- Что мы имеем в сельском хозяйстве? - Башлыков сделал паузу, как бы давая время подготовиться к новому, очень важному. В голосе его были тревога и твердое мужество, когда он начал говорить, что наступление в деревне особенно обострило бешеное сопротивление вражеских элементов, которые, предчувствуя свою близкую гибель, не останавливаются ни перед чем. Тут Ганна почувствовала, как зал снова пронзила внимательная, настороженная тишина. Все снова смотрели на него, ждали. - По всей стране кулаки и их пособники в бессильной злобе идут повсеместно на открытые выступления. Жгут колхозные постройки, дома сельских активистов, стреляют из обрезов в селькоров… Они думают, что этим звериным террором запугают нас, сорвут коллективизацию. - Голос Башлыкова набрал силу. Башлыков заявил твердо: напрасно они рассчитывают на это! Большевики не из робкого десятка! Борьба еще более сплачивает наши ряды. Ряды большевиков и передового крестьянства!..
Сила его слов, чувствовала Ганна, была не так в самих словах, как в том, что есть за этими словами, в том чувстве, с каким они слиты. За всем ощущалась искренняя непоколебимая убежденность, преданность, которая заставляла утихать недоверие многих, а Ганну просто увлекала, захватывала. Такой горячей убежденности она еще не видела ни в ком. И от этого ко всему примешивалась все та же ревнивая печаль…
- По всей стране, - заговорил он ровней, однако все с той же убежденностью, - неслыханными темпами разворачивается массовая коллективизация… По всему Советскому Союзу есть уже не только такие районы, где коллективизировано более пятидесяти процентов, а есть и районы сплошной коллективизации!.. Такие районы есть в Поволжье, на Кубани, на Украине, в важнейших зерновых областях. Есть такие районы и у нас, в Белоруссии. Например, Климовичский район… Идет дело к сплошной коллективизации. Мы поставили вопрос о том, - голос Башлыкова снова приобрел особенную значительность и твердость, - чтобы и наш Юровичский район включили в высшую группу по коллективизации, и в ЦК поддержали нас. Мы поставили перед собой ударную, большевистскую задачу: к весне следующего, 1930 года коллективизировать район на все сто процентов!.. Мы поставили эту задачу, - заговорил Башлыков еще более уверенно, будто выделяя, - и мы ее выполним! Несмотря ни на что!
В классах, в коридоре стояла тишина. Была минута, показалось, всех охватило оцепенение. Перестали вдруг дымить цигарками, сопеть. С уважением, ревниво Ганна почувствовала: этот сделает! Что захочет, сделает! Вот сила!..
- В этом свете всем должно быть ясно, - голос его стал тише, деловито сдержаннее, - какое значение придает райком тому, что произошло в вашем колхозе. Это удар по всему району. Товарищ Дубодел правильно сказал… Поэтому мы должны принципиально вскрыть причины, которые довели до всего этого. Тут товарищи, которые выступали, называли разные причины, чтоб объяснить случившееся. Почему развалился колхоз… Они называли много причин, - в голосе Башлыкова послышалась сдержанная усмешка. - Но не назвали главной… Главная причина - не будем закрывать глаза, назовем вещи своими именами - серьезная, политическая. Колхоз распался, - заговорил Башлыков, подчеркивая каждое слово, - в результате вражеской деятельности! Колхоз подорвали - явными и скрытыми методами - кулацкие элементы!.. Поэтому то, что произошло здесь, райком рассматривает как политическое явление, которое требует политических выводов и мер. Беспощадных мер. Вражеские силы всех мастей, - он говорил твердо, сильно, - действуют широким фронтом. Они действуют в международном масштабе и на внутреннем фронте. Они не брезгуют ничем, чтобы подорвать нас. Они вредят нам и в больших государственных делах, и в малых. В любом селе, в любом колхозе…
Классовый враг действует. И мы тоже, - голос Башлыкова твердел, - будем действовать! Мы будем беспощадно бить по врагу и его пособникам! Откуда б они ни вылезали!
В свете всего того, что я сказал, - Башлыков, было видно, заканчивал, - райком призывает всех колхозников деревни Глинищи вернуться в колхоз, возродить его. Ударить по врагу нашей объединенной силой - колхозом!
Он сел. Тишина сковала зал. Хоть бы кто кашлянул. Хоть бы кто пошевелился. Была растерянность перед ним. Перед силой и правдой, которую донес он. И которую вдруг почувствовали так сильно. Потом Ганна заметила, как из коридора перестали нажимать, начали отступать от дверей в темноту. Зашевелились в зале, задымили, кто-то закашлял.
Спохватился, поднялся Борис.
- Кто еще хочет сказать?
Он оглядывал класс. Люди отводили взгляд, опускали глаза, смолили цигарки. Подождал. Никто не отозвался.
- Нету охотников?
- Хватит уже! - поднялась, спокойно и тяжело вздыхая, тетка Маня. - И так поздно!
Как бы ждали этого, сразу нетерпеливо подхватили.
- Аге! Развиднеется уж скоро!.. День вон!..
- Поговорили уже!.. Сколько ж говорить!
