- Все о том. - Николай бросил окурок под ноги, вдавил в снег. - Не нравится мне эта затея - бежать. Неизвестно еще - дойдем ли до базы. В этой тайге тыщи дорог, и все в разные стороны, а кто точно знает, в каком направлении топать?
- Не дрейфь, не пропадем, - заверил Васька, плотнее запахиваясь полами телогрейки. - Идти-то все равно надо, раз такое дело. Коллективно решали.
- Коллективно, - насмешливо передразнил Николай. - Когда решали, на хохловские кулаки поглядывали. А ему что? Летает с места на место, где лучше и где глубже, все сразу ищет. А мне работать надо, у меня мать-старуха дома. Пенсии тридцать семь всего.
Они помолчали, потом Васька спросил с откровенной завистью:
- Матери-то помогаешь, выходит?.. Мне вот высылать некому. Я на свете единственный, сам по себе.
- С матерью еще сестринских шестеро оглоедиков. Мал мала. Померла сестра, ну и приходится. Мужик ее в бегах третий год… А до чего смышленые растут чертяки. Дяденькой-тятенькой величают.
- Всем выжить охота. Шестеро… Многовато их на одного-то, человеков. Ты Хохлова давно знаешь?
- Зна-аю. Из одной мы деревни, из Чувашии. Этот на чужом горбу куда хочешь въедет, такой. О нем у нас говорили, будто капусту из колхоза машинами тибрил и налево толкал, жил без горюшка. Потом сюда прикатил, в мостоотряде работал, да что-то скоро больно смылся. В Усть-Куте его встретил, когда в экспедицию нанимался. Начали бы работать, а он - князь, не приучен.
- За что ж бригадиром назначили? За что?
- За комплекцию. И языком молотит, как тот вертолет махалками. Кайлить, рогом упираться, это не для него… Слышь, Вася, а на этой горе в прошлый год канавщики по пятьсот рублей в месяц выгоняли. Точно, я сам с одним работягой говорил, да и Гошка сказывал, помнишь?
- Зна-аю его политику, треплет небось.
- К чему ему трепать? - Николай отбросил снежок, вытер руки о телогрейку. - Работяги о нем хорошо отзывались, он легкий человек.
Васька мазнул рукавом по носу.
- Да-а, - завистливо протянул он. - Хорошо бы по пятьсот-то. Только уж и таких денег не хочу. Во, как эта Антарктида допекла!
- Потише кричи… Лодырить надоело, точно, - Николай облизал губы. - Но вот мое слово - с Хохловым не пойду. И ты не ходи.
Васька молчал. Николай взял его за рукав телогрейки, сказал с сожалением:
- Зря ты Хохлову поддаешься. Он из тебя шестерку сделает. И в очко с ним зачем дуешься? Он в жизни мухлюет, а в картах подавно.
Васька дернул телогрейку назад.
- Отыграюсь, будь спок - спустит и мое и свое в придачу.
- Не ходи с ним, Вася. Подождем работы, а то вертолет прилетит - увезут. Я лично подожду. Не вечно же снег будет лежать.
- Нет, Коля! - голос Васьки отвердел. - От Хохлова не отстану, да и как можно против гамуза. Надо всем вместе держаться, комком, тогда не пропадем.
От итээровской палатки донесся ласковый смешок Тамары. Васька подтолкнул Николая:
- Айда, это Гошка с кралей своей синтетической выползает.
- Пускай, мы не мешаем.
- Айда, что на них пялиться.
Васька отвернулся, пошел к своей палатке. У входа подождал Николая, и они вместе спустились вниз.
Поддерживая Тамару, Гошка помог ей выбраться наверх по раздавленным каблуками ступеням, следом выкарабкался сам. Тамара запрокинула лицо к небу. В лунном иззелена-голубом свете, в небесной отблескивающей куртке, она почудилась Гошке статуей. Он подошел, остановился напротив. Тамара молитвенно сложила на груди руки в варежках и что-то нашептывала.
- Вот так стой и жди, - сказал Гошка. - Сейчас самый звездопад. Июнь - месяц умирающих звезд.
- Может, надежд, - тихо откликнулась Тамара.
- Надежды вечны.
- Ты замерзнешь.
- Нет, свитер теплый.
- Не вредничай. - Тамара расстегнула куртку, полами ее запахнула Гошку и крепко сцепила за его спиной руки.
- Гоша, скажи что-нибудь, только быстро, сразу.
- Шаньга! - Он тихо засмеялся. - Ты пахнешь шаньгой только что с мороза. Пойдем?
- А звезды? - Она откачнулась, глядя на него огромными глазами. - Мы же на карауле.
Он зажал ее голову в ладони, поцеловал в губы, нос, глаза.
- Я снимаю тебя с караула, пошли.
- Нет, милый, - она повозила головой по его груди. - Не спеши. Так хорошо-хорошо… не спеши… Гоша, ты никогда мне не рассказывал, за что судили тебя?
Он не ответил.
- Не хочешь - не рассказывай, - видя, что попросила рассказать некстати, прошептала она и прижалась к нему, затихла.
- Отпусти-ка, никак не достану.
Он полез в карман за сигаретами. Она подождала, пока он прикурит.
- Прости меня, пожалуйста, такую дурочку.
