Данное издание - самое полное собрание сочинений Исаака Бабеля. В него вошли практически вся известная на сегодняшний день проза, драматургия, киносценарии, публицистика писателя и большой корпус писем.
Третий том включает в себя рассказы, киносценарии, пьесу "Мария", статьи, мемуары, выступления.
Содержание:
Попутчик в Стране Советов 1
Работа над рассказом* 4
Речь на Первом всесоюзном съезде советских писателей* 5
Рассказы и очерки 6
Великая Криница* 22
Киносценарии и пьеса 24
Публицистика. Статьи, мемуары, выступления 46
Переводы* 58
Приложение 61
Комментарии 64
Примечания 71
Исаак Эммануилович Бабель
Собрание сочинений в четырех томах
Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика
Попутчик в Стране Советов
Слава не пришла к Бабелю - она свалилась, как снег на голову (что-то подобное произошло в это время лишь с Зощенко). В начале 1924 года в московских журналах были опубликованы первые новеллы - всего через четыре года книжка "И. Э. Бабель" появляется в серии "Мастера современной литературы".
"В России вышел сборник статей обо мне. Читать его очень смешно, - ничего нельзя понять, писали очень ученые дураки. Я читаю все, как будто писано о покойнике - так далеко то, что я делаю теперь, от того, что я делал раньше. Книжка украшена портретом работы Альтмана, тоже очень смешно, я вроде веселого мопса" - обидно напишет оригинал о портретистах, среди которых были известные литературоведы (Ф. А. Бабель, 21 мая 1928 г.).
Так произошло очередное превращение. Из-под масок экзотического одессита Баб-Эля (писатель в шутку производил свой первый псевдоним от Баб-эль-Мандебского пролива) и выдуманного конармейца Лютова появился знаменитый писатель-попутчик (хотя и с подозрительным мелкобуржуазным прошлым), надежда советской литературы.
"Рассказы о Конармии выдвинули его в первые ряды советских художников слова. Новизна материала, целиком взятого из революционной, еще не нашедшей отображения в художественной литературе, жизни, а также оригинальность выполнения не могли не сделать из новелл Б. о Конармии чрезвычайно значительных произведений. В лице Б. молодая советская литература получила сильного художника, попутчика, с редкой по тому времени полнотой отдавшего свое дарование революционной тематике. Эта общественная заслуга Б. - крупного художника-пионера революционной тематики, ни в коем случае не может быть умалена и в настоящее время", - косноязычно, но лестно напишет Д. Горбов в первом томе "Литературной энциклопедии" (1930).
"Конармия" и "Одесские рассказы" темной тенью нависли над последующей бабелевской литературной судьбой.
Красноречивое молчание
Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь.
Н. Ушаков
В то время, когда все - сотрудники журналов и издательств, критики, читатели - ожидали от автора новых текстов, Бабель повел себя необычно. Вместо того чтобы ковать железо литературного успеха, он убегал, прятался, быстро приобретя репутацию ловкого спекулянта и литературного молчальника.
В сентябре 1930 года К. Чуковский записывает разговор с романистом С. Н. Сергеевым-Ценским: "Бранит Бабеля. "Что это за знаменитый писатель? Его произвели чуть ли не в Толстые, один Воронский написал о нем десятки статей, а он написал всего 8 листов за всю свою жизнь!" Я протестовал, но он стоял на своем: "ни Бабель, ни Олеша не могут быть большими писателями: почему они пишут так мало. Бабель напишет рассказ и сам же его в кино переклеивает"".
В текст долгожданного рассказа "Гюи де Мопассан" журнал "30 дней" (1932, № 6) врезает дружеский шарж "Скупой литературный рыцарь". Бабель, "копаясь в своем неопубликованном литературном богатстве" (на сундучке с рукописями надпись: багаж 1929 г. ) произносит строки пушкинской маленькой трагедии: "Я каждый раз, когда хочу сундук Мой отпереть, впадаю в жар и трепет… Бог знает, сколько горьких воздержаний, Обузданных страстей, тяжелых дум, Дневных забот, ночей бессонных мне Все это стоило?"
Бабелевская "скупость" стала притчей во языцех. Его рыцарство не вызывало сомнения у женщин, но большие сомнения - у издательских работников. Бабель обещал редакциям рассказы, брал многочисленные авансы, вдруг исчезал, внезапно появлялся и снова исчезал.
"Он не печатает новых вещей более семи лет. Все это время живет на проценты с напечатанного. Искусство его вымогать авансы изумительно, - с удивлением, переходящим в восхищение, записывает в дневнике 1931 года редактор "Нового мира" В. Полонский. - У кого только не брал, кому он не должен - все под написанные, готовые для печати, новые рассказы и повести. В "Звезде" даже был в проспекте года три назад напечатан отрывок из рукописи, "уже имеющейся в портфеле редакции", как объявлялось в проспекте.
