Сергей взял с лавки баян, поставил его себе на колени, закинул ремень на плечо и начал не спеша перебирать лады, прислушиваясь к их звукам. Потом заиграл. Красивая, порой торжественная музыка тронула Лизу за сердце. Баян пел о чем-то светлом, милом и близком. Торокина и Гущин спокойно пощелкивали семечки, весело поглядывали друг на друга. А ей хотелось плакать, у нее навертывались слезы: от радости, от тихой грусти, от ощущения жизни, которая так же прекрасна, как музыка.
- "Зимнюю сказку" знаешь? - тихо спросила она.
Сергей кивнул головой и заиграл.
В ее воображении всплывали заснеженные леса, горы, серебристая вершина хребта, лесосеки под горой, где она нашла счастье в своем труде, где встретилась с хорошими людьми, где, должно быть, проснулась ее настоящая любовь. Как хорошо, что Сергей так играет! Она будет любить не только его, но и музыку, и все, что он любит. Скажи он ей сейчас: "Останься со мной!" - и осталась бы. Но он этого не скажет. Он ведь не знает, что у нее на душе. А узнает - засмеется, наверно. А может быть, и у нее это чувство не настоящее, мимолетное? Мало ли бывает в жизни встреч, которые вдруг взволнуют!
На столе появился веселый, шипящий самовар, а на самоваре - чайник, будто птица в гнезде. Сергей отложил баян, стал помогать матери - смел с клеенки скорлупки от семечек, принес на стол чашки, стаканы. Мать тем временем поставила сахарницу, банку с моченой брусникой, тарелки с хлебом, с ватрушками, шаньгами, с грибными и капустными пирогами.
Чай пили молча, сосредоточенно. Сергей почти беспрерывно звенел ложечкой, размешивая сахар в стакане, и поглядывал на часы. Время шло быстро, и он с сожалением думал о том, что сегодняшний вечер пропадает бесполезно. Были бы свои гости, из Сотого квартала, он бы, может, давно их выпроводил. А этих разве выпроводишь. Вот и сиди, выдумывай, чем их занять. Кто их знает, чем они интересуются? Были бы парни - можно в шашки сразиться, в шахматы, в домино. А чем займешься с девчатами? Танцами? Так он не мастер на это дело. Сергей поглядывал на всех и отмечал иронически: "Колька пьет чай, а сам поверх стакана на подружек поглядывает, больше всего на Лизу, глаз с нее не сводит. А она на него и не глядит. С одной чашки чая раскраснелась, сидит скромничает, к еде не притрагивается, цветочки на блюдце рассматривает. Паня куда лучше - эта девушка, видать, простая, нецеремонная: пьет, ест с аппетитом". А всех лучше из сидящих за столом казалась Сергею мать. Она пила чай из большого отцовского бокала - наложила в него сухариков и блаженствует. Мать со всеми ласкова, ко всем внимательна, только и следит за тем, кто допивает чашку или стакан, а как выпьет - тотчас же наливает; отказывайся не отказывайся, все равно нальет. Упрашивает, чтобы пили: мол, чай для человека не вреден. Чаек у матери особенный: душистый, ароматный, нигде в магазине не купишь, чаек своего собственного приготовления: листочки малинника, перемешанные с индийским чаем, заваренные кипятком и высушенные в печке на листе. Такой чай теперь весь Сотый квартал пьет! Пане, видать, этот чай очень понравился. Она его пьет и пьет. А мать наливает и наливает, будет наливать до тех пор, пока чашка не перевернется на блюдечке кверху донышком. Лишь тогда мать поверит, что человек действительно вдоволь напился.
После чая Лиза подсела к Сергею - у самой глаза суженные, голос вкрадчивый:
- Покажи мне, Сергей, свою библиотечку. Я вижу, у тебя много книг. Нельзя ли что-нибудь выбрать почитать?
- Вот, смотри, - сказал он, показывая на стопки книг. А сам, глянув на часы, отошел к столу, сел возле Гущина, что-то шепнул ему.
- В обществе секретов не полагается, - сказала Торокина.
Ей не ответили.
В стопках на лавке лежали книги советских писателей, разрозненные томики Пушкина, номера журнала "Огонек", брошюрки по лесозаготовкам. Все это Лиза уже читала, но сейчас она делала вид, что видит их впервые.
- Ой, ой, какие интересные книжки! - то и дело восклицала она.
Перебрав всю библиотечку, она отложила два томика.
- Сергей, я возьму почитать вот эти?
- Пожалуйста, читай на здоровье!
Гущин начал одеваться.
- Идемте, девушки. Вас, наверно, проводить надо?
- Куда они пойдут в полночь? - вмешалась Пантелеевна. - Пускай у нас ночуют. А утром с вами уйдут… Никуда вы, девушки, не пойдете! Сейчас я вам постель налажу.
Панька поглядела на подружку.
- Останемся, что ли?
- Нет, нет, пойдем! - решительно заявила Лиза.
И начала одеваться.
- А то останьтесь… - сказал Сергей, позевывая и ладонью прикрывая рот.
- Нет, спасибо! - Лиза еле сдерживала гнев и слезы.
- Вас Николай до полдороги проводит, а там добежите одни, там уже не страшно! Я бы тоже проводил, да у меня есть срочное дело.
