- Не очень-то приличный вопрос, но вообще мне двадцать. Вы что, не любите кока-кола?
- Нет. Скажите, а вам не хотелось бы получить образование?
Элен изумленно глянула на него поверх своего стакана:
- Образование? Чего ради, Херардо?
- Ну, хотя бы ради того, чтобы приобрести специальность. Могли бы поступить куда-нибудь в бюро…
- И просиживать юбку за пятьсот билетов в месяц? - Сеньорита Монтеро сделала насмешливую гримаску. - Благодарю покорно!
Тон, каким это было сказано, заставил Жерара поморщиться.
- Предпочитаете, значит, работать вообще без юбки, - грубо сказал он. - Что ж, дело вкуса.
Сеньорита Монтеро быстро поставила на стол недопитый стакан; даже под косметикой было видно, как краска заливает ее лицо.
- При чем тут "вкус", каждый устраивается как может, - пробормотала она, не глядя на Жерара, и вдруг спросила с вызовом: - Вы думаете, мне самой очень это приятно? Конечно, вам легко судить - богатые всегда считают, что…
Голос ее прервался. Жерар тыльной стороной кисти - пальцы были в масле - примирительно погладил руку девушки.
- Вы меня не так поняли, Элен, - улыбнулся он, - я далек от мысли вас упрекать, просто мне стало вдруг обидно за вас. Я именно могу представить себе, как смотрят на вас те, другие, поэтому мне и стало за вас обидно. А насчет моего богатства я вам когда-нибудь расскажу поподробнее, если мы с вами останемся друзьями. Мы ведь ими останемся, верно?
Сеньорита Монтеро закивала головой.
- Ну вот и отлично. А теперь выпьем за нашу дружбу. Вы что пьете? Вермут? Мосо! - окликнул он пробегавшего мимо итальянца. - Два вермута, пожалуйста.
- Два? - переспросил тот, для пущей наглядности показав два пальца. - Como no, signor!
- Потешный парень, - улыбнулся Жерар. - Вообще у меня слабость к итальянцам - вот у кого учиться жизнерадостности! Правда, воевали они плохо. Приблизительно как мы в сороковом.
- Правильно делали, - сказала Беба, - если бы все плохо воевали, не было бы никаких войн. А что, Херардо, в Корее еще дерутся?
- Кажется, да. А вот и наш вермут. Ну, Беба, за дружбу?
- За дружбу. Постойте, согните левый мизинец, вот так. У нас такой обычай.
Они выпили, зацепившись мизинцем за мизинец, - на вечную дружбу.
- Теперь мы друзья, - засмеялась Беба, - даже можем быть на "ты".
- В самом деле? Тем лучше, я этих церемоний не люблю. Эй, ты! - подмигнул Жерар, состроив хулиганскую рожу.
Беба опять заразительно засмеялась.
- Ну, будем доедать нашу пиццу, она уже совсем остыла.
- Я не хочу больше. Херардо, а что там, в этой Корее? Из-за чего они подрались?
- Понятия не имею, - пробормотал Жерар с набитым ртом, - Там вообще сам дьявол ничего не разберет… кто-то кого-то освобождает.
- В Линьерсе, где я живу, в прошлом году был митинг. Прошли слухи, будто наши хотят послать в Корею один батальон, так коммунисты устроили митинг. Такая драка была, полиция их разгоняла, прямо ужас. У нас там все стены исписаны: "Янки, вон из Кореи!" Значит, там тоже янки?
- Ты лучше скажи, где их нет!
Беба тщательно вытерла пальцы бумажной салфеткой и допила свой кока-кола.
- Мне янки не нравятся, - сказала она, сделав гримаску, - фильмы у них хорошие, особенно если про ковбоев, и музыка хорошая, а сами они противные. - Она взглянула на часики и ахнула: - Санта Мария, без десяти два! Херардо, я лечу. Так завтра не приходить?
- Завтра можешь позировать на пляже. Ну, счастливо.
- До послезавтра, Херардо. И еще раз спасибо за это! - уж отойдя от столика, она показала Жерару сумочку и, сделав на прощанье ручкой, выбежала на улицу.
Жерар усмехнулся, вылил в стакан остаток пива из бутылки и ста медленно набивать трубку, щурясь на висящую напротив рекламу ликеров "Боле" - голландец в национальном костюме и ветряные мельницы. Следуя бессознательным путем ассоциаций, его мысли скользнул на голландскую живопись, на рубенсовских женщин, на старого греховодника Руффо, на "Вакханку". Что хорошо - то хорошо, это будет вещь. Он откинулся назад в затрещавшем плетеном кресле и сладко потянулся, сцепив пальцы на затылке, охваченный радостным ощущением творческой удачи и яростной жажды работать - работать без отдыха, до изнеможения.
В подъезде ему опять встретился портье.
- Еще раз здравствуйте, дон Хесус, - весело сказал Жерар и, уже на полпути к лифту, обернулся: - Кстати, как чувствует себя Анита? Надеюсь, лучше?
Портье бросил полировать суконкой и без того начищенную до золотого сияния львиную морду и печально взглянул на Жерара.
- Боюсь, что нет, - покачал он головой.
- В чем дело? - спросил тот, возвращаясь.
