"Правильно ли я делаю, приказывая солдатам стоять здесь до последнего?" - спрашивал себя Шпагин. О себе он не думал, но ведь он отвечал за жизнь солдат. Можно было, конечно, сделать попытку пробиться по ходу сообщения назад, но ведь это значило оставить позицию, отступить...
Он посмотрел на Скибу и прочитал в его главах молчаливый вопрос: "Что ты решил делать? Не колеблешься ли ты?" И тогда, набрав в грудь воздуха, он с чувством облегчения, на одном выдохе, крикнул: "Ребята! Отступать не будем!" - и тут же увидел вспыхнувшую в глазах Скибы радость: именно такого решения ждал от него замполит.
Состояние необычайной ясности и спокойствия охватило Шпагина. Он до мельчайших подробностей видел все, что происходило вокруг: и как Квашнин, тяжело навалившись на край окопа, стрелял из пулемета, и как раненый Корушкин, превозмогая боль -это видно было по его лицу, - подавал гранаты Болдыреву, и как у стрелявших солдат из автоматных затворов веером вылетали стреляные гильзы; он заметил даже, что у немецкого офицера на левом плече не было пуговицы и погон у него болтался...
"Шаг назад - смерть! Вперед два, три, десять шагов - позволяю!" - вспомнилась Шпагину врезавшаяся на всю жизнь в память фраза Суворова - стремительная, как взмах клинка. "Да, нельзя ждать, покуда немцы ворвутся в траншею, надо опередить их - вот как Корушкин сейчас с гранатой".
Шпагин разбил солдат на три группы, распределил оставшиеся патроны, гранаты. Корушкин, которого он оставил в группе прикрытия, попросил разрешения идти с ним:
- Связной всегда с командиром должен быть...
Шпагин посмотрел на Корушкина: его круглое, спокойное, всегда улыбающееся лицо было сейчас серьезным и хмурым. Шпагин настолько привык к безропотной службе Корушкина - он в любое время дня и ночи готов был идти с донесением или с приказанием, сопровождать Шпагина в атаке, всегда был в ровном расположении духа, и Шпагин как-то не задумывался: когда Корушкин спит, ест, успевает отдыхать. И сейчас его удивила настойчивая просьба Корушкина, и в один миг он понял его лучше, чем за многие месяцы. Он обнял его и растроганно сказал:
- Но ты же ранен, Митя, тебе трудно будет со мной!
Шпагин оглядел солдат, поднял глаза на солнце, мутным желтым пятном проступавшее в белесом морозном тумане (он заметил, что в это время часы его показывали пятнадцать минут двенадцатого), присоединил к автомату магазин, отвел затвор, поставил ногу на патронный ящик и одним резким движением выскочил из траншеи.
На мгновение он потерял ощущение времени и места, будто взглянул на происходящее откуда-то с громадной высоты.
Он хотел крикнуть солдатам какую-то команду, но в этот момент в его мозгу одновременно проносилось, сплеталось и сталкивалось, высекая молнии, столько разноречивых мыслей, что из его горла вырвался просто низкий протяжный рев:
- А-а-а-а!
Одну за другой он швырнул две гранаты, в упор хлестнул свинцовой плетью автомата по немецким солдатам, лежавшим на снегу, и побежал напрямик к дзоту; за ним бежали Болдырев с ручным пулеметом наперевес и Аспанов с коробками снаряженных дисков.
В несколько прыжков они достигли дзота. Шпагин рванул дверь и швырнул в темный проем гранату: двое немцев в дзоте были убиты сразу, третьего прикончил Болдырев. В дзоте оставался исправный "максим" и запас патронов; Болдырев тут же открыл огонь. Дзот стоял на пригорке и простреливал лощину и все подступы к первому взводу. Среди немцев поднялась паника, они стали отползать. Шпагин и Аспанов, стреляя на ходу, побежали по траншее назад и через несколько шагов встретили немцев, отходивших под натиском группы Скибы. Зажатые с двух сторон в узкой траншее, немцы были уничтожены, траншея по всей длине до самого дзота была свободна.
Положение группы Шпагина значительно улучшилось. Огнем из дзота группа не подпускала немцев к траншее и даже отрезала тех, которые раньше прорвались в тыл
- Продвигаемся, товарищ командир! Скиба довольно хлопнул Шпагина по плечу.
- Продвигаемся, замполит! - улыбнулся Шпагин и добавил, прислушиваясь к стрельбе в районе второго взвода: - Хорошо бы связаться с нашими! А то, наверное, там думают, что нас и в живых-то нет!
- Позвольте я проберусь! - предложил Балуев. Только огоньком поддержите!
- Я не о том, Вася: соединиться с нашими - вот что нам надо!
- И это можно, - засмеялся Балуев, - только тут уж придется всем браться!
Он воткнул немецкую винтовку штыком в землю и надел на приклад подобранную в траншее шапку.
- Пусть все знают, что мы тут и никуда не уйдем отсюда!
Шпагин с улыбкой посмотрел на Балуева: как люди на главах меняются, растут! Он сейчас по-новому увидел и понял своих солдат: и ротного писаря Лушина, которого считал робким, рассеянным мечтателем, и Болдырева, и Корушкина; Кажется, давно их знал, и знал хорошо, а в бою, в смертельной опасности и величайшем напряжении, обнаруживаются в человеке новые силы, открываются новые глубины характера!
