- Понимаю! - обрадованно отвечает Ли и катышком скатывается с палубы.
- Опять сваливаешь вправо! - после ухода боцмана говорит капитан Луке. - Держи на створ!
Мерно хлопают о воду колеса, шипит пар.
В чреве "Смелого" - в машинном - с масленкой в руке ходит механик Спиридон Уткин, по-докторски наморщив лоб, прислушивается к биению сердца парохода, а положив руку на горячий бок машины, чувствует шершавой ладонью всю тяжесть плота, которую взвалили на себя два цилиндра "Смелого" и пошли отстукивать весело:
"Че-шу я плес-с! Че-шу я плес!"
Кормит ненасытное горло топки Иван Захарович Зорин. Голый по пояс, облитый кровавым светом, похож он на веселого и грозного бога огня. Двухпудовая лопата с углем в руках кочегара как детская игрушка. Работает Иван Захарович, точно зарядку делает, а когда толстая дверь топки захлопывается, проводит пальцами по губам, и звуки саксофона слышны в кочегарке. "Эх, иста-иста, иста-та…" Подмигивает, веселится Зорин. Четырехчасовая вахта - пустяк, мелочь, разминка, после которой - теплый душ, свежая одежда, и во всем теле такое чувство, точно наново родился. Потом скрипка, сидение в радиорубке. "Истамбул… тат-та".
В руках Нонны Иванковой поет ключ. Рассказывает он всему миру о том, что кочегар Иван Зорин досыта кормит машину "Смелого", и за это она сквозь завилюги Чулыма ниткой протягивает плот, больше которого на реке не бывало.
Весело поет ключ в пальцах Нонны Иванковой.
2
В двухкомнатной каюте капитана строгий порядок. Сразу, как войдешь, - два мягких кресла, письменный стол с матовой лампой, выше картина моряковского художника, изображающая Чулым, - невесть какая гениальная, но написана с любовью, от души; на второй стене поблескивает корешками золотых тиснений книжный стеллаж. Есть еще барометр, радиоприемник, морские часы (на циферблате двадцать четыре цифры, а заводятся на месяц). На полу - ковер.
Капитан работает за письменным столом. Перед вахтой он принял душ, посвежел. Прямыми, стариковскими буквами пишет капитан; закончит строчку, откинется в кресле, пробежит глазами по написанному - все ли так? - опять пишет. Грамотен капитан; но порой тянется к словарю, ищет нужное слово, чтобы не осрамиться перед дочерью-филологом. Иногда чертыхается - ах, будь ты неладна! - что ни год, то новое правописание, что ни доктор наук, то открытие, а в словарях через слово - в скобках: народное, местное, архаическое. "Отстой судов в зимний период… имеющиеся недостатки… деловой поросенок…" Вот как! Вместо зимы - зимний период!.. Деловой поросенок - забавная штука. Представляется капитану веселый, шустрый маленький свин - хвост крючком, глаза хулиганские, уши торчат, одним словом, деловой, энергичный поросенок!..
Капитан пишет дочери.
Незаметно и полнозвучно бегут минуты капитанского времени. Неторопливо разговаривает с дочерью капитан, чувствует нежность, огорчается оттого, что мало слов у человека, трудно выразить заветное, выношенное…
В десятом часу капитан ложится на часок отдохнуть перед вахтой, но, забравшись в кровать, чувствует, что сразу не уснуть, - мысль взбудоражена, в пальцах стынет нетерпение. Он приподнимается на локте, поискав глазами, снимает с полки "Кола Брюньона". Высоко подоткнув под спину подушку, читает знакомое, известное, сто раз обдуманное.
"…Благословенен день, когда я явился на свет! Сколько на этой круглой штуке великолепных вещей, веселящих глаз, услаждающих вкус! Господи боже, до чего жизнь хороша! Как бы я ни объедался, я вечно голоден, меня мутит; я, должно быть, болен; у меня так и текут слюнки, чуть я увижу накрытый стол земли и солнца……"
…Плавно, на собственной, отраженной от берегов волне покачивается "Смелый". Хорошо думается под мерные взлеты кровати, поскрипывание переборок. Положив книгу на грудь, капитан закрывает глаза… Жизнь! Голубым полотном струится в глазах капитана прожитое… Жизнь!..
Раздается глухой, далекий удар. Пароход вздрагивает, и в то же мгновенье смолкает машина. Капитан вскакивает. Он знает, что случилось.
Через несколько секунд капитан выбегает из каюты, спешит к правому колесу "Смелого". При свете электрического фонаря молча, напряженно движутся люди.
- Топляк?
- Он! - Уткин поворачивает к капитану наполовину освещенное лицо.
Непривычная, тяжелая тишина на пароходе - отчетливо слышно, как ластится к борту наносная волна. Лица речников зловеще бледны, движения торопливы, судорожны. И ни звука. Ли зубами, по-собачьи, рвет узел на веревке.
- Давай! - шепчет Уткин кочегару. Сбросив сапоги, рубаху, Иван Захарович ныряет в колесную дверь, из которой несет холодом; видна темная, как деготь, вода и толстые, освещенные фонарем плицы. Слышно бутылочное хлопанье, всплеск и короткий всхлип, точно Зорин задохнулся. И опять тишина.
- Грузы спустили! - докладывает сверху Хохлов.
…Отчетливо видит капитан остоповавший на реке пароход и громаду плота; медленно, неудержимо плот приближается к "Смелому", который не может ни отвернуть, ни уйти: в колесе застряло бревно, свечкой плывшее по реке.
- Иван, Иван! - зовет Уткин. Захлебывающийся, бутылочный звук повторяется.
- Он берет топляк снизу… - тихо говорит капитан. - Нужно брать сбоку, от торца плиц…
- Заходи сбоку! - кричит Уткин. Доносится глухо, непонятно:
- Уткнулся коух… коух…
- Топляк уткнулся в кожух, - поясняет капитан. - Пусть берет сбоку!
Он не повышает голоса, говорит спокойно, неторопливо, понимая, что спешка - опасный враг в такой момент.
- Иван, Иван!
- Не могу… коух… дер-и-и…
С чечеточным стуком спускается по трапу боцман, нагибается к уху капитана, обдавая горячим дыханием, шепчет: "Напирает! Шибко напирает!"
- Зацепил, а, Иван? - спрашивает капитан в дверной проем. - Ты обопрись на спицу… На нижнюю…
- Ногой не достаю.
- Так… ясно! - соображает капитан. - Правой рукой возьмись за вал…
Молчание. Плеск. Свет фонаря качается. Опять плеск. Тишина.
- Взялся рукой… Теперь легче… - хрипит кочегар.
- Обними ногами бревно…
Снова плеск и тяжелое, прерывистое дыхание.
- …Обнял…
- Вытаскивай топляк, движениями ног на себя… Проходит несколько напряженных мгновений. Затем - облегченно, со вздохом:
- Пошло!
И еще через мгновенье:
- Уткин!.. Давай!
Уткин стремглав кидается к машине, дает "полный вперед!". Пароход оживает.
- По местам! - говорит капитан и уходит в каюту.
Задыхающийся, с мокрыми космами, упавшими на лоб, Иван Захарович неподвижно сидит на полу. С кочегара течет потоками вода. Радистка насмешливо смотрит на него, вздергивает уголки губ:
- Топляк вытащить не мог! Герой!
Боцман осуждающе качает головой:
- Несправедливый ты, Нонка! Иван - молодец!.. Не умеет - научится! Он не капитан - все знать… Где ногами сожми, где рукой ухватись… Научится!