"Вот бы ее управляющей поставить вместо Вьюшкова. Настоящая хозяйка. Насмешлива немножко и ершиста, так это не беда. Рабочие, видать, уважают ее, что скажет - слушают со вниманием, не то что Вьюшкова. Видимо, женщина волевая. Стоит присмотреться".
Почему-то вспомнился Птицын. Вот уж действительно странный, малопонятный человек. Любит переспрашивать строговато: "Что вы сказали? Не слышу!", хотя слух у него великолепный, в этом нетрудно убедиться. Просто хочет казаться умнее, чем на самом деле есть. Сказал Лаптеву: "Не сработаться нам". И таким голосом, будто ждал возражения: "Почему же? Сработаемся". Но Лаптев не стал разубеждать, ответил неопределенно: "Время покажет" и подумал: "Нет, он все же метил в замы. Почему Утюмов не оставил его вместо себя?"
Вечером за ужином Вьюшков говорил жене:
- Надоел он мне за эти дни. Максим Максимыч приедет, поспрашивает о том о сем - и обратно. А этот будто на жительство переехал, все высматривает чего-то. Чует мое сердце, что-нибудь высмотрит. Всю душу вымотал.
- Да уж не больно-то много он с тобой толковал, - хмуро возразила Таисья. - То, что он болтается тут - не беда. А вот со скотиной поприжмут...
- Руки коротки. Директором-то все-таки не он, а Утюмов. Я седни слетал в Новоселово. Максима Максимыча, конечно, не видел, а с Птицыным по душам потолковал.
- А этот... Знает, что ты ездил в Новоселово?
- Так и буду я ему докладывать, нашла дурака. Можешь быть уверена, долго он тут не продержится.
- Где "тут"?
- В совхозе - где! Евгений Павлович сказал, что они вышвырнут этого субчика, только ножки сбрякают.
Правда, Птицын не говорил Вьюшкову, что Лаптева "вышвырнут", это грубое слово не из его лексикона. Однако намекнул: "Не тревожься, все будет в порядке".
- Девки из бухгалтерии говорили мне, что чахоточный он, Лаптев-то, - продолжал Вьюшков, торопливо проглотив жирный кусок свинины.
- Еще понанесет заразы. И что он тут шляется? Может, из-за бабешки этой, из-за Таньки, а?
Таисья и сама не верила в то, что говорила, но слова о "заразе", о "Таньке" приятно взбадривали ее.
Позвонили из Новоселово. Вьюшков приподнял трубку, и на нервном лице его появилась улыбка.
- Этого друга вызывают. Приехал Максим Максимович. Теперь он разберется, что к чему!
Вьюшков удовлетворенно хохотнул. Но Таисья, давно и хорошо изучившая мужа, могла бы сказать, что при этом губы его были непривычно поджаты и весь он как-то напрягся.
3
Когда-то мать говорила Утюмову: "Счастье само не приходит, за него борются".
И Утюмов боролся.
За пятьдесят с лишним лет много увидеть пришлось: будучи мальчишкой, работал по дому - колол дрова, убирал навоз из хлевов, копал картошку, да мало ли что приходилось делать; лет с шестнадцати "вкалывал" в совхозе - подсобный рабочий, слесарь в мастерской; после войны заочно окончил техникум, был зоотехником и вот уже больше десяти лет директорствует. Любит задавать парням каверзные вопросы:. "А ты валялся когда-нибудь в мокром окопе?", "А как свистят пули, знаешь?", и, не дожидаясь ответа, сладко усмехается:
- Ничего-то ты в жизни не видел, голубчик. Тебе еще надо учиться да учиться. Ученье - труд, а неученье - тьма.
Подумав, добавляет еще одну, давно известную всем пословицу:
- Жизнь прожить - не поле перейти.
Себя он считал бывалым солдатом-фронтовиком, хотя на фронт попал в конце войны; был сперва кашеваром, а потом писарем. Справедливости ради надо сказать, что он не стремился в кашевары и писаря, так получилось, и он был доволен, что именно так.
Максим родился в деревне. Отец его был бедняком, работал от зари до зари, всячески оберегая красавицу жену, которую привез в эту глухомань из Тобольска. Умер он рано, вскоре не стало и матери, и жил Максимка у дяди, бородатого набожного молчуна, горького пьяницы, зимой и летом ходившего в драном пальтеце и все время почему-то тяжко вздыхавшего.
Помнил Максим рассказы матери о Тобольске. Она говорила о городе как о рае земном, где чудо-здания, а над ними золотые купола церквей, "везде, на каждом шагу, такие, такие магазины!" И каково же было его удивление и разочарование, когда прилетел он в Тобольск и увидел обычный сибирский город, отличавшийся от других небольших городов лишь тем, что дороги и даже площадь были выстланы досками, наличники окон и ворота покрыты замысловатой, может быть, несколько крупной и броской, но весьма приятной сибирской резьбой, а сами дома построены из корабельного леса, просторные, с высокими воротами и еще более высокими сараями.
