- Ветеринара позови.
- Нет, чтобы самому позвонить.
- Завтра позвоню.
- Сегодня бы надо было. Вот ты ходишь до полночи и не знаешь, что дома делается. Хоть сгори - тебе все равно.
- Положим, не все равно. И ты же хорошо знаешь, что я не бездельничаю. У меня и без коровы дел по горло.
- По-твоему, пусть она подыхает?
- Ну, чего ты ко мне привязалась?
- Завтра ты, пока не проверишь, что с коровой, никуда не пойдешь. Слышишь?
Рогов усмехнулся и сказал:
- Завтра я в командировку. Позвоню ветврачу и поеду.
- Никуда ты не поедешь! Я к Лоскутову пойду, слышишь? Расскажу, как ты с семьей живешь.
Рогов посмотрел на жену, чувствуя, что раздражается.
- Ты вот о корове побеспокоилась, - сказал он, - а у меня не спросила: как я себя чувствую, как идут у меня дела!
- Нужно мне! - равнодушно ответила она, и это окончательно вывело его из терпения. Они поругались. Потом Рогов накинул на плечи плащ, выскочил на улицу и побрел, сам не зная куда. Очнулся за околицей, свернул в поле, добрался до первой соломенной кучки, оставшейся от комбайна, и лег на спину, закинув под голову руки. Так и пролежал до утра, опустошенный, обиженный, глядя с тоской на мириадную россыпь белых звезд на темно-синем небе.
Иван Максимыч Сомов чуть свет на своем газике отправился в областной центр и в поле, недалеко от околицы, увидел человека, лежащего на соломе. "Что за оказия?" - тревожно подумал он и велел шоферу подрулить к тому месту. Сомов удивился, узнав Рогова.
- Ты чего тут делаешь, Иваныч? - спросил он. Редактор стряхнул с плаща соломинки, протер глаза и как-то жалобно улыбнулся, потупился.
- А! - махнул он рукой. - Не стоит об этом.
- Ясно, - покачал головой Иван Максимыч. - Жена и теща? Знаю их. Иди-ка, брат, домой. Не ровен час простудишься.
…Сейчас, идя с полевого стана, Рогов до мелочи вспомнил последнюю ссору с женой. На сердце остался радостный след от хорошего взгляда Валиных глаз.
К вечеру он добрался до "Южного Урала". Махрова застал в правлении колхоза. Председатель приветствовал его шумно, а потом сказал:
- Здорово Лоскутова вы поскребли. Пора, давно пора, верно говорю.
- Не радуйтесь, - отозвался Рогов, усаживаясь у окна. - Боюсь, что и вам достанется.
- Эх, Рогов, Рогов, неуважительный вы человек: все шильцем норовите уколоть. Только мы стреляные воробьи. И грешные: кто мимо пройдет, тот камушек в нас бросит. Привыкли.
- Плохая привычка.
- Конечно, хорошего мало, что и говорить, - вздохнул председатель и, услышав стук, крикнул: - Да, войди!
Вошла Лена Огородникова. На ней было ситцевое платьишко. Жакет расстегнут, русые косы аккуратно сложены на голове. В осанке начавшей полнеть фигуры, в выражении лица, покрытого характерными пятнами, было столько независимости, гордости, всего того, чем силен счастливый человек, что Рогов залюбовался молодой женщиной. Он радостно приветствовал Лену.
- Вот что, Огородникова, - нахмурился Махров, навалившись широкой грудью на стол, - ты брось фортели выкидывать. Хватит. Поумнеть пора.
Лена оперлась на дверной косяк, левую руку спрятала в карман жакета, а правой доставала семечки и невозмутимо лузгала их. На Махрова смотрела насмешливо, словно бы говоря: "Ну, покричи, покричи, с утра не слышала". И это его взорвало. Он пообещал ее оштрафовать. На Лену угроза не подействовала. Тогда он крикнул, что снимет с доярок. Она повела плечом: "Подумаешь, страсти какие!" Махров побагровел, стукнул кулаком по столу и вынес окончательный приговор:
- Выгоню из колхоза!
Лена выпрямилась, резко одернула жакет, глаза ее потемнели в гневе.