Вскоре стрельба в районе первой роты стала усиливаться, участились резкие хлопки минометов. В поле среди немцев и на самих немецких позициях чаще и чаще рвались мины, потом послышались глухие залпы пашей тяжелой артиллерии. И вдруг все увидели, как со стороны первой роты показались цепи наших солдат. Они быстро смяли, опрокинули немцев, те стали отходить, заметались на "ничейной" земле, но отовсюду их встречал огонь контратакующих. Одни падали, сраженные огнем, другие сдавались, бросая оружие и поднимая руки.
Воодушевление охватило горстку солдат, сражавшихся под началом Шпагина. Болдырев крикнул "ура" и с автоматом побежал за отступающими, за ним бросились остальные. Из траншей стали выбираться другие солдаты, вскоре весь батальон двинулся в контратаку, в ожесточенной схватке выбил гитлеровцев из их траншеи и занял ее.
После боя Шпагина разыскал Арефьев, возглавлявший контратаку, и, дружелюбно улыбаясь, подошел к нему. Шпагин встретил его недоверчивым взглядом, коротко и сухо доложил о бое роты. Арефьев слушал с разочарованным, обиженным видом, помахивая планшеткой, потом стал задавать вопросы, но Шпагин отвечал коротко, односложно.
- Да-а, а ты злопамятный, Шпагин... - горько усмехнулся Арефьев. - Я ведь тебя насквозь вижу... Все за Подовинникова обижаешься?
Шпагин, помолчав, ответил:
- Если бы дело меня касалось - я бы стерпел. А все ли сделали вы тогда, что могли, - вот о чем я думаю! Разве обязанность командира только в том, чтобы гнать солдат вперед?
- Знаешь, Шпагин, подчиненным всегда кажется, что начальство обижает их, не хочет помочь им! Я же говорил тебе, что в то время батарея меняла позиции... - тут Арефьев закашлялся и договорил хриплым, простуженным голосом: - Ну, ладно, брат, на начальство сердиться не положено! Боялся, что не успеем вас выручить! Ведь немцы, что мошкара, облепили вас! У нас там тоже было дело: первую роту немцы обошли, ударили ей во фланг...
- Знаю: через взвод Хлудова они прорвались.
- Вот-вот... пришлось просить у подполковника резервы, а он, знаешь, как охоч их давать! Когда немцы чуть ли не к землянке его подошли, только тогда и решился! Хорошо, что вы продержались!
- Трудно нам пришлось... но отходить мы не собирались, даже, как говорится, улучшили свои позиции, - устало улыбнулся Шпагин, весь еще охваченный дрожью от сверхчеловеческого напряжения, и сейчас, наконец, рассказал Арефьеву, как все было, но тут же почувствовал, что никакими словами не передашь пережитого.
- Э-э, да тебя задело, оказывается! - обеспокоенно сказал Арефьев, глядя на Шпагина. - Постой, постой, дайка я перевяжу!
- Где? - удивился Шпагин, он не чувствовал боли и только сейчас, после слов Арефьева, ощутил легкое жжение повыше левого виска.
Они присели на ступеньку траншеи. Арефьев разорвал индивидуальный пакет и крепко, аккуратно, может быть, даже слишком аккуратно, как он вообще все делал, перевязал рану.
- Кожу сорвало изрядно, а кость цела: штыком, что ли, тебя зацепило?
- Право, не знаю, - только сейчас почувствовал. Разве в этакой каше что-нибудь разберешь?
- Ты... в будущем поосторожнее... не горячись, - сказал, недовольно покашливая, Арефьев и бросил на Шпагина строгий взгляд из-под нахмуренных бровей.
Шпагин улыбнулся тому, как неуклюже комбат выразил свое беспокойство о нем, но иначе он не умел, и Шпагина тронуло то теплое, заботливое чувство, с каким Арефьев расспрашивал его о бое, перевязывал его и сейчас просил беречься. У него с комбатом с самого начала установились натянутые, официальные отношения, и он рад был видеть теперь, что Арефьев не такой уж черствый человек, каким он считал его. Шпагин всегда радовался, когда находил в человеке хорошее.
Они пошли по немецкой траншее, разглядывая следы только что закончившегося боя, расставляя людей, огневые средства, намечая места новых окопов. Шпагин с удивлением заметил, что Арефьев, не подавая вида, учитывал его замечания, чего раньше никогда бы не сделал. Это была новая маленькая победа Шпагина...
- Хлудова, я слышал, убило? - спросил Арефьев.
- Никто не видел его, я послал разыскивать, пока его нигде не могут найти, - ответил Шпагин.
- Видишь, держался, значит. Так бывает с некоторыми - теряется человек с непривычки... Да, а где же твой санинструктор? Главный ее начальник ранен, а перевязывать его приходится комбату!
- Товарищи, где же Маша? - встревожился Шпагин.
- Она в нашем взводе была, - сказал Молев, - перевязала меня уже в самую горячку... потом тут такое началось...
- Я видел Белянку, когда она Павлихина на перевязочный повела, - отозвался Федя Квашнин, - разрешите поискать ее?
- Я пойду с тобой, Федя, - сказал Скиба. - Ваня, позвони-ка на медпункт, нет ли Маши там.