Первой проснулась Асия. Когда она открыла глаза, Чиберкеева в белой рубашке стояла на кровати во весь рост, прижавшись к стене. Вдруг она начала приседать и, постояв немного на полусогнутых ногах, рухнула на кровать.
Асия начала искать под подушкой ручку сигнальной лампочки. Ручка куда-то закатилась. Наконец нашла, принялась сигналить. Сестры и санитарки, занятые бившимся в припадке Исмагилом, не сразу заметили сигналы. Но вот вбежала Лена, зажгла свет и тут же бросилась вон из палаты.
Аниса Чиберкеева была мертва.
11
Больница как бы погрузилась в траур. Санитарки, сестры, врачи - все ходили понурые, опустив глаза, лица у всех сумрачные, разговоры ведутся вполголоса. Обычно Диляфруз своей быстрой, легкой походкой, ласковой улыбкой оживляла настроение в палатах, вносила бодрость. Сегодня и она ходит как тень. Ни на кого не взглянет, не поднимет длинных ресниц, лучистые глаза ее заволоклись печалью. Притихли и больные - кто мог сказать, что творилось в эти минуты в их сердцах?
На улице тускло, холодно. Темно-синие тучи закрыли солнце; в саду между голыми ветвями деревьев свистит ветер. Его вой слышен во всех палатах, вселяет в больных еще большую тревогу. Их взгляды, устремленные в потолок, становятся еще тяжелей и мрачней. В такие минуты лучше не смотреть в глаза больным: они глубоко погружены в свои нерадостные мысли, остались наедине со своим недугом.
В кабинете главврача Алексея Лукича Михальчука идет утренняя планерка. Михальчук заботливый, по-своему старательный человек. Но он малодушен, мнителен, несчастье подавило его - и он совсем растерялся.
Врачи слушают объяснения Салаха Саматова, который дежурил в те часы, когда умерла Чиберкеева. Он старается свалить всю вину на больную; дескать, если бы она не была такой глупой, не стала бы пить зелье, беды не случилось бы.
- Почему вы считаете, что она умерла от разрыва сердца, испугавшись бродившего в коридоре Исмагила? - спросил Абузар Гиреевич. - Вскрытия еще не было, но, по-моему, она умерла от отравления. Убедившись, что больная выпила снадобье, вы должны были немедленно сделать ей промывание желудка и принять меры против возможного отравления.
- У меня создалось впечатление, что она просто одурманена или даже пьяна и до утра протрезвится, - отвечал Саматов. - И потом - ведь это не единственный случай в медицинской практике… - В глазах Саматова замелькало смущение, он начал оглядываться по сторонам, ища поддержки.
- Есть показания, что больная начала беспокоиться с одиннадцати часов вечера, - продолжал неумолимо изобличать профессор. - Она требовала позвать меня или Магиру-ханум. Почему вы не дали нам знать о требовании больной? Откуда у вас такая самонадеянность?
- Абузар Гиреевич! - крикнул Саматов. - Беспокоить вас среди ночи!..
- Когда больной в тяжелом состоянии, для врача не существует ни дня, ни ночи! - резко оборвал его профессор. - Вы должны это знать, Салахетдин. Вообще непонятно - что вы сделали для спасения больной. О чем вы думали?
- Я сделал все от меня зависящее, Абузар Гиреевич! - из последних сил оправдывался Саматов, впрочем не сбавляя развязности. - Чем обвинять меня во всех грехах, лучше навели бы I порядок в отделении Магиры Хабировны. А что смотрела Гульшагида Сафина, которая дежурила днем, когда больным приносили передачу?..
- Салахетдин, - опять перебил его профессор, - не пытайтесь уйти от ответственности. О порядках в больнице будет особый разговор… Разговор пойдет и о том, почему мне не докладывали об исключительно угнетенном состоянии больной за последние дни. Со всех спросят ответ. А сейчас мы говорим о другом. По-моему, можно было спасти Чиберкееву в эту роковую ночь. Вы этого не сделали, Саматов! Это - позорное равнодушие! Больше того - это преступление! Я думаю, вы и сами должны согласиться с этим… Вы, Салахетдин, не можете больше оставаться лечащим врачом. Вам нельзя доверять самое дорогое - жизнь человека. Нельзя!
Заносчивый, спесивый и столь же беззаботный Салах теперь заскулил, как испуганный пес:
- Разве я один виновен… Вы хотите свалить на меня одного общую вину, сделать меня козлом отпущения…
- Нет, Салахетдин, это не так: виноваты и я и Магира-ханум. Может быть, и Гульшагида что-то недосмотрела… Повторяю - все будем отвечать. Однако в решительную минуту больная была в ваших руках, и вы отнеслись к ее судьбе равнодушно, черство. Вот в чем дело!