Получив в журнале деньги, Бабель забежал в редакцию на минутку, попросил рукопись "вставить слово", повертел ее в руках - и, сказав, что пришлет завтра, унес домой. И вот четвертый год рукописи "Звезда" не видит в глаза. У меня взял аванс по договору около двух с половиною тысяч. Несколько раз я перечеркивал договор, переписывал заново, - он уверял, что рукописи готовы, лежат на столе, завтра пришлет, дайте только деньги. Он в 1927 году, перед отъездом за границу, дал мне даже название рассказа, который пришлет ровно 15 августа. Я рассказ анонсировал - и его нет по сие время. Под эти рассказы он взял деньги - много тысяч у меня, в "Красной нови", в "Октябре", везде и еще в разных местах. Ухитрился забрать под рассказы даже в Центросоюзе. Везде должен, многие имеют исполнительные листы, но адрес его неизвестен, он живет не в Москве, где-то в разъездах, в провинции, под Москвой, имущества у него нет, - он неуловим и неуязвим, как дух. Иногда пришлет письмо, пообещает прислать на днях рукопись, - и исчезнет, не оставив адреса…"
Так родилась главная легенда его писательской жизни тридцатых годов - о продолжительном молчании в ожидании удивительной речи . Она была закреплена и авторизована на первом съезде советских писателей. Бабель говорил о себе как "великом мастере этого жанра" и признавался, что "в любой уважающей себя буржуазной стране я бы давно подох бы с голоду".
С голоду он, конечно, не подыхал, но когда судебные исполнители как-то настигли неисправного должника и наложили арест на его имущество, он с гордой иронией написал тому же Полонскому под новый 1931 год из своего подмосковного "укрывища": "Привлечь меня к суду - это значит подарить мне деньги. Я вызываю всех писателей СССР на "конкурс бедности" со мной, у которого не только что квартиры нет, но даже и самого паршивенького стола. Я сочиняю на верстаке (в самом буквальном смысле слова) моего хозяина Ивана Карповича, деревенского сапожника. Носильное же платье мое и белье, даже по Сухаревской оценке, не превышают ста - может, двухсот рублей. C’est tout. <Это все>".
На портрете Альтмана он увидал себя веселым мопсом. Случайным знакомым он напоминал то бухгалтера, то заведующего сельской школой, но не "крупного художника-пионера революционной тематики". Как-то он явился на дачу к Горькому без приглашения и был отправлен кухаркой на задний двор. Потом она с удивлением наблюдала, как этот подозрительный субъект дружески беседует с сыном писателя Максимом.
Познакомившись с молодой девушкой-строителем, будущей женой, он с радостью отметил, что за целый день она ни разу не спросила "довольно известного писателя" о творческих планах. На этот привычный журналистский вопрос он однажды ответил так: "Хочу купить козу".
Разговорам о литературе он предпочитал беседы о лошадях. Собирался писать "Лошадиный роман". Просил присылать ему в Париж программки московских бегов. Подолгу жил в подмосковном Молоденово, поблизости от конного завода (там и стоял верстак сапожника Ивана Карповича).
Вообще, его отношение к братьям-писателям было смесью иронии и отчуждения. Когда в Переделкино (булгаковском "Перелыгино" из "Мастера и Маргариты") начали возводить писательский городок со всеми удобствами для избранных и приближенных, он согласился поселиться там только после того, как узнал, что дачи стоят далеко друг от друга и не нужно будет ходить в гости к соседям.
Он любил другие компании - жокеев, охотников, военных, деревенских мужиков, старых одесских приятелей, далеких от литературы. Любил текущую реку жизни, в которую хищно ввинчивались его острые глаза-буравчики (деталь, отмеченная мемуаристами).
"Весь поворот головы, рот, подбородок и особенно глаза Бабеля всегда выражали любопытство. У взрослых редко бывает такой взгляд, полный неприкрытого любопытства. У меня создалось впечатление, что основной движущей силой Бабеля было неистовое любопытство, с которым он всматривался в жизнь и в людей" (Н. Мандельштам. Воспоминания).
Это неистовое любопытство непрерывно гнало его в дорогу.
"Летом буду работать и бродяжить, собираюсь поехать в Ставрополь, Краснодар, на несколько дней в Воронежскую губернию, потом в Дагестан и Кабарду. Ездить буду, конечно, не в международных вагонах, а собственным, нищенским и, по-моему, поучительным способом" (В. П. Полонскому, 8 апреля 1929 г.).