Генерал Сиверс разулся и полез в воду. Было мелко, до колен, брюки он подвернул и почти не замочил. Мальчики довольно послушно дали ему руки и вышли на берег. С обоих обильно текла вода. Сиверс снял с них одежонку и неумело, по-мужски, выжал. Как их вести, голыми, что ли? Он подумал и надел на мальчиков трусы, а майку и кофточку дал им в руки – нести. Какие разные ребята! Сережа побольше – крепенький, укладистый, как туго набитый тючок. Сережа-маленький – розовый, голубоглазый, похожий на новенькую перламутровую пуговицу.
– А ружье? – спросил маленький.
Сиверс надел ему ружье на прохладное молочное плечико.
– За мной, орлы!
Мальчики доверчиво подали ему маленькие холодные руки.
– Фу, до чего перекупались! Пошли домой. Где вы живете?
– На белом свете, – ответил Сережа-маленький.
– Остроумно, но неопределенно. Покажи пальцем, где ты живешь.
– Там, – махнул Сережа маленький по горизонту. – Где кустья.
"Кустьев" нигде не было видно. Генерал Сиверс подумал, вздохнул и двинулся по дорожке направо. Маленькие холодные руки лежали у него в руках, как влажные камешки.
– Знаешь, – говорил Сережа поменьше, – я тоже умею из ракеты. Я все умею. Когда буду большой, я всех постреляю.
– Ну уж и всех. Это ты брось.
– Вот увидишь, постреляю.
– Остается надеяться, что я до этого не доживу. Слушай, ты, будущий мировой убийца, как твоя фамилия?
Сережа подумал, огорчился и сказал:
– Забыл.
– Зайцев его фамилие, – вдруг сказал Сережа побольше. – А мое – Иванов.
– Ай да Сережа, – похвалил его Сиверс. – Умница!
– А он совсем не умный, – ревниво сказал маленький. – Он букву "рэ" не говорит. Знаешь, как он говорит? "Волона кличит кал!" Смешно?
– Я уже тебе сказал: не смешно. Не следует смеяться над недостатками своих ближних.
Внезапно Сережа-маленький остановился и протянул Сиверсу свою мокрую кофточку.
– Ты чего?
– Не могу больше нести кофту. Она тяжелая.
– Что же с тобой делать, братец? Давай понесу.
Навстречу шел офицер.
– Сережа, это не твой папа?
– Дай посмотрю. Нет, не мой.
– Послушайте, майор, – крикнул Сиверс, – вы не знаете, чьи это дети?
Майор остановился, несколько задетый бесцеремонностью обращения, и равнодушно оглядел ребят.
– Этого не знаю, а тот, поменьше, как будто полковника Нечаева внук, начальника штаба. А откуда вы их взяли?
– В воде нашел.
Майор засмеялся:
– Ведите скорей домой, их, верно, ищут.
– А где он живет, наш Нечаев?
– Вон там, в домах начсостава.
Сиверс поблагодарил и повел мальчиков в указанном направлении.
– У меня нет папы, только мама, – рассказывал Сережа-маленький. – У меня был папа, даже два, а теперь ни одного не осталось.
– А мама здесь?
– Не, уехала в Москву. На самолете.
– Ты что же, с дедушкой живешь?
– Больше с бабушкой. Бабушка мне эту кофту пошила, которую ты несешь.
Мокрая кофта прохладно висела на согнутом пальце генерала.
– Тебе не холодно? – спросил он.
– Не, тепло. Ведь мы идем на юг.
– Откуда ты знаешь?
– Я все знаю. Есть юг и север. На юге жарко, на севере холодно. А еще есть восток и запад, там средне, не жарко, не холодно, просто тепло.
– Да ты, брат, образованный!
– Я все знаю. Вот мама у меня глупая. Не очень, а так, немножко глупая. Я ей говорю, а она не слушает. Я спрашиваю: "А машины кверх ногами ходят?" А она говорит: "Ходят". А сама плачет. Смешно?
– Я уже говорил: не смешно.
Сережа примолк, а потом сказал:
– У меня жена и пять детей. Я их не бросил.
Вокруг дома начсостава, как грибы на опушке, разрослись деревянные бараки, покосившиеся, сумрачные, с антеннами на крышах. Из одного барака выбежала женщина лет тридцати, растрепанная, в пестрой юбке. Она метнулась к ним, как птица, упала в пыль и крепко обхватила Сережу побольше:
– Сереженька, куколка моя, ягодка ненаглядная, нашелся, родной.
Она плакала, резко мотая сухими мятыми волосами.
– Вы за ним лучше смотрите, – сказал Сиверс.
– Ой, гражданин хороший, вас-то я и не заметила! Это вы их привели? Где ж вы их разыскали?
– В реке.
Женщина побледнела и встала, отряхивая юбку.
– В реке? Надо же! Это все Зайцев, его так к воде и тянет! Говорила я тебе, – накинулась она на своего Сережу, – не ходи с этим бандитом! Он тебя хорошему не научит. Это есть бандит.
"Бандит" скромно стоял, глядя на свои маленькие ноги.
– В реке! Это подумать! Другой раз насовсем утонут! Нет, я его под замок, запру начисто, пусть дома посидит, уголовник! А вас-то чем благодарить? Разве что пол-литра есть... Интересуетесь?
