающего по тундре оленя… Однако, когда его свежевали, у Токо не возникало таких чувств, как при виде убитой утки или растерзанных рыбин… Почему?
Успокоившись, Токо взялся за транзисторный приемник и поймал радиостанцию "Тихий океан", которая передавала для рыбаков эстрадный концерт. Кто-то бодро, с задором пел: "Утро начинается с рассвета…" Токо слушал и удивлялся, как может быть иначе? Утро всегда начинается с рассвета и никак не может начинаться с вечерней зари. В концерте это звучало крупным открытием, но все равно почему-то во рту появлялся привкус мыла.
Когда пришел отец, Токо рассказал ему об увиденном.
Отец молча взялся за вечернюю еду, Токо ждал, что он скажет.
Но отец молчал.
Снаружи послышался собачий лай.
Токо выглянул из яранги и увидел приближающихся к стойбищу Кузьму и Андрея.
- Они идут! - почему-то шепотом сообщил Токо.