- Нас очень волнует ваша судьба, - продолжал он. - Вы, вероятно, раскаиваетесь, что покинули свой город и заехали в наш Чарус. Вы должны проработать у нас не меньше года. Впереди будут зима, морозы, метели… Вам неудобно ставить вопрос о выезде из леспромхоза. Во всем должна быть дисциплина. Но нет правил без исключения. Мы с Борисом Лавровичем договорились, что если вас тяготит Чарус, то отпустим вас. Если возникнут денежные затруднения, не стесняйтесь, поможем.
Если бы Нине Андреевне сказали это в тот вечер, когда она возвратилась с Мохового, то она, не задумываясь, сложила бы свои чемоданы, усадила детей в автомашину и без всякого сожаления покинула Чарус. А теперь, а теперь…
- Очень благодарна вам, но я решила остаться здесь, в Чарусе, - сказала она твердо. - Я коммунистка. И здесь работают наши люди, так чем же я лучше других, почему я должна уехать отсюда? К тому же у меня здесь муж, и я должна вытащить его из трясины, в которую он попал.
11
В одну из очередных поездок по участкам и лесосекам Нина Андреевна заехала на Новинку и зашла в мужское общежитие. Здесь у нее под наблюдением находился больной Григорий Синько, временно освобожденный от работы.
- Даша, а где же мой бюллетенщик? - спросила она Дарью Цветкову, заглянув в пустое общежитие.
- Смучилась я с ним, с лоботрясом, - сказала уборщица. - И зачем только вы ему потакаете? Он совсем здоровый стал, работать не хочет в бригаде, вот и притворяется. Кабы больной был - на койке лежал, а то одной минуты от него покоя нет, грязи не оберешься. Глины мне натащил сюда, сам в глине весь.
- Где же он?
- За бараком вон, вытурила я его отсюда с глиной.
- С какой глиной?
- Чисто маленький, наберет глины и сидит, играет: лошадок лепит, человечков. Вон там яму выкопал, вроде печки, трубу из старого железа поставил и обжигает свои безделушки, ровно на гончарном заводе. На дело его нет, а на это он горазд.
Синько сидел на земле возле деревянной стены, рядом с ним лежали комья глины и стояло ведро с водой. С большим старанием он лепил бурого медведя-пестунка. Сходство с настоящим зверем было поразительное. Казалось, как только парень доделает медведю спину, высвободит из глиняных столбиков лапы - зверь непременно побежит.
- Кого это, Синько, делаешь? - спросила Нина Андреевна.
- Це бугай.
- Какой же это бугай? Это медведь.
- А бачишь, що ведмидь, так чого пытаешь?
- Идем-ка, Синько, в общежитие, посмотрю тебя.
Он нехотя поднялся. Оставшийся в руках ком глины скатал в шарик и положил пестуну на спину. Руки, перед рубахи, штаны - все было в глине, которая образовала на нем чешуйчатый панцирь.
- Кто тебя учил этому мастерству? - удивилась Ба-грянцева.
- Нихто, сам.
- А бюсты смог бы лепить, чтобы были похожи на оригинал.
- А чого не слепить? Я бюст Ленина лепил, тико за тэ менэ немци поролы.
- Ты, что, специально бюсты делал?
- Ни, якийсь дядько казав мени: "Зробы потихесеньку бюсту Ленина, дамо за сэ много карбованцев". Ну, я и зробыв. А ту бюсту убачив полицай, пийшов до немцив…
- Ты в оккупации был?
- Був.
- Наверное, с Западной Украины?
- А-а.
- Сюда как попал?
- С тюрьмы.
- За что сидел?
- Да так, на шамовку добував.
- Родителей нет?
- Нема.
- Ну, пошли…
В общежитии он скинул рубаху. Опухоль уже прошла, на месте кровоподтеков остались только ссадины да большие синяки, под глазами висели черные "фонари", которые издали казались очками.
- Завтра пойдешь на работу. Одевайся! - сказала Багрянцева.
- Не можу я работать!
- Почему не можешь?
- Ось бачте, яка рана, - показал он на небольшую кровоточащую ранку на руке. - Не можу я на работу выходить!
- Это пустяк, это ты сам расковырял, - сказала Нина Андреевна. - Зачем ты это сделал? Работать неохота?
Парень потупился.
- Сейчас я тебе забинтую ее, а ты больше не береди болячку, а то акт составлю… Вот ты ранку расковырял, а о том не подумал, что может получиться заражение крови и ты лишишься руки.
- Засыпь, засыпь порошком, - испуганно заморгал глазами Синько.
- Каким порошком?
- Ну, як вин называется… Стрептоцид. Засыпь.
- Ничего не надо засыпать. Забинтую - и все в порядке будет.
- Нет, засыпь, засыпь.
Достав из аптечки порошок, она присыпала им ранку и забинтовала.
- Вот, а завтра пойдешь на работу.
- Да не можу я.
- Можешь, можешь. Такой здоровый, крепкий парень, а симулируешь… Строить надо, дома скорее строить!
Возвращалась она в Чарус под вечер. Белый конь в яблоках шел медленно, помахивал хвостом, отгоняя комаров. Кругом было тихо. Лес и горы вдали стояли задумчивые, позолоченные лучами солнца, клонившегося к закату.
