- Врач должен быть не только авторитетным, но и грозным. Завидев его, больные должны тушеваться, а не лезть на глаза. Если в больнице будет не только чисто и тепло, как в хорошей гостинице, но еще и ласковое обращение, найдется слишком много желающих зря есть больничный хлеб… - В заключение он любил энергично добавлять: - Вы тут мне клинику не разводите! Ближе к жизни!
После лекции слушатели, как всегда, окружили профессора. Гульшагида стояла чуть в стороне. Он увидел ее, подошел с легкой улыбкой.
- Вы что же, так и не показываете глаз? Учтите, приглашение остается в силе.
Гульшагида смущенно покраснела. Пробормотала какие-то слова благодарности. Ей казалось, что Абузар Гиреевич не только знает о ее испытующем разговоре с Верой Павловной, но и догадывается о тайных ее мыслях.
На ее счастье, слушатели не переставали донимать профессора вопросами. И она незаметно отошла в сторонку.
Гульшагиде было очень грустно. Захотелось побыть одной. Она спустилась вниз и долго сидела в больничном саду. За последние два-три дня деревья оголились еще больше. На земле, куда ни глянь, всюду опавшие листья. Все печально до слез… "Абузар Гиреевич не очень-то настаивал на ее приходе. Значит, в доме у них - без перемен. Мансур так и не вернулся к родителям… А ведь в Акъяре скоро начнутся свадьбы", - почему-то вдруг подумала Гульшагида. И в эту минуту ярко-желтый лист упал ей на колени. Она с минуту глядела на этот одинокий лист и по странной ассоциации вдруг вспомнила об Асии. Вскочила со скамьи и побежала в больницу.
Не так-то легко было завоевать расположение Асии. Девушка без обиняков дала понять, что не имеет ни малейшего желания разговаривать,
- Вы не обижайтесь, - мягко говорила Гульшагида, - что я долго не навещала вас, другие дела были…
- Что вам нужно?! - перебила Асия. - Хотите расспрашивать о моей болезни? А я не желаю с утра до вечера твердить об одном и том же!
- Почему же только о болезни, можно и о жизни поговорить, о настроении вашем.
Но Асия отвернулась к стене.
- Пожалуйста, оставьте меня в покое. Я хочу побыть одна. Понимаете, совершенно одна. Хочу плакать, хочу терзаться! Говорят, человек живет своим будущим. А какое у меня будущее?
- При таком настроении вам тем более нельзя оставаться одной, - не отступала Гульшагида и подвинулась ближе к девушке, все еще надеясь расположить ее. - Я по себе знаю - одинокую душу пуще всего гложет тоска. Бывало, в деревне, в сумерках, я любила, облокотившись, смотреть из открытого окна. Справа от нашего окна - ржаное поле, слева - широкие луга. Чуть ветерок повеет с полей, по лугам начинают катиться зеленые волны, - набегают волна за волной, кажется, готовы затопить всю деревню. А на лугу растут на длинных стеблях какие-то желтые цветы. На закате они выглядят очень печальными, - стоят, склонив головки… Слушайте, Асия, от одиноких дум грустят не только люди, но и цветы. Даже цвет их меняется от грусти - они кажутся уже не желтыми, а какими-то темными, словно окрашенными тоской… Вот ведь до чего доводило меня одиночество…
Зачем она заговорила о желтых цветах, о закате, о тоске? Чтоб у самой стало легче на душе? Ведь это для Асии - соль на рану. И верно, девушка, не помня себя, крикнула:
- Уходите, уходите! Я никого не хочу видеть… Разве счастливчики могут понять меня…
- Асия…
- Замолчите! Вам дано все, а мне ничего! Я в девятнадцать лет прикована к постели. Передо мной раскрыта черная могила… - И девушка в отчаянии зарыдала. - Есть же на свете жестокие люди, им доставляет удовольствие мучить меня…
- Простите, - огорченно сказала Гульшагида, поднимаясь с места. Она была очень удручена, - до сих пор верила, что любого человека сможет вызвать на откровенный разговор, а оказывается, не дано ей это. В Акъяре она пользовалась полным доверием и расположением больных. И теперь, должно быть, лишнего возомнила о себе. Здесь, в городе, люди сложнее. Вот перед этой девушкой она оказалась совсем бессильной.
Гульшагида поделилась своим огорчением с Магирой Хабировной.
- Успокойтесь, - мягко сказала Магира-ханум. - Ведь врач - как свеча: сам сгорает, а свет отдает больным. О том, что он сгорает, больные не должны знать. От него ждут только света… А потом, Гульшагида, скажу вам по секрету, - со смущенной улыбкой продолжала она, - у вас, как у врача, наряду с хорошими, есть и невыгодные свойства. Не рассердитесь на меня, если я скажу откровенно?.. Ну, так слушайте. Вы молоды, красивы. Возбуждаете раздражение больных женщин. Вы не обижайтесь на них, ладно?.. Ведь на то они и больные.