- Никаких нам провожатых не надо! - Лиза взяла отложенные книжки и выбежала, хлопнув дверью. Торокина простилась за руку с Ермаковым, с его матерью, взяла Гущина под локоть.
- Ну, прощайте! Не обижайтесь на нас. Лизка ведь взбалмошная, на нее никто не угодит… И чего она вскипятилась! Ну, прощевайте! Пойдем, Коля.
Еще не отскрипел за окнами снег, как Пантелеевна схватила на кухне ухват и кинулась на сына.
- Ты это что, паршивец, делаешь? Я вот как начну тебя понужать, так небо с овчинку покажется! Так отлуплю, что навек запомнишь.
- В чем дело, мама? - недоумевал Сергей.
- Разве так встречают гостей? На-ко, к нему пришла барышня, поискать надо такую! Не девка, а золото, а ты как с ней обратился? Одевайся сейчас же и проводи до дому, если не хочешь, чтобы я об тебя ухват обломала. Ишь ты, какой гордый! До каких ты пор в холостяках ходить будешь? Я умру, так на кого тебя оставлю? Невеста сама в дом пришла, а он, гляди-ко, нос от нее воротит.
- А что я должен был делать, мама?
- Ухаживать надо было за девушкой. Она вон как ласково на тебя глядела, рядышком с тобой села, а ты убежал. У меня ведь сердце - вещун. Как только увидела ее, меня ровно кольнуло под сердцем, сразу подумала: "Вот судьба моего Сергея"… Одевайся сейчас же, догоняй и проводи до дому.
- Но, мама…
- Не рассусоливай у меня! Живо! А догонишь - извинись!
- А если я вообще не хочу жениться? Вот уж какая ты, мама…
- Я тоже не думала замуж, да вышла… Ну иди, иди с богом!
Сергей нехотя взялся за шапку.
35
Опираясь плечом об угол дома, где помещался красный уголок, Григорий Синько стоял на одной ноге, а пяткой другой ноги медленно, нехотя, выбивал ямину в снегу. Когда ему это занятие надоело, он начал легонько насвистывать, поглядывая из стороны в сторону. На улице давно уже стемнело, в окнах общежитий горели яркие огни, а в некоторых домиках новинцев огни уже погасли, люди легли спать.
Увидев человека, проходящего мимо, он спросил:
- Дядько, скилько время?
- За девять перевалило, - ответил прохожий.
"А де ж Панька?" - подумал Синько, поглядывая на освещенное крыльцо и на окна женского общежития.
И он медленно стал ходить взад-вперед перед домом. Никогда еще Панька не опаздывала на свидание, всегда являлась в назначенное место раньше и ждала, а тут… У него уже ноги в ботинках стали зябнуть. Может, Панька спит, а подружки не разбудили ее? Синько направился к общежитию, заглянул в окно. В щелочку между подоконником и занавеской увидел у дальней стены пустые, аккуратно заправленные кровати Пани и Лизы. Значит, не спит Панька! У стола, собравшись в кружок, девушки пели под гитару. Однако и здесь не было Пани.
В общежитие зайти, спросить про Паньку, у него не хватило смелости. Некоторые девчата на него сильно злы, еще чего доброго - насмеются, вытолкают в шею, закидают снегом.
Сгорбившись, засунув кисти рук в обтрепанные рукава стеженки, он побрел к столярной мастерской.
На краю поселка под высокими кронами сосен стоял приземистый с односкатной крышей дом. На фасаде его было всего два квадратных окна, расположенных чуть ли не вровень с землей, да дверь с двумя створками, как в гараже. С чердака, из-под крыши, торчали концы досок, брусьев, обстроганных березовых жердей. Из окон на снег падал яркий свет, расстилаясь клетчатыми ковровыми дорожками. По одной из этих дорожек подошел к дому Синько, постучал в калитку.
- Кто? - послышалось из-за двери.
- Видкрый, тетя Хрося, то я, Синько.
Калитку открыла высокая сухощавая женщина с загорелым, точно задубевшим лицом, по которому трудно было определить возраст: ей можно было дать и сорок лет и пятьдесят.
- Паньки у вас нема, тетя Хрося? - спросил Синько, направляясь вслед за женщиной в глубь помещения.
- Она забегала сюда, велела тебе сказать, что пошла с Медниковой в Сотый квартал.
- В Сотый квартал? - удивился парень. - Чого вона там не бачила?
Тетя Фрося, сторожиха столярной мастерской, ничего не ответила, села на табуретку возле очага. Григорий сел на круглый сосновый чурбачок против устья очага, ноги поставил на кирпичи перед заслонкой.
- Озябли? - спросила тетя Фрося, сочувственно глядя на его обледеневшие ботинки.
- Дюже захолодали, - сознался парень.
В жарко натопленном помещении сильно пахло сосной и пихтой, ярко светила большая электрическая лампа. В дальних углах мастерской под низким потолком, под полатями, на которых сушились различные поделочные заготовки, был полумрак. На стенах вокруг верстаков рядом с ножовками и лучковыми пилами висели нарисованные Григорием красочные картины и портрет тети Фроси, сурово поглядывающей из-под нахмуренных бровей.
- Может быть, ты голоден, Григорий? - спросила сторожиха. - Может, картошки тебе сварить?