"Одолжить у него? - подумала Ира о Кулемине. - У него, наверно, полно денег".
Подумала, но попросить постеснялась: Кулемин был далеко от нее. Но и когда он снова подошел к ней, тоже не попросила.
- Как вы думаете, она сегодня придет? - сникшим голосом спросил он Иру.
- Придет. После обеда. - Ире стало жаль Кулемина! "Бедняжка, на что он надеется?"
Поди разберись, почему Примадонна отвергла Кулемина, предпочла ему сперва какого-то заезжего художника, а теперь этого самого наездника? Наездник, как и художник, приехал и уехал, погарцевал на манеже - и нет его. А Кулемин - вот он: стоит в скорбной позе и мучится, У наездника где-то жена и дети, а Кулемин - свободный жених. Наверно, Примадонне в тридцать девять лет не следует быть, мягко говоря, столь беспечной. Но Примадонну не исправишь ("Горбатого могила исправит", - сказал о ней Павлик).
- Благодарю вас, - Кулемин почтительно склонил голову и пошел к двери, позволяя. Ире любоваться его сутулостью и круглой, как блюдце, плешью на макушке.
А Лотом пришел профессор кафедры математики Митрофан Митрофанович Митрофанов ("ми в кубе"). Низенький, худенький, удивительно подвижный человек, примерно одних лет с Кулеминым. О нем в институте рассказывали массу смешного: сплетение былей и небылиц, граничащих с анекдотами. ("Так у вас "ми в кубе" читает? Поздравляю! Формулы на стене и на полу пишет?.. Не пишет? А в нашу бытность он с доски на пол перескакивал". Или: "Ну, "ми в кубе" оригинал! Взглянуть бы одним глазком, как он в кафедру прячется… Как не прячется? А я слышал, он нырнет в кафедру и оттуда формулы выкрикивает".) Быть может, причина подобных разговоров крылась в низеньком росточке Митрофанова. Стань он за кафедру - и его не увидишь. Но другие уверяли, будто он и близко не подходит к кафедре. Другие говорили, он все лекции напролет пританцовывает у доски, выстукивая на ней мелком математические узоры, длиннющие, как товарный порожняк.
Сейчас Митрофан Митрофанович не вошел, а вбежал в библиотеку, словно удирал от погони. Бросил на барьер потрепанный, тощенький портфель и зачастил скороговоркой:
- Здравствуйте, голубушка Ирина Николаевна. У меня, - он зыркнул крохотными черными глазками на ручные, часы, - пятнадцать с половиной свободных минут. Дайте какой-нибудь рассказец проглотить. Что-нибудь этакое современное, что-нибудь свеженькое.
Ире нравился "ми в кубе": удивительно легкий человек - ни чопорности, ни важности.
- Не знаю, Митрофан Митрофанович, что вам предложить, - сказала Ира. - Пришли новые журналы, но я еще ничего не читала. Может, сами просмотрите?
- Нет, нет, нет! - Митрофанов энергично замахал коротенькой рукой. - Только то, что вы прочли! Я на вас полагаюсь. Что-нибудь с юморком.
- С юморком - пожалуйста. - Ира вспомнила о рассказах, недавно напечатанных в "Новом мире", и быстро пошла к стеллажам за журналом. Рассказы с перчиком, должны понравиться.
Митрофан Митрофанович выхватил из Ириных рук журнал, раскрытый на странице, где начинались рассказы, сказал: "Спасибо, голубушка, спасибо", воткнул под мышку тощий портфелишко и почти вприпрыжку устремился к столикам, на ходу цепляя за уши тоненькие дужки очков.
"Может, у него спросить? Такой милый человек", - подумала Ира, глядя, как Митрофан Митрофанович присаживается к полированному столику у окна, в которое заглядывает тополь, сплошь усыпанный серебряными полтинниками.
И не спросила: "ми в кубе" был далеко от нее. Тем более он уже припал грудью к столику и замер, почти вплотную приблизясь очками к журналу. Но и когда он снова пританцовывающей походкой вернулся к барьеру возвратить журнал, она тоже не спросила - постеснялась. Спросила лишь, понравились ли ему рассказы.
- Сносно, - сказал он. Его оценки всегда были предельно лаконичны: "сносно", "впечатляюще", "пустячок", "трогает", "глупость" и так далее. И всегда при этом почему-то вспоминал Чехова.
Сейчас он тоже вспомнил Чехова.
- А помните, голубушка, у Чехова, в его рассказце "Пересолил"? Помните, как он ему кричал… этот землемер! Помните, как он в лесу кричал вознице: "Клим, Климушка! Голубчик!.. Где же ты, Климушка?" - Митрофан Митрофанович тоненько захохотал и замахал коротенькой рукой, - Помните, помните, как он… как он вознице пистолетом грозил?.. - продолжал смеяться он.
- Зачем же сравнивать с Чеховым? - мягко возразила Ира.
- А с кем, голубушка Ирина Николаевна, сравнивать? - отсмеявшись, спросил "ми в кубе". - Я более тонкой, более смешной и горькой прозы не читал. Но это не плохо, совсем не плохо, - потыкал он коротким пальцем в лежавший на барьере журнал. - Я знаком с этим автором, читал его повесть "Гнездо кукушки". "Гнездо" острее этих рассказов.
- Но ведь это совсем разные вещи, - заметила Ира.
