- Вас понял, - сказал Ильин. - Еще носят. А не скажете ли мне, в каком веке построена эта мечеть?
- Революция когда была, знаешь? За три дня до революции один купец для себя двери открыл. Для одного человека мечеть, хорошо это? Теперь другое дело, как думаешь?
- Да, конечно, совсем другое дело, - сказал Ильин, смеясь.
Но смеялся он не над стариком, а над собой, над своими сорока веками и над тем, как резво бежал на встречу с голубым куполом. Этот анекдот он отлично сумеет рассказать в Москве, а заодно позвонит в Госкомиздат: ни в Москве, ни здесь не найти ни путеводителей, ни буклетов. И только перед самым отъездом из Москвы он успел взглянуть на фотографию знаменитого медресе: когда-то сын собирал открытки, накопил полтора десятка альбомов, но потом, как всегда, и это забросил.
Ильин купил в киоске вчерашний "Гудок", сел на скамеечку, развернул газету, но она сама выпала из рук. Вот где воздух! Так пахнет лимон, разогретый солнцем.
И едва задремал, как сразу проснулся: стайка туристов бежала вслед за молоденькой девушкой в белой блузке. У всех был такой озабоченный вид, как будто сейчас должно начаться землетрясение.
"Все счастливые туристы похожи друг на друга, все несчастные…" - и вскочил, потому что было в этой стайке что-то заразительное.
Ильин догнал экскурсию, но старался держаться позади, чтобы не привлекать к себе внимания. Чем-то он всегда выделялся, может быть, виноваты большие феэргешные очки! Касьян Касьянович как-то сказал, что на приеме Ильин выглядел министром больше, чем сам министр.
Еще один переулочек и еще один. Ильин уже ругал себя: бежит как на марафоне, а в эпицентре окажется сувенирный киоск. Этим, как правило, заканчивается свобода выбора.
Еще раз вправо, еще раз влево, и вдруг открылась площадь и в глубине ее - словно фотографию из альбома сына вставили в проектор - знаменитое медресе.
Экскурсанты сгрудились вокруг белой блузки:
- То самое?
- А верно, что здесь рубили головы преступникам?
- И неверным женам?
- Сейчас бы вот так! - сказал чей-то внушительный бас, и все засмеялись.
- Не торопитесь, взгляните отсюда на медресе: глубина площади усиливает архитектурный эффект.
Но все уже бросились на штурм медресе, и Ильин вместе со всеми.
Да, великолепно, великолепно! Стены смотрятся, как гигантские ковры, мраморные панели, мозаики из цветных кирпичей, майоликовые панно - звезды на терракотовом фоне. И эти удивительные бирюзовые изразцы!
- Медресе построено в пятнадцатом веке, оно служило не только местом преподавания богословских дисциплин, но и светских наук: астрономии, математики и даже философии. ("Текст, по-видимому, совершенно для нее привычный, отполированный временем, как ступени старой лестницы".) Властелин Двуречья был не только жестоким самодержцем, но и просвещенным человеком своего времени. Вот эти сводчатые айваны служили и для молитв, и для занятий. А вот эти кельи - худжары, обращенные во двор аркадой лоджий…
- Подходяще! - сказал все тот же веселый бас. - Согласен на обмен. А как с удобствами?
Снова все засмеялись.
- Обратите внимание на облицовку из фигурных плиток голубой и синей поливы. Тончайший надглазурный золотой орнамент… - Она с опаской взглянула на экскурсантов.
"Бедняга", - подумал Ильин.
- Чистота красок… Особенно хорош синий цвет, он и похож на весеннее небо, и в чем-то контрастен.
"Нет, это уже не заученное…"
Но в это время снова вмешался знакомый бас:
- Пятьсот лет без капремонта?
"А что, если я ему врежу в рыло?"
- Я прихожу сюда в разное время года. Летом цвет плиток голубее, в нем растворяются и белый и блекло-синий…
Голос негромкий, но сильный и чуть-чуть с хрипотцой.
- Кто любит бирюзу, должен приезжать к нам осенью.
Она была старше, чем показалось Ильину вначале: лет двадцать семь, двадцать восемь.
- Весь этот орнамент - старинные надписи. Почерк куфи сложен, но только он один способен создать такой узор… Это не настоящие минареты - это башни. Так было задумано архитектором…
Пауза. И после паузы негромко:
- Мне очень нравятся эти строгие вертикали.
Экскурсия кончилась, Ильин сказал:
- Когда вы не шпарите по книге - это просто замечательно. - И протянул руку: - Ильин.
- Лара. Значит, вам все-таки понравилось?
И снова Ильина кольнула жалость.
2
- В школе я завалил сочинение по истории, - весело рассказывал Ильин. - Подвел меня Медичи. Это вроде вашего властелина Двуречья. С одной стороны, Медичи был просвещенным человеком, при нем процветало искусство, с другой стороны, его жестокость была ужасной. С одной стороны, Флоренция при Медичи достигла своего расцвета, с другой стороны…
- Камешек в мой огород? - спросила Лара.
- Ничуть. Знаете, что меня погубило?