- Хватит!
Борис наклонился к Башлыкову. Тот что-то шепнул ему.
- Ну, если нет охотников, - сказал Борис, соглашаясь, - надо принять решение.
- Какое еще решение? - остро нацелилась Гечиха. Опять засосала цигарку, однако глаз не отвела. В зале все глядели на Бориса, ждали.
- Ну, решение, что мы, - сдержанно, с достоинством сказал Борис, - возобновляем колхоз. И все, которые вышли, возвращаются назад… И будем работать, как раньше…
Минуту снова была тишина. Тишина напряженная и настороженная. Глаза то беспокойно бегали по лицам ближних, что сидели за столами, на столах, то впивались в Бориса, в Башлыкова.
- А зачем ето? - осторожно запротестовал кто-то позади.
- Не надо! - откликнулся более уверенно другой голос.
- Не надо! - загудело по рядам.
Борис начал сильно стучать ладонью, пока не утихли. Как непременное заявил снова:
- Нужно решение! - Словно для того, чтобы не было сомнений, добавил: - Это обязательно.
- Обойдемся! - отрезал громко, с вызовом худой, в кепочке.
По залу пошло:
- Послушали - и хватит!..
- Хватит!..
Встал Башлыков. Уверенно ждал, когда все затихнут. Однако шум не стихал, даже усилился. Галдели, спорили, бросали на него беспокойные взгляды.
Он не шевельнулся, пока не наступила мертвая тишина.
6
- Товарищи! Здесь, видимо, некоторые думают, - в ровном, размеренном голосе Башлыкова Ганна уловила злое упорство, - что мы собрались сюда шуточки шутить. И хотят собрание наше превратить в говорильню. В пустопорожнюю болтовню! - Голос его становился все строже, все набирал жесткость. - Так, чтоб не было сомнения, объявляю: мы прибыли сюда не для веселых забав, не для пустой болтовни. И мы выступали, убеждали вас не для того, чтобы позволить некоторым, что так же пришли сюда со своими целями, сорвать собрание! Мы прибыли для того, чтобы сделать важное дело - поправить положение, в котором вы оказались! Поправить ваши необдуманные действия, которые вредят всему району. Мы надеемся, что вы поняли вашу тяжкую ошибку и исправите ее!.. Я предлагаю принять такое решение: "Мы, колхозники колхоза "Рассвет", осознали свою ошибку и единогласно решили возобновить колхоз. Для чего возвращаем в колхоз все обобществленное имущество и обязуемся трудиться по-большевистски!" Вот так!
Ганна слушала с двойственным чувством: уважения к смелости, решимости его и тревоги за него. Очень уж неосторожно, напролом лез он, как бы не озлобил людей, не испортил все. "Без подхода… Не знает наших. Не знает, наши не любят такого… Да еще теперь, когда все так жжет…" Она окинула вокруг взглядом - лица были недовольные, затаенные. Глаза острые, злые. Не нравилось, не одобряли…
Но молчали. Решительность Башлыкова, его серьезные предупреждения тревожили. Тревожили, озлобляли и сдерживали. Угроза Башлыкова - не шуточки… Нехорошее, опасное было молчание…
И вдруг прорвалось:
- А если я не хочу?!
Сказал тот худой, в кепочке, что торчал на виду. Сказал громко, как бы даже задиристо. Во взгляде, во вскинутой, с побритыми острыми скулами головке был вызов. Глаза шальные, колкие, усмешечка из-под усов: "А ну попробуй! Не хочу, вот и не хочу!.."
- Чего? - не понял сразу Башлыков. Или не ждал такого.
Глинищанец с тем же вызовом бросил:
- Возвращаться не хочу! В колхоз!..
Башлыкову не дали сказать. Сначала нерешительно, а потом все более свободно, со злостью ринулись:
- Нет такого права!.. Заставлять!..
- Ето так надо?! Силой?!
- Попробовали уже! Хватило!..
- Не хотим! Не вернемся!
- Пускай другие попробують!
- Аге! Которые не были!
- Не обязательно нам одним!
- По очереди!..
Напрасно Борис призывал, стучал что есть силы по столу - не слушали. Шумели, кричали в классах, в коридоре. Мужские прокуренные, женские пронзительные, звонкие молодые, хриплые старческие голоса - разноголосье, собранное со всего села, гневалось, угрожало, кляло. Ганна смотрела на Башлыкова, который стоял терпеливо рядом с Борисом, и от души жалела его: "Нелегко, должно быть, ему ето видеть, начальнику! Такое непослушание…" Будто молча успокаивала: не переживай, гляди спокойно! Чего ж ожидать другого, когда людям еще так больно! Неужто не предвидел все до схода! Предвидел, конечно, но надо ж было попробовать! Ведь и так оставлять нельзя было!
В ту минуту она особенно, всем сердцем и всем разумом почувствовала, что и его обязанность нелегкая. Трудный и его хлеб. Почувствовала и прониклась состраданием к нему, как бы приблизила к себе. Стала рядом с ним…
Только когда утолили жажду высказаться, начали постепенно униматься.