- За что? В этом деле тайны нет. Дал проводнику-якуту карабин, он нас здорово тогда охотой выручал. Мы спешили до снега управиться, не бросали работы, уж больно участок попался интересный. Продукты давно кончились, и если бы не проводник… Погиб он. Нашли, в заберег вмерз. Выдолбили, а карабина при нем нету. Следствию что? Хоть бы какую записульку от проводника, что временно взял поохотиться, а нет ее - где оружие? Может, он без карабина утоп, а я под шумок припрятал винтовку для себя. Попробуй докажи. - Гошка подряд несколько раз затянулся сигаретой. - Полтора давали, а просидел год - и вышел. Правда, до сих пор не понял, за что притянули: за утрату вверенного боевого оружия или за то, что доверил его человеку для общей пользы, а доверие не узаконил бумаженцией… Прошлое лето ребята с магистрали выудили карабин из Улькана. Это мне участковый лейтенант, что меня в Иркутск сопровождал, сообщил письменно, порадовал.
Гошка стоял, стиснув в зубах сигарету. Лицо его в резких пятнах света и тени было чужим и жестким. Тамара взяла его под руку, спросила:
- Не знаешь, к чему кораблекрушения снятся?.. Я часто вижу один сон: ночь, волны и человек в волнах. Он захлебывается, вот-вот пойдет ко дну, а тут вдруг обломок мачты, и он хватается за нее.
- К чему это снится, ты у Женьки узнай. - Гошка отщелкнул сигарету. Соря искрами, она прочертила дугу и пропала в сугробе. - Одно знаю, что корабли теперь без мачт, торчат только трубы железные. За них хватайся не хватайся…
Невидимками в бирюзовых снегах хохотали куропатки, далеко в каньоне шумела работяга-река. Она трудилась по своему разумному распорядку денно и нощно, и, даже когда ее сковывал мороз, Домугда, притиснутая ледовой крышкой, трудно проталкивалась вперед, без устали шлифуя свое гранитное ложе.
- Вот так, - ответил своим мыслям Гошка.
Тамара потянула его за собой. Луна висела над их головами, и они уходили одни, без теней.
Вскоре на их месте появились Женька с Верой. В женской палатке горел свет, и два силуэта обозначились на брезенте. Женька присвистнул:
- Ну кино-о!
- Не мешай имя, - попросила Вера. - Любовь у них, сердечность.
- Серде-ечность! - заорал студент, вырывая из наста комок снега. - Эй, на экране, гасите свет!
Он размахнулся и швырнул снегом в палатку. Комок ударил в брезент, как в бубен. Тени нехотя разъединились, одна двинулась в сторону, и треугольник света упал на снег. Наступив на него, из палатки вышел Гошка, достал мятую пачку сигарет и, чиркнув спичкой, осветил бледное лицо.
- Ты что, перебрал? - спросил он Женьку. - Пойдем баиньки.
Он через плечо всмотрелся в десятиместку рабочих, из которой нет-нет да вырывались отдельные громкие голоса, кивнул на прощанье Вере и по ступенькам скатился в свою палатку. Женька обиженно сопел.
- Ох, с гонором ваш Гоша, - тоскливо заметила повариха.
- С тенором!
- С кем? - быстро переспросила повариха и вдруг зачастила: - Пошто-то встретит наедине, уставится неотрывно, а говорит, говорит все о чем-то другом совсем. Складно выходит, а не понять. Блажной, чо ли.
- Стихи читает. Не обращай.
- Не злись, не суди их. - Вера коснулась его груди. - Не ревнуй.
- Выставляла бы их из палатки, - ответил он. - Спать мешают, и вообще - что она, замуж за него собралась?
Повариха отвернулась.
- А я их не слышу! - неожиданно с веселой злостью сказала она. - А я сплю!
Женька удивленно уставился ей в спину.
- Почо их гнать-то? - чуть отвернув к нему голову, пропела повариха. - Эх ты, гуран молоденький, пущай пластаются. Небось и сам бы прибег сольцы лизнуть, да другой на солонце пасется… Никаво не понимашь.
Она с головы на плечи спустила платок, нехотя шагнула к палатке.
- Ох и пьяна я нынче-е! Винище и то тверезей. - Сладко потянулась и, отстонав в долгом зевке, предупредила: - К нам, пьяным, не приди смотри.
- Да иди ты! - совсем растерялся Женька. - Иди, иди спи.
Она растянула концы платка в стороны и плавными шажками пошла к палатке. И чем дальше удалялась, все больше походила на большой черный крест. Женька прислушался. Повариха тихонько пела:
Несет Галя во-ду,
коромысло гнется.
Стоит Ваня по-даль,
над Галей смеется-а…
Гошка лежал на спальнике одетым. Когда вернулся и затих в своем мешке Женька, он встал и ощупью в темноте выбрался из палатки. Лунатиком проскользнул к женской, отстегнул деревянные застежки.
- Гоша? - шепотом окликнула Тамара.
Он не ответил, пробираясь мимо Вериной раскладушки.
- Глупый, - ласково сказала она в темноту.
Харлампий не спал; он слышал, как ушел Гошка, закурил. Пульсируя в темноте огоньком папиросы, думал о том, какое замешательство в размеренную жизнь базы внесла его телеграмма.