На дороге из Мохового лесоучастка, выходящей на выруб перед Чарусом, она увидела двух человек: один ехал верхом на лошади, а поодаль от него пешком шел другой, нес в руке узел, далеко отстраняя его от себя, будто в этом узле лежало нечто опасное, взрывчатое. Пеший махал конному свободной рукой и что-то кричал. Конный остановился, подъехал к пеньку. Подождал, когда пеший подойдет к нему, взял у него узел. Потом пеший взобрался на пенек, с пенька на круп лошади. Когда всадники устроились, один в седле, другой поза седлом, передний передал узел заднему и тронул лошадь.
Перед Чарусом дороги из Новинки и Мохового сходились. Нина Андреевна ехала по одной, а двое всадников на рыжей лошади по другой. К развилке, где сходятся дороги, Багрянцева подъехала первой и придержала свою лошадь, чтобы взглянуть на заинтересовавших ее всадников.
Вскоре они подъехали. В первом она узнала начальника Мохового лесоучастка Ошуркова, а во втором, который держал узел, своего мужа, Багрянцева. Она была ошеломлена, не могла выговорить ни слова. Выглядел он жутко: костлявый, с землистым лицом, с синими вздувшимися под глазами мешками; когда-то прямой, красивый нос стал тонким и длинным, словно его кто-то вытянул; щеки ввалились, и на них образовались темные ямины. Проснулась к нему жалость. А сердце сжала тоска. Не от сладкой жизни люди становятся такими. Недаром он, наверное, плакал, когда пришел домой с путевкой в далекий уральский леспромхоз. Ведь он вырос в ласке и холе. Его родители, видные специалисты на машиностроительном заводе, с детства хлебнувшие нужду из большой чаши, баловали единственного сына, не отказывали ему ни в чем. А тут - глухой лес, угрюмый ельник, досчатая комнатушка в углу барака. И люди в этом старообрядческом поселении? Кто они? Как они отнеслись к Николаю Георгиевичу, как повлияли на его судьбу? Начальник участка - пьяница. Женщина, к которой он переселился: плохая она или хорошая? В избушке у нее божница. Значит, верует в бога. Багрянцева она оберегала. Но что тут: христианское чувство любви к ближнему или что-то совсем другое?
- Николай! - наконец, проговорила она, когда всадники подъехали вплотную.
Тот, словно испугавшись, замигал глазами.
- Что это у тебя в узле? - спросила она, не зная, с чего начать разговор.
- Яйца, - растерянно произнес он.
- Какие яйца? Откуда? - удивилась Нина Андреевна. И тут же вспомнила двор Манефы, ее кур возле деревянного корыта. Мелькнула страшная мысль: "Украл яйца у хозяйки, приютившей его. Ведь девочка говорила: дескать, мать прячет от дяди Коли деньги".
В душе Нины Андреевны поднялась буря. Все хорошие чувства к мужу, выношенные, выстраданные за последнее время, смялись, как ненужная бумажка.
- Ты, что же, курятник завел? - в голосе ее прозвучала ирония. - Где ты взял яйца?
- Это вот его, - кивнул он на начальника. - Ему нужно продать на базаре.
Она слезла с седла, взяла коня на поводок и пошла по направлению к Чарусу.
Багрянцев передал Ошуркову узел, скатился с крупа лошади и, смущенный, подошел к жене. Когда-то полный, здоровый, сейчас он казался маленьким, щупленьким: ноги болтались в голенищах кирзовых сапог, точно лутошки.
Он шагал рядом, не поднимая головы, машинально срывая вершинки метлики, растущей возле дороги. Ошурков обогнал их, пришпорил коня и крикнул, держа узел на вытянутой руке:
- "Лесная сказка" будет у бабушки!
- Что это за жаргонный разговор? - спросила Нина Андреевна. - Что значит "лесная сказка"?
Багрянцев робко взглянул на жену.
- Это спирт из древесной глюкозы.
- А бабушка?
- Тут есть одна старушка.
Ошурков останавливается у нее.
- Значит, приглашает пить древесный спирт у старухи?
Багрянцев ничего не ответил.
- Хорошего нашел себе товарища! - с грустью сказала Нина Андреевна. - Эх, Николай, до чего ты дошел?
Багрянцев схватил ее за руку, остановил.
- Нина, я виноват. Я понимаю, сознаю все. Не суди меня сурово!
Глаза его горели, казались безумными. Нине Андреевне стало жутко.
- Идем, идем! - сказала она, высвобождая свою руку.
- Но ты простишь меня, простишь?
- У тебя теперь вторая семья.
- Это мое несчастье, моя петля.
- Зачем же ты в петлю лез?
- Не было у меня воли. Возле тебя я чувствовал себя хорошо. Нина, даю честное слово! Поверь. Я могу еще исправиться.
- Я знаю цену твоему честному слову, Николай. Ты мне много раз обещал не брать в рот хмельного. Но это обещание забывал. Сюда ты приехал тоже исправляться. А что получилось?
- Но ты пойми меня, Нина!
Он схватил ее руку и начал целовать.
- Ладно, без этого! - сказала она, отдернув руку.
Он съежился, точно от удара.