Они сидели в столовой самообслуживания. Народу полна коробочка, но Ильину ничто не мешало, давно он не чувствовал себя так молодо.
- Погубила меня отчетливость, этакая, знаете, обнаженность. "С одной стороны" и "с другой стороны", и каждый раз с красной строчки. Но против моей воли - смею вас заверить, ничего я не хотел, кроме хорошей отметки, - получилась карикатура. - Ильин выпил воды, гуляш был дьявольски наперчен. - А карикатура, милая Лара, - вещь опасная. Наш преподаватель истории, человек в высшей степени интеллигентный, но и в высшей степени напуганный, подозревал меня бог знает в чем. Ему бы пройти мимо, поставить трояк, и все, но надвигался Петр, тут уж сплошь "с одной стороны" и "с другой стороны", и он закатил нуднейшую нотацию и привлек весь класс к обсуждению. С тех пор стоило ему только показаться, как начиналось всеобщее гуденье: "с одной стороны, с другой стороны". Вам взять компот?
- Нет, спасибо.
- Вот видите, как все ясно, что касается компота. Но если говорить серьезно, я думаю, вы любите искусство больше истории.
- Не знаю… может быть… Все так тесно связано: художник и время…
- Художник и время? - (Настоящий студенческий спор!) - В истории не раз бывали мелкие дрянные времена, но почему именно тогда жили и творили великие художники?
- Можно ли называть мелкими и дрянными времена, если тогда жили и творили великие художники?
- А вам идет спорить, - сказал Ильин. - Есть женщины, которые все теряют, едва только начинают говорить о чем-нибудь серьезном…
- Разве эпоха, в которую жил Рубенс, была знаменита только Рубенсом? - нетерпеливо спрашивала Лара.
Ильин засмеялся:
- Бурное развитие ремесел… Мануфактуры… Больше я ничего не помню. Милая Лара, я учился в те счастливые времена, когда Иван Грозный был признанным гуманистом, вроде Эразма Роттердамского. Малюта Скуратов тоже, кажется, играл какую-то прогрессивную роль. Я просто закачался, когда прочел у Ключевского, что сотни лет татарского нашествия едва ли принесли столько вреда русскому народу, сколько одно это грозное царствование.
- Я мечтала подписаться на Ключевского, два года отмечалась, но так ничего и не вышло.
- Ну, Ключевского я вам достану, - сказал Ильин. - Приеду в Москву и вышлю, не сомневайтесь.
- Я так и думала, что вы москвич.
- А что, есть особые приметы?
- Вы извините, но мой перерыв окончен. До свиданья!
- До свиданья, - машинально сказал Ильин. - Постойте, куда же вы?
- У меня еще две экскурсии…
- Но, может быть, встретимся вечером? Надо же доспорить…
- Так ведь и я за Ключевского. Ну хорошо, давайте встретимся вечером.
- На этом самом месте?
- Нет, лучше дома. Детская, восемь. Если не сможете, вот телефон, это у соседей, они мне передадут.
Ильину понравилось, что она пригласила домой без жеманства. И спорила смело. Вспомнился университет. Но разве в те времена спорили, разве тогда не все сразу становилось ясным? Спорили, да еще как! И самым языкастым был в те времена Ильин. На пятом курсе чуть без диплома не остался. Но тут повезло: оказалось, что "идейки" Ильина совпали, Эразм стал котироваться, а Малюту списали как миленького. "Пришла ильинская пора", - шутил профессор, еще недавно выдававший Ильину такое, что стипендией и не пахло, приходилось ходить по домам "лудить, паять, кастрюли починять".
Ильин еще долго стоял у медресе, вспоминая: "Кто любит бирюзу, должен приезжать к нам осенью…", негромкий, но сильный голос, чуть-чуть с хрипотцой, вспоминал он и свои дерзкие ответы в университете, дело было еще на Моховой…
Азимов ждал его в холле, и Ильин сразу сказал, что уже успел посмотреть кое-что и что "ножки гудят", может быть, театр в другой раз?
Приговор "Марии Стюарт" Азимов выслушал спокойно, но напомнил, что по программе их сейчас ждет домашний обед.
- Да, да, конечно! - (Хочешь не хочешь, а политес надо соблюдать.)
Жили Азимовы в новом районе, в благоустроенном коттедже, но тесно. Старший сын и младший, у обоих жены и дети, и еще незамужняя дочка, чуть постарше внуков, и еще какой-то красивый парень с совершенно русским, рязанским лицом, к тому же и стриженный под Иванушку. Ильин с трудом понимал, кто есть кто, и только об Иванушке узнал, что тот был усыновлен Азимовым еще в войну "вот таким малюсеньким".
Ильин старался "держать площадку" и очень смешно, в лицах, рассказал, как принял купеческую мечеть за ту самую, тысячелетнюю. Этакий столичный вертопрах, наслышавшийся баек о Востоке.
- А кто вам показывал медресе? - спросил Азимов. - А, Лара! Очень, очень милая женщина. Жаль, неудачная жизнь в личном плане. С мужем разошлись, маленькая дочь, тяжело, конечно…