- Мы тебя сами вышвырнем! Ишь, налил жиром шею-то! - зло сказала она.
Рогов подумал, что Махрова хватит удар: он потерял дар речи. А Лена повернулась и вышла.
- С-сукина дочь… - наконец выдавил Махров.
4
Через полторы недели состоялось заседание бюро райкома партии. Район по-прежнему заваливал хлебосдачу. После долгих споров Махрову объявили строгий выговор. Сомов предложил снять его с работы. Но вступился Лоскутов. Он сказал: закончится уборка, тогда можно вернуться к этому вопросу.
Махров вышел из райкома красный, как после бани, долго не мог отдышаться. Ему стало ясно, что наступает роковой день: придется держать ответ за свои дела. И самое страшное, что ответ-то придется держать не перед Лоскутовым, нет, а перед колхозниками. Об этом ему сегодня еще раз напомнил Рогов, рассказав членам бюро о жалобах колхозников на Махрова, поступивших в редакцию.
…Заседание продолжалось. Остались члены бюро. На повестке последний вопрос: персональное дело Рогова. Да, жена сдержала слово: она была у Лоскутова и делу дан ход. Говорил Лоскутов. Рогов слушал его, рисуя в блокноте бессмысленные завитушки, чувствовал на себе взгляды товарищей и краснел. Надо давать объяснения. Неприятно и тяжело. В Лоскутове ему было сейчас все противно: и горбатый с прожилками нос, и надменная складка у рта, и безукоризненно отутюженный китель, и сама манера говорить не спеша, растягивая слова и словно бы прислушиваясь к ним. "И говорит равнодушно, как о чем-то надоевшем и скучном", - с неприязнью подумал Рогов. Лоскутов не спросил у него ни о чем, не поговорил. Послал к жене инструктора "расследовать". Рогов покинул дом, бесповоротно, навсегда, и не мог знать, как "расследовалось" его, так сказать, персональное дело. Он, конечно, предполагал, что могли наговорить на него жена и теща.
Когда его спросили, он только сказал:
- Мне трудно говорить об этом, товарищи. Это очень сложно - вдруг не расскажешь. Одно для меня очевидно - нет у меня семьи, распалась… Проглядел. Прошу: разберитесь хорошо, прежде чем решать, и разберитесь не так, как разбирался Лоскутов. Спросите и меня. Я ведь тоже лицо заинтересованное, - криво усмехнулся Рогов и сел.
Члены бюро чувствовали себя неловко. Иван Максимыч примирительно сказал:
- Юрий Андреевич, а ведь в самом деле не годится так. И членов бюро не поставили в известность. Между прочим, старуху, тещу его, давно знаю - вздорная. Дочка, кажется, не лучше.
Лоскутов не согласился, упирая на то, что Рогов бросил жену с ребенком.
- Что ж, по-твоему, в ногах у нее ползать, плевки в душу принимать? - жестко улыбнулся Сомов.
Спор разгорелся.
Члены бюро голосовали против предложения Лоскутова объявить Рогову выговор. После заседания в кабинете никто не задержался. Рогову на прощанье крепче обычного жали руку. Сомов остановил редактора в коридоре, по-отечески похлопал по плечу:
- Не тужи, Иванович! Лоскутову не завидую, плохо его дело, скверное, хуже, чем у Махрова.
…Рогов брел на квартиру не спеша. Тяжело было на душе. Он вспомнил Лену Огородникову, ее застенчивого Бориса, вспомнил пробойного Костю-бригадира. Сколько их, таких славных, чистых, работящих на свете? Не счесть! С ними легко дышится, веселее живется. Среди них есть Валя Иванцова… Вдруг предстала она перед его мысленным взором такой, какой видел ее на полевом стане: склонившаяся над стенной газетой, с ослабевшей заколкой, которая еле-еле удерживала темную тяжелую косу. И Валин взгляд…
Рогов остановился, провел рукой по глазам, словно пытаясь снять пелену, которая мешала разглядеть настоящее счастье.
А ночь брела по земле по-осеннему густая, теплая, полная таинственных шорохов, удивительно непонятная и беззвездная.
ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ
