Степан отрицательно покачал головой.
- Меда нету. Верно.
- О том и скажи.
- Это можно, - понял его кузнец.
Меньшак покосился на мрачное лицо брата и зашагал к большим штабелям железных балок, что были трибуной митинга.
Взгромоздившись на возвышение и увидев множество людей, он было растерялся, но тут же овладел собой и стал говорить вполне складно, как потом определил братуха.
Речь свою завершил жесткими, не для барышень, словами:
- Это пошто так мир устроен: роблю много, ем не досыта, сплю, как петух? Не знаете? А потому - кровососы кругом, мать их!..
Голос и впрямь гремел библейской трубой, но стены Иерихона, как в притче, не падали.
Степан спрыгнул вниз и подошел к брату. Климентий совсем потемнел лицом, хотел что-то сказать, но тут к кузнецам подскочил жандарм Кондрат Широнов и крикнул с кривой усмешкой:
- Запоешь ты - и скоро - по-иному, вахлак!
- Это как же?
- А так… Свиным голосом запоешь.
- Ну, не все бьет, чо гремит, - возразил Степка, бесстрашно глядя в глаза Широнову.
- Зелен еще. Не знаешь, чать, что крапива жжет?
- Не знаю. А ты небось досконально изучил, господин жандарм.
- Толкуй еще, медный лоб!
- Степка, замолчь! - схватил его за ворот Клим. - Не лайся с их благородием!
У Степана закровились глаза, а на жестком лице вспухли желваки. Он сбросил руку брата с плеча, усмехнулся.
- Он такой же благородный, как кабан огородный. Чо привязался?
И вновь повторил свою мысль:
- Из него такой господин, как из песьего хвоста сито!
Жандарм смотрел на младшего Вострецова с огромной злобой и молчал.
- Я те припасу потешку… - наконец прошипел Широнов, отходя от Вострецовых.
Вечером Климентий укорил Степана:
- Дурак ты, братуха. Не можешь укусить - не лай.
- Ничо, еще укушу, даст бог.
Клим уныло вздохнул.
- Не станет те отныне житья, брательник… Вот чо…
- Поглядим.
- И глядеть нечего. Уезжай - и как можно скорее.
- Везде один черт. Сам знаешь.
- Это так. Но тут у тя собственный держиморда. Он те пути не даст.
Клим, разумеется, был прав, - низкорослый, тщедушный Широнов с изломанной кем-то рукой (ему накрывали "темную" и били без пощады) ненавидел, кажется, весь мир. Такие люди до конца дней своих не прощают обид. Не дай бог этой сволочи власть!
- Ну, чо ж, - тряхнул в конце разговора головой Степан. - Уеду. Осяду где - извещу.
На следующий день меньшак отбыл в попутной теплушке - сначала на Кропачево и Сим, затем, через Миньяр и Ашу, в отменно знакомую горбатую Уфу.
В губернском городе все улаживалось с работой, слава богу, без проволочек, а бесплатного угла никто не посулил. Платить же за частную комнатку кузнец не мог, ибо что же тогда посылать в Казанцево голодной мелкоте, хоть ее и осталось всего ничего?
И снова покатил Степан в теплушке, только уже в обратном направлении, на восток.
Челябинск встретил хмуро. Грязный низкорослый городок называли теперь, после строительства чугунки, почетно - "ворота Сибири", однако легче хлеб добывать от того не стало.
Вскоре в уезд, по письму Степана, прибыл Климентий, и брательники грустно молчали, забравшись на Остров, в пивную господина Бекожина.
- А чо, коли поехать те, братуха, в Омск? - прервал молчание старший. - Все ж таки Сибирь лучше нас живет, полагаю.
Степан поначалу отрицательно покачал головой.
- Чо это я потащусь к чертям на кулички! Всякая трава на своем корне растет.
Потом вяло махнул рукой.
- Все одно, Омск - так Омск. На кусок зароблю.
Он отправился на восход через неделю. Впервые на веку приобрел билет в общий вагон, вполне ощутив все великолепие езды за плату.
В Омске на первых порах поступил к частному кузнецу, и это считалось удачей. Хозяин когда-то кузнечил сам, знал, почем фунт железного лиха, и платил по-божески. Однако выпал худой год, заказы были редки и малы, и Степан не скопил даже на рубаху, а старая совсем обветшала на плечах.
Пришлось искать новое место. Устроился в фирме "Сибирская компания", заработок немного возвысился, не томил голод и было чем прикрыть наготу.
В домике, где квартировал Вострецов, было две комнатки. Одну занимал Степан, другую - Иван Иванович Семельянцев, с которым кузнец вскоре свел знакомство и даже дружбу.
Соседу было, как видно, семь десятков, трудился он в конторе, по письменной части, сильно нуждался, летом и зимой ходил в "семисезонном" пальтеце, сшитом давно и на кого-то иного.
По прошествии времени выяснилось, что Семельянцев выслан в Омск под надзор полиции, его судили по делу об убийстве Александра II, двадцать с лишним лет назад.
Как-то старик позвал парня к себе, закрыл дверь на задвижку, достал из-под кровати стопу книг.
- Просьба к тебе, кузнец, - сказал он, освобождая связку от веревочки. - Спрячь. У меня полиция - частый гость.
Он помолчал.
- Однако не утаю: найдут - тюрьма. А теперь говори.
- Чо ж говорить? Спрячу.
Под комнаткой Степана было подполье, он вырыл там ямку и, обернув книги клеенкой, опустил в тайник. Сверху заложил его корзиной с хламом. Потом брал томики по одному, медленно и трудно читал и снова хоронил в земле. Труды Ф. Лассаля, Луи Блана и "Вечная утопия" Кирхенгейма не понравились кузнецу. Может, ему просто не хватило его церковно-приходского образования, чтоб разобраться в сильном тумане слов.
В 1905 году Вострецов вступил в РСДРП. Еще плохо разбираясь в партийных течениях, он сблизился с меньшевиками. Потом Степан часто сожалел, что не прибился к большевикам.
Вскоре над головой уральца стали сгущаться тучи - на него обратила внимание полиция. В те дни пришло письмо Клима: ненавистный Степану жандарм Широнов помер, слава творцу, и можно отправляться в Усть-Катав.
Вострецов с восторгом воротился в отчий край, но судьба его еще раз сделала крутой поворот. Она обрядила кузнеца в солдатскую шинель: в 1906 году начал он свою горькую, однако же и занятную военную жизнь.
В 1909 году попал Вострецов под Новониколаевский военно-окружной суд за то, что кинулся со штыком на хама-офицера и звал солдат к бунту против царя. Степана заковали в кандалы, и шесть месяцев длилось злобное следствие. Боявшийся мести офицер не поддержал главного обвинения, и дело о штыке исчезло из обвинительного заключения.
Тем не менее прокурор требовал расстрелять смутьяна, чтоб другим неповадно было. Время влачилось в тумане, меж двух войн, - минувшей и грядущей, - и окружной суд счел, что казнь крайне возбудит солдат, и приговорил рядового 44-го Сибирского полка С. С. Вострецова к трем годам заключения - "за вредную агитацию против монархии". Три года! Хоть и велика тюрьма, да тесно в ней прозябать, господа царский трибунал! А все же пришлось пережить и это.
Высидев весь срок и покинув бийскую одиночку, Степан счел за благо вернуться в Казанцево. Он снова стал подручным в кузнице брата.
Только-только душа отошла от бед и обид - на́ тебе - мировая война! В 1914-м, первом ее году, ушел Степан в самое пекло, и гремели над его головой снаряды и шрапнели, ползли смертельные немецкие газы, рушилась под ним и на него каменная морозная земля. Три тяжелых раны, контузию и два газовых отравления заработал фронтовик за три года сражений.
В конце 1916 года Вострецова произвели в прапорщики: потери офицеров были огромные, а тут все же - Георгиевский кавалер почти полного банта.
В 1917 году Степана избрали членом полкового комитета. Брестский мир снова вернул его в Казанцево, и снова ненадолго.
Весной 1918 года он, член сельского Совета и председатель коммуны в Казанцево, многое делал, чтобы поправить трудную крестьянскую жизнь: добывал зерно и удобрения для сева, привез учителей в школу, чинил пристань.
Во всех этих хлопотах Степан прозевал поздние слухи о чешском мятеже. Кулак Астахов выдал его иноземцам, и в июне к нему в избу ворвались каратели, связали руки за спиной, увезли сначала в бирскую, потом - в уфимскую тюрьму.
Весь август восемнадцатого года просидел он в губернской кутузке, а в начале сентября привели Георгиевского кавалера в некий штаб, и генерал заявил: "Выбор такой, прапор, - или ко мне в добровольцы, или - увы! - расстрел".
- К кому - "ко мне"? - спросил арестованный.
- Центр по вербовке офицеров.
Вострецов размышлял несколько секунд, внезапно вытянул руки по швам, сказал хрипло:
- Рад стараться, господин генерал!
- Что "рад стараться"? - покосился тот на фронтовика.
- Готов в добровольцы. Однако - покорная просьба, в Казанцево позарез надо. Дозвольте побывку.
Генерал подымил папиросой, поглядел в потолок, поерзал на стуле, наконец изрек:
- Черт с тобой, поезжай. Но знай: сбежишь - пуля. Я тебя из земли откопаю, кавалер.
Впрочем, тотчас стал скрести ногтями затылок, наморщился.
- Нет, это я сам не решу.
Вострецов вопросительно взглянул на генерала.
- Центр по вербовке офицеров для новой Народной армии - идея Председателя только что созданной Директории. Гм-м… гм-м… Пожалуй, я устрою тебе аудиенцию у господина Авксентьева.
В конце сентября прапорщик и впрямь попал на прием к премьеру "Всероссийского Временного правительства".