Дня через два-три вечером, когда другие врачи разошлись по домам и дневное оживление в больнице утихло, Гульшагида снова зашла в палату, где лежала Асйя, остановилась около двери. Девушка, опершись локтем о подоконник, смотрела в окно и, словно не замечая никого, тихо, только для себя, что-то напевала. Голос у нее мягкий, приятный. На светлом фоне окна хорошо вырисовывался ее профиль: красивая шея, узел волос на затылке, правильно очерченный нос и мягко закругленный подбородок.
Вокруг собрались больные, прислушивались. Асия все пела, устремив взгляд в окно. Гульшагида подала знак больным, чтобы не толпились. А сама подсела к девушке, обняла за плечи.
- Довольно грустить, Асенька.
Девушка вздрогнула, покосилась, - взгляд ее нельзя было назвать приветливым. Все же она не сбросила руку с плеча, не нагрубила Гульшагиде.
- Какой грустный вечер, - тихо промолвила Асия, - солнце заходит, тени… горизонт меркнет, все замирает… И человек так же… Если бы у меня здесь были краски и мольберт, я бы нарисовала больную девушку на этом фоне…
- Чтобы и другие загрустили? - осторожно спросила Гульшагида. - Если у вас есть талант, лучше рисуйте картины на радость людям.
Асия, слегка пожав плечами, усмехнулась:
- Вы или слишком простодушны, или очень хитры. Прошлый раз растравили меня своим рассказом о желтых цветах, а сегодня говорите совершенно обратное. Зачем?
- Прошлый раз у меня получилось нечаянно, - призналась Гульшагида. - А вообще-то я люблю, чтоб людям было радостно, весело.
- Если бы одним только желанием можно было обрадовать людей! - вздохнула Асия.
- Вы любите читать? - спросила Гульшагида, чтобы отвлечь девушку от мрачных мыслей. - Я могла бы приносить книги. Вы, наверно, особенно любите читать стихи?
- Разве стихи обязательно читают больные девушки?
- Я думаю, что поэзия более родственна людям с тонкой душой и глубокими чувствами, - сказала Гульшагида.
Асия промолчала, должно быть, стараясь понять, к чему клонит эта красивая женщина-врач. Впрочем, у нее не было особого желания досадить Гульшагиде. Теперь она уж начала понемногу общаться с людьми, острота первых впечатлений больничной жизни смягчилась. А когда Асия "приходила в себя", она уже не могла дерзить людям. Все же ей не хватало ощущения здоровья, жизнерадостности. Невольно она принялась напевать грустную песенку. Тут подошла Гульшагида, и песню пришлось оборвать.
Вдруг в больничном саду кто-то негромко заиграл на гармонике, Асия даже вздрогнула.
- Можно мне выйти в сад? - нерешительно спросила она, обернувшись к Гульшагиде.
- Пойдемте вместе, - предложила Гульшагида.
Они спустились вниз. У дверей остановились, послушали. Гармонист был неумелый, играл плохо, и Асия недовольно поморщилась. Шурша опавшими листьями, она решительно направилась к группе выздоравливающих, сидевших на садовой скамейке. Гульшагида последовала за ней. Мужчина средних лет обратился к Гульшагиде:
- Товарищ доктор, пригласили бы как-нибудь в больницу Файзи Биккинина, лучше него нет гармониста в Татарии. Развлекли бы нас немного. Я помню, в военном госпитале к нам приходили артисты. А мы тут слушаем Галкея - у него гармонь мяучит, как кошка.
Гульшагида не успела ответить.
- Можно мне попробовать? - спросила Асия гармониста.
Взяла гармонь, привычно растянула мехи. И полилась ровная, мягкая, грустная мелодия. Асия играла с чувством, слегка склонив голову набок. Сама забывшись, она вместе с песней увела слушателей на цветущие луга и в зеленые перелески Сармана. Ах, Сарман, поистине ты один из красивейших районов Татарии! Не зря народ сложил о тебе замечательную песню…
С этого дня Асия все больше оживлялась. Она скрашивала больным их однообразную жизнь, - если позволяли условия, играла на гармонике, пела, а когда почувствовала себя окрепшей, даже… плясала "цыганочку".
И вот между Асией и Гульшагидой постепенно начала устанавливаться дружба. Настал час, когда девушка, не утерпев, открыла Гульшагиде свою сокровенную тайну.
- Не знаю, как начать… - заговорила она, кусая губы, - стыдно… Один врач сказал мне, что с таким сердцем… нельзя выходить замуж. - Асия закрыла лицо руками и долго так сидела молча. - Это ведь ужасно, Гульшагида-апа!.. Откроюсь вам - у меня есть любимый человек. Ведь он все равно не поверит. Подумает, - не люблю. А самой-то что остается? Хочешь не хочешь - живи монашенкой… Иной раз до того плохо на душе, что подумаешь: а не выпить ли яду?.. Смерти я не боюсь. Но уж если умирать, так со славой, как горьковский Сокол! Он пал в борьбе за свободу. А я?.. Какая у меня цель? Почему я так обижена судьбой? Почему мне не дано даже самое простое счастье, которое дается всем людям? Я ведь тоже хочу жить, стремиться к лучшему…, Жить, жить хочу, как все люди!