- Вчера был доктор, - медленно сказал портье со своим чуть шепелявым акцентом уроженца Галисии, - он сказал, что у нее слабые легкие, что ее нужно отправить в горы - есть такие детские колонии, в Кордове, - но это стоит денег. Я получаю четыреста песо, сеньор Бусоньер, жена зарабатывает не больше трехсот, мы не можем отправить Аниту в эту колонию… Но я думаю, он может ошибаться, этот доктор, у нас в семье не было никого со слабыми легкими…
- Надо полагать, в Испании другой воздух, дон Хесус.
- Но ведь доктора часто ошибаются? - с надеждой спросил портье.
- Безусловно. Безусловно. Вот что, дон Хесус, - Жерар решительно взял его за пуговицу, - вы не пробовали обратиться с этим делом в фонд социальной помощи?
- Когда же я мог обратиться, сеньор Бусоньер, я только вчера узнал. Моя двоюродная сестра писала в этот фонд бумагу, когда в прошлом году ее Пако упал с лесов и сломал себе ноги, а патрон отказал ему в пособии. Ей не отвечали семь месяцев, а потом ответили, что ничего не могут сделать. Зачем я буду туда писать? Я не перонист, не член партии. Жена Пако…
- Хорошо, вот что, - нетерпеливо кивнул Жерар, перехватывая другую пуговицу. - Прошение вы все-таки напишите - укажите, сколько нужно денег. У меня есть кое-какие связи, я вам это устрою. Безвозвратное пособие, так что платить вам ничего не придется. Принесите мне завтра, и самое большее через десять дней деньги у вас будут. Ясно? Только никуда не ходите, я сделаю это сам.
Оставив растерянного портье, Жерар быстро зашагал к лифту. У себя в ливинге он швырнул на диван пиджак, закурил и прошел в соседнюю комнату, служившую мастерской. С холста с еще не прописанным фоном, лукаво прикусив цветущую веточку, смотрела на него томными глазами "вакханка" - непоседливая райская птичка, сеньорита Элен Монтеро, Беба. Он долго разглядывал ее, насвистывая сквозь зубы. "Черт побери, да ведь она красавица", - подумалось ему вдруг почти с удивлением. А он и не замечал. Тут же эта мысль заслонилась другой - рука! С левой рукой что-то не так, сколько ни бился. Ладно, это переделаем послезавтра, а пока можно поработать над антуражем…
Продолжая весело насвистывать, он натянул измазанную красками блузу и стал перебирать кисти.
Беба вернулась в Линьерс вечером, допоздна прошатавшись по магазинам. Ее сожительница по комнате и товарка по профессии была уже дома и по обыкновению читала, лежа в постели.
- Привет, - сказала она, отложив книгу в яркой глянцевой обложке. - Ну, что нового?
Беба сбросила туфли и с облегчением вздохнула:
- Страшно устала? Ты сегодня работала, Линда?
- Нет. Сказал - нет настроения. Целый день валяюсь…
- А что это у тебя?
- "Последний экспресс". Не читала?
Беба, уже начав стаскивать платье, высвободила голову и посмотрела на обложку:
- "Последний экспресс"? Нет, вроде не читала. Интересно?
- Оторваться нельзя, тут один слепой сыщик, понимаешь…
- Слепой? Почитаю… Ой, сейчас все лопнет… Как же это может быть, слепой - и сыщик? Сегодня у меня опять пополз чулок. Видишь? Еще хорошо, что вверху, - не видно. Я просто похолодела, когда почувствовала.
Линда посмотрела и снова взялась за чтение.
- Дрянь этот нейлон, я тебе говорила - покупай другой номер. Насчет аванса не спрашивала?
- Спрашивала. Подожди, сейчас схожу под душ, потом все расскажу. Включи пока чайник - будем пить мате.
Беба надела старый купальный халатик, сунула ноги в шлепанцы и вышла из комнаты, размахивая полотенцем. В конце коридора, возле лестницы, уже сидел за колченогим столиком дон Пепе - старый неудачник и игрок на скачках. Его сожитель не переносил табачного дыма, а дон Пепе курил черный бразильский табак, поэтому он все вечера просиживал здесь, в коридоре, со спортивной газетой в руках и бутылкой дешевого красного вина на столе.
- Ола, дон Пепе, - приветливо бросила Беба, проходя мимо. - Опять мух травите?
- Что делать, - рассеянно отозвался тот, всецело поглощенный изучением таблицы заездов. - Что делать, девочка…
Когда Беба, выкупавшись, вернулась к себе, чайник уже кипел, стуча крышкой.
- Выключи, лентяйка, не слышишь? - крикнула она подруге, доставая из шкафа принадлежности для чаепития - сахарницу, жестяную коробку с парагвайским чаем и маленькую, в кулак величиной, выдолбленную сухую тыковку. Всыпав в тыковку ложку чая, похожего на искрошенные сухие листья, она положила туда же кусок сахара, долила кипятком и, помешав напиток витой серебряной трубочкой с фильтром на нижнем конце, протянула его Линде.
- Вот тебе и слепой, - задумчиво сказала та, отложив книжку и усевшись на кровати с поджатыми под себя ногами. - Если бы все были такими слепыми… - Она покачала головой и, взяв тыковку, приложилась к трубке. Потом отдала ее подруге. Беба с удовольствием втягивала терпкий, горьковатый напиток, пока тыковка не опустела. Потом снова долила ее кипятком.