- Вы всегда меня…
- Согласен - это не первое предупреждение! Если бы вы были более серьезны, чувствовали свою ответственность, давно сделали бы для себя вывод. Тогда не произошло бы и этого несчастья.
Саматов с надеждой посмотрел на Алексея Лукича. Главврач знал, что у Саматова есть сильные покровители вне больницы, и обычно избегал выступать против него. Но сегодня даже он не решился открыто защищать виновного.
Саматов попытался пустить в ход последние средства, не раз выручавшие его в трудные минуты.
- Вы просто мстите мне, - заявил он, не моргнув глазом.
- Надо все-таки уважать и себя и коллег, Салахетдин! - с глубокой обидой ответил за всех профессор. - Наглость не украшает человека.
- Нет, дорогой профессор! - перешел в наступление Саматов. - Вы сегодня взваливаете всю вину на меня, вместо того чтобы обвинить Магиру Хабировну и Сафину. Вы пристрастны! Делите врачей на две группы: одни - ваши любимчики, это те, кто низкопоклонствует перед вами…
Врачи гневно зашумели. Даже нерешительный Алексей Лукич поднялся с места и, побагровев, сказал:
- Салах Саматович, сейчас же извинитесь перед коллегами и прежде всего перед Абузаром Гиреевичем!
Салах, насмешливо глянув на него, ответил:
- Я не трус, как вы! Я сумею, где надо, сказать свое слово!..
Теперь и планерка была воспринята в больнице как еще одно чрезвычайное происшествие.
О смерти Чиберкеевой велось много разговоров и споров среди врачей, приехавших на усовершенствование, - такое из ряда вон выходящее событие не могло пройти бесследно.
Гульшагида, явившись в понедельник в больницу, еще не знала, что ее имя тоже упоминалось на планерке. А узнав, оторопела. Побежала к Магире-ханум. Но в терапевтическом отделении ее не было. Заглянула в палату медсестер. Здесь одиноко сидела очень грустная Диляфруз. Гульшагида заметила, что девушка украдкой вытирает слезы.
- Расскажи толком, Диляфруз, что случилось? - недоумевала встревоженная Гульшагида.
Диляфруз ответила очень странно:
- Скоро все узнаешь. Наверно, тебе и самой захочется плакать… - Встала и вышла.
Это было сказано с глубокой обидой и болью. Недружелюбный, холодный взгляд, брошенный девушкой через плечо, особенно поразил Гульшагиду. Что же это такое? Неужели она чем-то неосторожно обидела Диляфруз? Или тут скрыто что-то более серьезное, еще не известное Гульшагиде?
Она вышла в коридор. На диване у окна сидела Асия, опершись о подлокотник. Она задумалась, рассеянно смотря в окно.
- Почему ты сидишь в одиночестве такая грустная, Асенька? - спросила Гульшагида, хотя и у самой было тяжело на сердце.
- Не могу войти в палату - все Аниса-апа перед глазами. Когда была жива, терпеть ее не могла, а теперь жалко… - Асия утерла слезы кончиком рукава. - Вот и Диляфруз тоже…
Утешая девушку, Гульшагида все же спросила:
- А при чем тут Диляфруз?
- Ах, не спрашивайте… Она как-то непонятно ведет себя… Не будем о ней… Мне очень грустно, Гульшагида-апа. Всякие мрачные мысли приходят в голову… Если у вас есть немного времени, поговорим о другом. Вы не рассердитесь на меня? Ведь вначале я оставила очень плохое впечатление о себе, правда? Я действительно какая-то странная…
- Я не люблю думать о людях плохо, Асия. А потом - мы врачи. Этим многое сказано…
- О вас здесь говорят разное, - вдруг открылась Асия. - Будто вы из богатой семьи, потому и гордая, ставите себя выше других…
Тень задумчивости легла на лицо Гульшагиды. Что за сплетни глупые ходят о ней? Кому нужны эти выдумки?.. Она грустно посмотрела куда-то вдаль, на видневшиеся за окном белые облака.
- Да, Асия, я действительно дочь очень богатых людей, - справившись с собой, серьезно и задумчиво сказала Гульшагида. - Когда я осиротела, меня растил и воспитывал народ. А народ - он большой и очень богатый…
- А потом что было с вами?
- Что было потом, Асия, я расскажу когда-нибудь после.
- Вы не доверяете мне, думаете, что не сумею сохранить вашу тайну? - обиделась девушка.
- Нет, нет, Асия! Мне сейчас очень трудно говорить о себе. Слишком много накопилось всего. А вот вы - другое… Вы гораздо моложе меня. Вам, пожалуй, было бы легче рассказать о себе.
- Я не знаю, с чего начать, смущенно и в тоже время доверчиво сказала Асия.
- С чего хотите. Каждая сторона жизни по-своему интересна. Обычно девушек больше всего волнует любовь. Не правда ли?