И тянул около двух лет. Терпел редактуру С. К. Маковского, на которого жаловались Б. А. Лазаревский, Куприн, Ладыженский; терпел, когда выкинули тридцать строк из его статьи "Русский колокол" о кризисе современного искусства. Дважды пытался исправить положение: ходил лично объясняться к Гукасову и Ю. Ф. Семенову, новому редактору "Возрождения", заверившим его: "Этого больше не будет, вы же наш столп!" Как вице-председатель Союза русских писателей и журналистов выступил на собрании в конце 1928 года, говорил "о безобразиях и обидах писателям, мне, Амфитеатрову, Чирикову и др., систематически наносившихся Маковским. Гукасов вздумал смягчить мой бой и дал нам неожиданно обед. Я не ел по режиму, но извинившись, поднес после сладкого – горького… и по 15 пунктам всего коснулся. Благородней других были Гукасов и Семенов (все на себя принявший!".
В 1929 году разрыв все-таки произошел (об обстоятельствах – см. письмо в "Россию и славянство", газету (1928–1934) Струве, уделявшую много внимания литературе. Там были напечатаны многие рассказы и статьи Шмелева. О "Возрождении" он с горечью писал Амфитеатрову: "Или – национальная газета, с ЛИНИЕЙ во всем, или кормежная лавка для ловких скотов, которым некуда девать время. Позор, мы спим, мы все еще наслаждаемся звуками и "изысканиями", мы – то есть ОНИ – все еще в Питере до войны!" Шмелева же в конце 20-х годов волновала совсем другая тема – тема "отцов и детей" эмиграции.
В сущности, он обращался к ней с первых лет изгнания. Статьей "Болезнь ли?!" еще в 1924 году Шмелев подхватил дискуссию о национальном самоопределении молодежи, широко развернувшуюся в эмиграции. Писатель выступил здесь на стороне "детей", также считая, что старшее поколение предало, проговорило Россию, и молодым пришлось своей кровью искупать их грехи. Он писал о чувстве русского, родного; о религиозности ("Как нам быть?". См. т. 2), о необходимости выработки характера, твердости (две речи "К родной молодежи", 1928). Эти три статьи были опубликованы в журнале И. А. Ильина "Русский колокол" (1927–1930), и в них чувствуется влияние – волевой напор – главного редактора. Обычно Иван Сергеевич более мягок, он подчеркивает, скорее, страдания, жертвенность, "крестный подвиг" молодых. Это видно из множества шмелевских воззваний, призывов, заметок о судьбе бывших добровольцев в эмиграции. Он был близок военным кругам, поддерживал Лигу Обера – Лигу по борьбе с III Интернационалом, созданную в 1924 году по инициативе швейцарского адвоката Теодора Обера, защитника убийц В. В. Воровского на процессе в Лозанне. Принимал участие в вечерах Союза галлиполийцев, национальной организации русских разведчиков, Общества помощи учащим и учащимся. На многие вечера добровольцев присылал свои книги. Печатался как непосредственно в военных изданиях: "Русском инвалиде", "Добровольце", "Галлиполийце", "Часовом", так и в "России и славянстве", и в "Возрождении", куда вернулся в 1934 году и оставался уже вплоть до закрытия газеты. Его чувства по этому поводу выражены в речи к десятилетию газеты (обращаем внимание на замечание современного исследователя, что "Возрождение" Семенова со временем поправело).
…Но вообще в 30-е годы ситуация в эмигрантской печати достаточно изменилась. Полемика между левыми и правыми постепенно стихала. Все реже появлялись серьезные передовые статьи, не говорилось уже о пораженчестве, примиренчестве, законности советской власти. Только фашизм обсуждался весьма бурно, но как раз о нем Шмелев писал мало. В целом же газетные передовые становились все более похожими на информации, первые страницы заполнялись перепечатками из иностранных газет. Меняются и темы публицистики Шмелева.
Все чаще он выступает как художник-критик, нежели как идеолог, общественный деятель. Впрочем, с самого начала писатель принимал участие в литературной жизни эмиграции: состоял в парижском Союзе русских писателей и журналистов, был членом Общества друзей "Современных записок". С его интересом к молодым неоднократно посещал Общество русских студентов по изучению и упрочению славянской культуры, Союз молодых писателей и поэтов, Клуб молодых литераторов, народный университет. В 30-е годы он просто стал больше писать на литературные темы.
Особенно ярко его отличительные черты видны по сравнению с Буниным – именно потому, что их общие эстетические взгляды очень близки. Но Шмелев практически не говорит о том, чего не любит (исключение – ответ на анкету о Прусте, однако тут тема была задана не им). Жалеючи и достаточно спокойно, не переходя наличности, он отзывается о советской литературе. Наконец, даже когда дело касается близкого ему человека, он пишет далеко не все. Достаточно сравнить его статью о Бунине с горестным недоумением в частном письме Амфитеатрову: в своей нобелевской речи Бунин ни словом не обмолвился о России.
Сам Шмелев о ней не забывал никогда. Говоря о критике Ю. И. Айхенвальде (1928), он подчеркивал его служение России, называл великую цель искусства – "воплощение Бога в жизни, воплощение жизни в Боге". Если речь шла о П. М. Пильском (1931), редакторе "Сегодня", то писал о его вкладе в родную культуру. Если об Амфитеатрове (1932) – то о родной речи, подобной раздольной русской реке, о метком народном слове, об "учительной" нашей литературе. Если об Ильине (1937) – то о тайне искусства, об искусстве как "священном роднике". Если о поэте И. И. Новгород-Северском (1943), муже Кутыриной, – то о радости творчества, о разном искусстве "вдохновения" и "необузданного поползновения", повторяя свою излюбленную мысль Пушкина.
В сущности, Шмелев говорил о том же, что и в "большой" своей публицистике – о душе Родины, о ее стремлении к Христовой правде. Для всей русской культуры, для русского просвещения – главный девиз, выбитый на университетской церкви св. Татьяны: "Свет Христов просвещает всех". Так мученица Татьяна связалась для него с пушкинской Татьяной. В своих высказываниях о наших великих писателях Шмелев столь же современен и злободневен. Кажется, не имея возможности для открытой полемики или не желая ее продолжать, он развивает свои взгляды в статьях на литературные и даже литературоведческие темы.
Первый "великий" для Шмелева – Пушкин. Пушкин вообще стал своего рода знаменем русской эмиграции, "непреложным свидетельством единой России". День русской культуры отмечался в день рождения поэта. К столетию пушкинской гибели готовилось 119 комитетов не только в Европе, но и в Китае, Южной Америке… Во Франции на торжественном заседании Пушкинского комитета 11 февраля 1937 года выступали Шмелев, Мережковский, Карташев (Иван Сергеевич также выступал в мае 1937 года на пушкинских днях в Праге).