Ася с интересом разглядывала кухню. Ничего особенного: кухня как кухня, признаков "роскошной жизни" нет и в помине. Цинковый умывальник, под ним таз на табуретке. На окне - аккуратные шторки. За ажурной решеткой над плитой - кастрюли, две сковородки. На стене висит шкафчик для посуды. Он оригинальный, видно, хозяин мастерил его сам. В нем три узких дверцы, и над каждой - дата "выпуска" - "1960 год". Цифры выпилены из фанеры, аккуратно наклеены и покрыты, как весь шкафчик, лаком. Но Асю не так восхитил этот самодельный шкафчик, как клетка, висевшая рядом с ним. В клетке на тонкой жердочке застыл белый комочек - точь-в-точь живая куропатка. Надо было подойти совсем близко, чтобы понять, что это крохотное чучело. К клетке прикреплена пластинка из жести, на ней серебристая надпись: "Друг пернатых и зверей - Тюриков".
Ася смотрит на шкафчик, на беленькую куропатку, на серебристую надпись на золотистой дощечке и улыбается.
"Надо же, какой выдумщик этот Тюриков!", - думает она.
Впустив в дверь клубы холодного воздуха, входит Тюриков.
- Вот и все! - сообщает он, - Э-э, да вы не разделись. Это не порядок!
- Я ненадолго, - говорит Ася.
- Нет уж, - подходит он к ней. - Раз пришли - будьте гостем. У нас такой обычай.
- Ну, хорошо, - соглашается Ася. Она снимает полушубок и шапку, подает Тюрикову. Потом раскручивает свернутую вокруг шеи косу и отправляет ее на обычное место - за спину.
- Что-то ветерок вроде подул, - замечает Тюриков, вешая ее одежду. И поворачивается к ней: - А я сегодня жену с "материка" жду. По этому поводу пироги затеял. Тесто вон уже подходит, - он показывает на табуретку у плиты, где стоит большая кастрюля, прикрытая холщовым полотенцем - А радиограммы от нее что-то нету. - И без всякой связи спрашивает - Не возражаете, если я умоюсь?
- Пожалуйста.
Тюриков Асе положительно нравится: живой, общительный, держится просто. Ася пытается прикинуть, сколько ему лет. "Тридцать - тридцать пять". Потом замечает, что у него седые виски, и щедро накидывает еще пяток.
Вытираться Тюриков уходит в комнату. Оттуда сразу несет холодом.
- Заходите сюда, здесь не так жарко, - зовет он ее.
- Что вы, я, наоборот, тепло люблю, - отвечает Ася и раскрывает блокнот, готовясь без промедления взяться за дело.
- Слышите? - спрашивает он из комнаты, - Вот это да!
Ася не понимает, что он имеет в виду. Но Тюриков уже на кухне.
- Похоже, пурга начинается, - говорит он.
Она прислушалась. Такое впечатление, будто на крыше кто-то неуверенно приплясывает. Ася приподняла занавеску на окне: стекла затянуты синим смерзшимся снегом. Тогда она открыла форточку. Снежный вихрь ворвался на кухню, форточку отчаянно стукнуло о стенку.
- Я пойду, пока не поздно, - говорит Ася. - А то мне не попасть в гостиницу.
- Может, переждете? Обо всем поговорим…
- Нет, - решительно отвечает Ася. - Если уж пурга зарядит, не переждешь. Я потом приду к вам.
Она застегивает крючки полушубка, прячет блокноты.
В сенях светло: горит электрическая лампочка. Тюриков приоткрыл дверь на улицу. В тот же миг ветер вырвал из его руки дверь, распахнул ее во всю ширь. И сразу какая-то невидимая сила отшвырнула Асю с порога в глубину сеней. Лицо залепило снегом. С гвоздя сорвалось, полетело на пол корыто, задребезжали какие-то железные банки. Все это длится одно мгновенье. В следующую минуту Тюриков уже справился с дверью. В сенях становится тихо и светло. Неожиданно Ася видит жестяную табличку, прибитую на низкой дверце: "Туалет". А рядом еще одна табличка на смежной дверце: "Кладовая". И еще одна: "Топливо". Ася тихонько засмеялась: нет, он все-таки чудак, этот Тюриков.
- Вот они, северные штучки, - говорит Тюриков, подпирая вздрагивающую дверь железным засовом, - Никуда вам не придется идти.
А в доме жара. В большой зеленой кастрюле подходит тесто И если бы не свистело за окнами, не пританцовывало на крыше, не стучало в стены, можно было бы подумать, что никакой пурги вообще не существует на свете.
Ася снова снимает свой полушубок. Неужели пурга затянется надолго? Лучше бы она не ходила к Тюрикову, ведь и так все ясно. Лучше бы сразу шла в правление колхоза, в крайнем случае сидела бы сейчас там вместе с Бабочкиной. Бабочкина, конечно, тоже не пойдет в такую погоду в гостиницу.
- Считайте, что вы моя пленница, - голос Тюрикова оторвал Асю от размышлений. - И пора нам познакомиться, а то так и не знаем, как кого зовут.
- Вас - Лука Семенович, - отвечает она.
- Совершенно верно. А вас?
- Ася.
- А вы умеете, Ася, катать тесто и печь пироги? - неожиданно спрашивает Тюриков.
Ася не умеет этого делать. Но, не желая ударить в грязь лицом, храбро говорит:
- Еще бы! Я любые пироги сварганю.