- Не спорю, не спорю, вещи разные, - весело щуря без того крохотные глазки, сказал "ми в кубе". - Вопрос - в чем разные? А разные - в глубине и широте поставленной проблемы. Будьте здоровы, голубушка Ирина Николаевна, - скороговоркой проговорил он и, сунув под мышку портфель, вприпрыжку устремился к двери.
3
Сегодня странный день: все заходят в библиотеку поочередно, точно загодя сговорились. И точно для того, чтобы Ира с каждым поговорила и каждого хорошенько разглядела. Зашли юнцы первокурсники, потом девчонки-модницы, пожелавшие познакомиться с фрейдизмом, за ними - Яшка Бакланов, потом Кулемин, потом "ми в кубе", будто заранее расписали порядок своих визитов.
Теперь вдруг звонок, и в трубке знакомый голос:
- Ир, привет, чертушка! Узнаешь? Динка Карпова. Я в вестибюле. Как к тебе проникнуть?
- О-о, Динка! Боже мой! - обрадовалась Ира. - Взлетай на третий этаж. По коридору три поворота влево и в закоулке - табличка на двери. Поняла?
- Бегу.
Минуты через две в дверях собственной персоной появилась Динка. Ира выбежала из-за барьера. Они с Динкой - старые подружки: восемь лет работали вместе в читальном зале городской библиотеки.
- Динка, что с тобой?! - ахнула Ира.
- А что, я тебе такая не нравлюсь? - засмеялась Динка и крутанулась на толстом высоком каблуке. Потом, "сделав мину", важно прошлась взад-вперед по ковровой дорожке. И, смеясь, спросила: - Ну как?
- Так это правда?!
- Допустим. Но все-таки как? - Динка небрежно постукивала носком лакированной туфли по ворсистой дорожке.
- Сумасшедшая! - сказала Ира.
Дело в том, что все годы у Динки были гладкие и прямые пепельные волосы, а сама Динка была толстой коротышкой. Очень симпатичное лицо - и совсем уродливая фигура. Особенно ноги. О таких говорят: "бесформенные колоды".
Теперь Динка стала ярчайшей блондинкой со взбитыми, как яичный белок, волосами и втрое… нет, вчетверо худее. Правда, ноги… Ах, просто ей нельзя носить короткие юбки и выставлять коленки!
- По-моему, я не произвела на тебя впечатления, - фыркнула Динка. Она швырнула на столик пухлый сверток в яркой цумовской обертке, сбросила туфли и плюхнулась на стул. Потом сказала Ире. - Ты тоже похудела, фигурка точеная стала.
- Брось, - сказала Ира, чтобы успокоить Динку, хотя сама знала, что похудела (трижды за лето зауживала да боках платья и юбки). - Какая была, такая и есть.
- Ты просто не замечаешь, а я полгода тебя не видела. Фигурка у тебя блестящая.
Это Ира и сама знала: сложена она хорошо. Красотой не блещет: подкачал нос ("Черт трем нес - одному прицепил"), но фигура у нее, как любит говорить Примадонна, "на уровне мировых стандартов". Но что о ней? Вот Динка, Динка!.. Ира подошла к Динке, притянула к себе ее голову, Динка лбом уткнулась Ире в грудь, а Ира сказала:
- Дурочка! Зачем ты себя истязаешь? Я ведь знаю, что у тебя были обмороки на работе. Мне ваши девчонки рассказали.
- Пусти, Ир… - отстранилась Динка. - Ничего страшного. А на кой черт таскать на себе лишний балласт? Мне теперь легко. Я вот в ЦУМ рысью сбегала, ватин купила, к тебе прискакала. А раньше? Ковыль, ковыль… Бочка с тестом!
Дело было не в "лишнем балласте" и не в легкости беганья. У Динки своя "Волга" (живут вдвоем с отцом, он - генерал в отставке), у Динки - прекрасная квартира, чешская мебель, сервизы, хрусталь. У Динки в ушах - золотые серьги, на руках - золотые кольца, часы и браслет. У Динки все есть, нет только мужа. А Динке уже, как и Ире, - тридцать пятый, и Динка страстно мечтает выйти замуж и иметь ребенка. Но ничего, решительно ничего не получается с замужеством. И Динка считает, что всему виной ее проклятая фигура. И вот она "делает фигуру" по какому-то "голодному рецепту". А попросту - сутками не ест. В сутки - два стакана кефира и два сухарика. Фигура фигурой, но что стало с ее лицом? Щеки и глаза ввалились, под глазами - синие дуги. Умная девка - и такая дикость! Ира любит Динку, поэтому говорит:
- Ты посмотри на себя в зеркало! Посмотри, что стало, с твоим лицом!
- Перестань. Какое это имеет значение? - обижается Динка..
- Ну и сыграешь в ящик. Мало с тебя голодных обмороков?
- Ни черта со мной не будет!
- Господи, куда только смотрят мужчины? - вздыхает Ира, скорбя о Динкиной судьбе. И садится напротив Динки, по-бабьи скорбно глядит на нее, подперев ладонями щеки…
- Один уже посмотрел, - усмехается Динка.
- Господи, что ж ты молчишь! - облегченно выдыхает Ира.
- Хочешь знать, кто он и что? - по-прежнему усмехается Динка.
- Конечно! Рассказывай! - оживляется Ира.