Он любил прихвастнуть, что "родился в навозе", жил сиротой, получая подзатыльники и пинки, хотя, правду говоря, дядя-пьяница был добряком. Утюмов не чурался работы: мог почистить канаву, подмести, убрать снег, мог "собственноручно" прибить доску в свинарнике, пойти в гараж и покопаться в моторе автомашины, чувствуя при этом тайное удовлетворение оттого, что люди видят все это.
Лет пятнадцать назад, будучи зоотехником фермы, Утюмов уехал однажды рыбачить на озеро, пробыл там дня три, а когда вернулся с мешком карасей, дрожь прошла по телу: неизвестно, по какой причине начался падеж свиней; понаехало начальство - из конторы совхоза, из райисполкома, областного управления сельского хозяйства - ходят, записывают. Едва выпутался тогда из этой пренеприятнейшей истории, строгим выговором отделался и с той поры, чувствуя к себе особо пристальное внимание и даже недоверие, начал активничать: дневал и ночевал в свинарниках, брал на себя даже мелкие дела, стал быстро ходить, почти бегать, быстро говорить, брился уже не ежедневно; именно в ту пору лицо его приобрело выражение усталости, а голос - оттенок озабоченности. Все эти изменения произошли не сразу, не в одночасье, но они пришли и осели накрепко. Дела на ферме постепенно поправлялись. Утюмова стали хвалить на собраниях: "Работает, не считаясь со временем", "Душой болеет..." Потом предложили его кандидатуру на должность директора совхоза.
Он начал подмечать: иные руководители оценивают человека не столько по итогам хозяйственной деятельности, по тому, чего он добился на производстве, сколько по каким-то другим привходящим, вроде бы даже посторонним фактам: как выглядит внешне, какие у него манеры, что пишет в отчетах, как выступает на собраниях...
Глуховатый, но сильный голос Утюмова часто слышали на областных совещаниях. Максим Максимович подолгу готовился к выступлениям, продумывал их до мелочей, запоминал, чтобы не читать по бумажке, подыскивал удачные пословицы и поговорки, крылатые слова, афоризмы.
Старался чаще попадаться на глаза начальству, быть всегда на виду, производить впечатление... Охотно давал интервью газетчикам.
Порой дело доходило до курьезов. После одного совещания приехал в Новоселово секретарь парткома овцеводческого совхоза посмотреть, как организована массово-политическая работа на фермах. Посмотрел, повздыхал и заявил директору с обидной непочтительностью:
- Ох, и очковтиратели же вы! Чего только не написали в плане работы и в отчетах. Я в райкоме смотрел... "В совхозе выходит многотиражная газета "Вперед". Но за год-то всего два номера появилось! Пишете: учеба агитаторов. Да никакой учебы нет. "Цикл лекций: "Наука против религии". И. цикла этого нет. Прочитана только одна - лектором обкома. С ней он выступал и у нас. А я думал - поучусь...
Потом он - упрямый парень - критиковал новоселовцев на пленуме райкома и на совещании в области. Тут, весьма кстати, ушел на пенсию старый секретарь новоселовского парткома.
Утюмов умел выкручиваться... Находил виноватых; те оправдывались, краснели, не оправдывался лишь он сам.
Максим Максимович просыпался рано - часов в пять, шел в контору, "проводил планерку", звонил на фермы, а после завтрака ехал по деревням, иногда "накручивая" за день до двухсот километров. Его старенький "газик" с тремя заплатами на брезентовом тенте знали все жители в округе.
Утюмов с людьми держался простовато, щадил их самолюбие. Случалось, пошумливал, но лишь на тех, кто заслужил, добавляя при этом: "Где у вас совесть? Как не стыдно?" Старался казаться добрым, охотно говорил о доброте, о внимании к человеку, давно усвоив важную истину: добрым и внимательным быть выгоднее, добрых и внимательных любят, им больше прощают. Очень впечатляют слова, сказанные усталым голосом, слегка грубовато: "Но ведь я же хотел помочь этому человеку", "О них заботишься, а они..." Но с добротой осторожничал: директор совхоза не красная девица, нужна твердость, и, кроме того, слишком доброго любят, но не уважают.
Он считал, что судьба несправедлива к нему. Не тот совхоз. Маловато земель, и тянутся они узкой полосой почти на восемьдесят километров. Как кривой коровий рог. От деревни до деревни ехать да ехать...
Неплодородных земель-солонцов меньше сорока процентов. А Максим Максимович всем говорит, что шестьдесят два. Почему шестьдесят два? А шут его знает; года три назад сбрехнул журналисту и с тех вот пор твердит везде: шестьдесят два. Пойди, проверь - не так-то просто, солонцы с хорошей землей перемежаются, а на людей эта цифра действует неотразимо - качают головами, вздыхают, говорят: "Разводите коровушек, трава, какая бы ни была, а на солонцах растет". Утюмов улыбается в ответ, молчит, пусть думают, что новоселовский директор не из слабаков, не из пугливых, может и свиней разводить.