– Непьющий.
– А зовут-то вас как, вы меня простите?
– Александр Евгеньевич.
– Век буду вас помнить, Александр Евгеньевич! А может, зайдете? Не водочки, так чайку? Не прибрано только у нас, вы уж извините...
– Нет, спасибо. Мне еще надо этого вот архаровца довести. Где он живет?
– А вот, аккурат где агитпункт. Лучше давайте я вас провожу.
– Не беспокойтесь.
– Какое беспокойство? Вы их из воды... Да я век должна...
– Вот мой дом, – сказал Сережа-маленький.
Сережа побольше шел, крепко вцепившись в руку матери. Лицо у него было напряженное и гневное.
Они вошли во двор, где агитпункт. Навстречу им что-то яркое, топая, бежало по асфальту. Это была толстая женщина в пестром, большими цветами, халате. Она бежала, переваливаясь на очень высоких каблуках, и крупная грудь моталась туда-сюда.
– Вы еще за это ответите, Иванова! – крикнула она. – Я этой дружбы никогда не одобряла, и вот доплясались! Давайте мальчика! – Она резко дернула к себе Сережу-маленького и строго спросила: – Где его кофта?
– Вот, – сказал Сиверс.
– А почему мокрая? Безобразие! Я вашего сына теперь на порог не пущу, больше того, во двор не пущу! Это квинтэссенция хулиганства! Я обращусь в милицию!
Она повернулась и пошла прочь, таща за руку Сережу-маленького и размахивая мокрой кофтой. Коричневая дверь подъезда захлопнулась за ней с пушечным звуком. Сережа-большой заплакал.
– Не плачь, моя ягодка, не дам я тебя в обиду.
– Ну, ладно, – сказал Сиверс, – я пойду.
– А к нам? Чайку?
– В другой раз, спасибо.
Сиверс пожал ей руку и пошел в сторону своей гостиницы.
– Хороший человек, – вздохнула женщина.
– Он из пакеты умеет, – сказал Сережа.
– Пакета, пакета. Горе ты мое, а не пакета.
10
На пятницу испытаний не было назначено, и Скворцов с удовольствием проспал лишних два часа. Он, когда удавалось, любил поспать, особенно проснуться и опять заснуть, зная, что торопиться некуда. Он даже просил товарищей, чтобы его будили и говорили: "Вставать еще рано". Черт его знает, что ему в этом нравилось. Должно быть, ощущение неисчерпанного счастья.
Сегодня его никто не будил. Он проснулся сам, оделся, умылся (вода была) и вышел в вестибюль. Дверь в дежурку стояла приоткрытая; там разговаривали две женщины.
– Не живет гриб, – говорила одна. – Сморщился, весь повял. Воздух, что ли, для него плохой? Нет, плохо здесь все-таки для русского человека.
– Чего хорошего.
– Ну, пойду. Спасибо на ласке. Гриба попила...
– Заходи еще когда, попьешь.
Зайду когда. А тебя, я гляжу, все разносит.
Чисто нервное. От нервов полнею.
Скворцов засмеялся, распахнул дверь, повесил ключ и сказал:
Здравствуйте, девушки. Все щебечете?
"Девушкам" было лет по пятьдесят, но они смутились и захихикали.
– Товарищ майор? – сказала толстая заведующая. – А я-то смотрю, не захворали ли? Десятый час, а ключ в двери.
– Спал и видел вас во сне, Марья Евстафьевна.
– Все небось выдумываете.
– Честное слово. Люблю роскошных женщин.
Заведующая покраснела до самых плеч и прикрыла рукой вырез сарафана.
– Что вы только говорите, товарищ майор.
– А сами небось женатые, – сказала худая гостья.
– К сожалению, да. Поторопился. А был бы я свободен...
– Был бы свободен – то-то бы дал дрозда, – задумчиво заметила гостья.
– Очень метко сказано. Именно дрозда. Ну, ладно, девушки, пора мне идти. Ауфвидерзеен, на языке врага.
Скворцов откозырял и вышел. Прежде всего он зашел в столовую, где завтраки кончились, а обеды не начались, но, разумеется, Симочка его накормила. У выхода из столовой его задержал бродячий пес по имени Подхалим. Он дрался на помойке с высоконогой свиньей, но, узнав Скворцова, кинулся ему в колени, неистово виляя хвостом и повизгивая от счастья.
– Собака ты, собака, – говорил Скворцов, трепля его по загривку, – ну что тебе надо, собака? Есть тебе хочется, собака?
Подхалим глазами показал, что да.
Скворцов сбегал на кухню, насмешил судомоек, выпросил у повара кость, бросил ее Подхалиму, радостно посмотрел на радость собаки и пошел по своим делам. Ему нужно было зайти в отдел Шумаева, а потом в ЧВБ (чертежно-вычислительное бюро) к майору Тысячному.
Невысокий кирпичный корпус (так называемый лабораторный) был весь обсижен ласточкиными гнездами. Хозяйки-ласточки черно-белыми стрелками сновали вокруг него. Направляясь к входной двери, Скворцов с удивлением увидел, как из окна вывалился стул, ударился о землю, перевернулся и рассыпался. Вскоре за ним последовал второй стул, затем третий.
– Что это у вас стулья из окон летают? – спросил он у дежурного, входя в коридор.