- Тогда закатывайте рукава, мойте руки и приступим, - шутливо приказывает он.
"А здорово, что я здесь осталась, - неожиданно решает Ася. - С ним куда интереснее, чем с Асей Бабочкиной". "
- Ох ты, совсем забыл! - говорит Тюриков. Он подхватывает свисающий с гвоздика штепсель динамика, вставляет в розетку.
В комнату врывается громкий и довольно монотонный мужской голос:
- Внимание! Говорит местный радиоузел. Граждане, жители поселка Северного! По случаю того, что надвигается пурга, всякое хождение по поселку запрещается, так как оно опасно для жизни. Повторяю…
Тюриков весело хохочет:
- Вот деятели! "По случаю того, что надвигается"! Опять проспали.
Ася хохочет вместе с ним.
6
"Будет пурга!" - определяет Бабочкина, выйдя из правления.
Она не раз видела, как начинается пурга. Сперва где-то в стороне, далеко-далеко мяукнет ветер. И умолкнет. Потом отзовется с другого боку. Опять умолкнет, словно и не было его. Опять откликнется - уже сверху, Снова пропадет.
…У-у-у-у… - и тихо.
…У-у-у-у… - и замрет.
Потом оторвет от земли горсть снега, подбросит кверху, прижмет к земле снежную пыль. Пройдется по крыше, швырнет на крыльцо снежинками. Опять успокоится, притихнет. И вдруг погонит, погонит по улице редкие змейки поземки, длинные, юркие, стремительные. Еще раз швырнет снегом, вскинет его к небу тучкой, закружит ее. А потом завоет, засвистит - и пойдет! Уже не змейки, не облачка - крутая снежная лавина поднимется над землей. Завертится, понесется, как тысячи голодных собак, напавших на след медведя. И не остановить, не унять, не успокоить бешеную снежную карусель. Все поглощает тогда это ревущее и стонущее белое месиво: дома, людей, оленьи стада…
"Идти или не идти?" - подумала Ася Николаевна, остановившись на крыльце.
По улице, змеясь, стелилась поземка. Мелкий снежок успел припорошить ступеньки. Косая волна белой пыли, сорвавшись с навеса над крыльцом, птичьим крылом полетела на дорогу.
"Может, не идти? Теперь-то уж Опотче не уедет", - снова пронеслось у Бабочкиной. Потом она решительно шагнула вниз со ступенек.
Возможно, она, бог весть, сколько просидела бы в кабинете председателя колхоза, знакомясь с работой артели и дожидаясь его прихода, если бы в дверь не заглянула секретарь поселкового Совета (поссовет и правление находились в одном доме) Верочка Репелетине - маленькая, хрупкая девушка, с румянцем во всю щеку. Ася Николаевна не раз встречала Верочку на сессиях райисполкома. Верочка тоже узнала Бабочкину.
- С приездом вас! - искренне обрадовалась девушка. Вошла в кабинет, протянула Бабочкиной свою маленькую руку. - А мы радиограмму вчера получили, знали, что вы летите.
- Садись, Верочка, садись, - Бабочкина тоже обрадовалась приходу Веры. - Ну расскажи, как вы тут живете?
- Живем, - просто ответила Верочка. - Даже хорошо живем. План по песцу за квартал сделали. План по моржам сделали и по оленям, - Верочка говорила о колхозе. - Баня новая скоро будет, даже котел достали. - Это уже была заслуга поссовета - А насчет зверофермы мы ругаемся. - Это уже опять касалось колхоза, - Почему райисполком нам звероферму не планирует?
Ася Николаевна знала, что в райисполкоме решили отложить на год создание в этом колхозе звероводческой фермы. И она объяснила почему:
- Ваш колхоз богат оленями, а фермы в первую очередь создают там, где слабо развито оленеводство. Ты, наверное, и сама понимаешь, что это правильно?
- Разве плохо, когда у нас будет большой доход? - прищурила узкие черные глаза Верочка. Она явно схитрила, сделав вид, что не слышала последних слов Бабочкиной. - Может, жалко для нас лисиц? Может, в райисполкоме думают - не получится у нас?
- Этого не думают, - сказала Ася Николаевна. - Но ведь ты знаешь, как трудно завозить с "материка", с Амура, к нам лисиц. За год и за два ими не обеспечишь все колхозы.
- Тогда почему мы - потом? - добивалась Верочка. - Мы подсчитали: будет звероферма - будет два дохода. Триста тысяч рублей будет, а сейчас двести.
Горячность Верочки нравилась Асе Николаевне. Она любовалась девушкой. Сидит этакий милый ребенок с бесчисленным множеством мелких иссиня-черных косичек, с румяными щеками, перечерченными тонкими зеленоватыми линиями татуировки, сидит и говорит очень умные, правильные вещи. Сколько ей лет? Двадцать? Не больше. Что у нее за плечами? Родилась, наверное, в яранге. Где - и сама, наверное, не знает. Может, в какой-то долине, зажатой сопками, может, на берегу какой-нибудь безымянной речки. Отец и мать, конечно, всю жизнь кочевали. В стойбище, конечно, был шаман. Одними и теми же заклятьями он лечил оленей и людей, прогонял злых духов, исполнял обряды и уродовал татуировками лица маленьких девочек. А потом у Верочки была другая жизнь: школа-интернат, работа учетчиком в колхозе и еще одна школа - партийная в окружном центре.